ЯВЛЕНИЕ КОПЬЯ (отрывок из романа "Копье Судьбы")
Крым. Чаир Голого шпиля.
В затишке под скалой, на маленьком пятачке среди кустов шиповника лейтмотивом из фильмов ужасов, который обычно сопровождает сцены гниения человеческих останков, уже жужжали горные мухи, возбужденно барражирующие над лежащими телами.
Поисковики отряда «Совесть» - кто на боку, кто ничком, поджав ноги, подломив под себя или раскинув руки – громоздились вокруг раскопа. Кто-то еще мелко дрожал, кто-то делал последние вздохи, из пробоин на телах еще толчками вытекала кровь, - каменистая почва не успевала ее впитывать – раскоп был полон ею по ватерлинию, как корыто.
Под скалой зияла дыра величиной с дуло корабельной пушки. Судя по расположению тел, именно эта «пушка» харкнула картечью.
В раскопе сидел парень - лоб под соломенным чубчиком разрублен вертикально, на глазах наросли чермные шишки, красные зубы оскалены, с подбородка свисает сосулька - с нее капает кровь на каменную плиту, придавившую ноги. Нет, это не камень – это же чемоданчик! Вот замок взломан взрывом, створки приоткрыты и щель по контуру…
Скворцов поднял с земли вырезанную для замеров раскопа крепкую ветку шиповника. Даша перехватила его запястье потной горячей ладошкой.
- Не лезь туда. Ну, его к черту. Не трогай. Пошли отсюда. Тебя перевязать надо. У тебя кровь вон идет из носа, и из ушей… пошли, я не могу тут… ужас, мама, мне плохо…
Сергей промокнул лицо краем майки, высморкал из ноздрей сгустки крови, сказал гундосо, но твердо.
- Укройся за скалой…
- Сереж, не надо…
- Делай, что говорю!
Даша попятилась. В ушную раковину влетел комар - з-з-з-З-З-З-зззз – она хлопнула, размазала комариную козюлю в пальцах, спряталась за выступ, прижалась к нагретому солнцем граниту, перекрестилась, медленно стекла на землю в изнемож-ж-ж-ж-ж-ж…
Сергей уложил свое толкающееся болью тело за бруствер из битого щебня, палкой через переплетенные ноги погибших дотянулся до щели «чемодана», прижался щекой к колючей земле, нажал и зажмурился.
Крышка каменного чемоданчика с ржавой тугостью поднялась…
Прошли секунды, за которые мог бы сработать взрыватель, будь чемоданчик заминированным.
Сергей поднял голову.
И тут же раздался взрыв!
То был беззвучный взрыв ослепительного сверкания!
Высвеченная пучком солнечных лучей, на подложке из полуистлевшего бордового бархата блистала массивная золотая шкатулка. Она казалась обледеневшей из-за сотен прозрачных кристаллов, покрывавших ее поверхность. По центру - самыми крупными бриллиантами - была выполнена инкрустация в виде свастики, окруженной магическими рунами и молниями «СС». Сочетание желтого золота и бриллиантового «льда» придавало шкатулке неземной вид. Из торца ее торчала черная от окислов железная рукоять грубой ковки.
С подбородка убитого капнула и растеклась по свастике гранатовая клякса.
Откуда только силы взялись - Сергей перемахнул через бруствер, развернул чемодан, отщелкнул крепежные скобы и осторожно вынул пышущую червонным жаром и алмазным холодом тяжеловесную драгоценность. Ошеломленный сказочной находкой черный археолог не замечал ни щекотки ползающих по лбу капель пота и мух, ни крови, ни трупов, ни жара солнца. Отерев руку о джинсы, он осторожно взялся за ручку.
Из золотого «влагалища» с лижущим лязгом вышел узкий, потемневший от времени клинок. В «талии» клинок сужался, перетянутый золотым «бинтом». На месте кровостока зияла прорезь, в которую был вставлен большой четырехгранный кованый гвоздь, унизанный плотными витками тонкой проволоки. Полость ручки предназначалась для древка. Это был наконечник древнего копья.
В кровавой купели явилось миру таинственное Копье, когда-то во время великой войны перевозимое личным курьером Адольфа Гитлера.
Сергей поднял перед собой древнее оружие. В смятенной грудине молот сердца бил и бил – звон иррадировал из головы, пугая чутких мух.
Что-то до боли знакомое и родное почудилось в очертаниях грозной находки. От клинка исходили властные эманации, они манили и влекли, вызывали перед внутренним взором грандиозные картины, как бы сполохи битв и пожарищ.
Хотелось благоговейно поцеловать оружие, что Скворцов и сделал, даже не отдавая себе ясного отчета в своих действиях.
Из лесу донеслись свист и крики. Это возвращались конвоиры, упустившие беглеца.
На лице - корка «льда» из пота, прожженная ультрафиолетом, кожа горит на всю глубину - до мездры, рот обметан, язык сух, глотка хрипит, бронхи ободраны рашпилем хриплых вздохов до мяса, болят и свистят надрывно, кашель сворачивает тело в три погибели…
Ловя разбросанные по кустам редкие вдохи сухими сачками ртов, Сергей и Даша вбежали в сосновую рощу, полную церковной тишины и смолистых каждений. Чешуйчатые стволы, почти лишенные боковых ответвлений и потому стройные, как колонны, на высоте распускались ажурными плоскими кронами с гроздьями молодых смолистых шишек, из которых сочился в заварке солнечного кипятка чифир хвойного благоухания…
В роще сквозяще голо… кустики редкие… не спрячешься… и точно: справа торжествующий выкрик – эхом по скалам: «Вот они-они-они-и-и! Вакула-а, сюда-а-а-а!»
Свист разбойный! Внахлест по плечам - улюлюканье!
Рот – сух, лик – пульс… серд… - глот-ок… це… вз-дох… ох… серд-… дох-взд… це… вы-дох… в-дох… «пал-ку най-ди! кха-кха… любую па-лку, чтоб… только… не сломалась… у-ходи! беги! я не могу – все…» серд-це колотит кулаком изнутри в обтянутый кожей барабан грудной клетки… стой, да стой ты, умрешь! вд-ох… вы-дох… вд-ох… ох…
От передоза дыхания в грудине, где смыкаются бронхи и легкие, сосало так, будто открылась язва.
- Ща… ща… кха… кха-г-г-г-г… ща… дай пе-пе-пере-… щас… ты уходи, я их
задержу…
- Как? Чем ты их задержишь? Ты на ногах еле стоишь! А я – куда я пойду без тебя?
Сзади - когтистый хряск валежника, хлопанье крыльев хищной погони, каркание матерной злобы…
Даша вывернула из дерна кривой трухлявый сучище, вскарабкалась на уступ, протянула палку в попытке вытянуть Сергея, но куда там… осталась в ладонях гнилая кора, вскрылась коричневая глянцевитость сучковатого древка…
Она тащила изо всех сил, а у него не было сил подтянуться, он не мог… не мог он…
«Дай!.. Пусти!..»
Даша отпустила сук, разгребла с глаз потные волосы. Бедный избитый Скворцов, опершийся на палку, задыхался внизу. Сейчас набегут, забьют ногами…
Стройная, крепкая, он гибко легла на горячий гранит за выступ, - обжегшись о нагретый камень голой грудью, рядом, как цинк с патронами, положила золотые ножны.
Она знала, что нужно делать. Золото тяжелое. Мужчины сцепятся, она подкрадется сзади и размозжит врагу затылок! Как тому козлу – лопатой…
Даша Жукова открыла для себя секрет женских побед.
«Оба-на! Стоять, блять, стоя-а-ать!»
В треске налетающего урагана погони Сергей судорожно затесывал тупым лезвием копья более тонкую палку рогатины. С висков струились пейсы пота, капали на древко смазкой.
Сзади набегал хрип, храп, мат, хруст, треск...
По-корейски раскосый, мускулистый, смугло-желтый Андрей Чан - ногой от скалы – в прыжке взлетел над показавшим спину черным археологом…
Сергей зубами отгрыз кусок древесины, сплюнул, сук вошел в полый держатель, (на четверть всего) - развернулся - с торчащим вбок железным рогом – р-р-р-раз-вернулся - мелькнула летящая тень - р-р-р-раз-вернулся - поцелуйно чпокнул звук проколотой кожаной куртки, сук рванулся из потных ладоней, врезался в щель между валуном и скальным грунтом и – стал, заклинив!
Кореец напоролся с маху, инстинктивно схватился за «штык», пробивший ему куртку и брюшину, и повис. Плоское и потное, как смазной блин, лицо без переносицы исказилось от боли, раскосые глаза ошеломленно распахнулись, черные зрачки выскочили наружу – круглые, как переспелые черешни.
«Пика! Быть не может! Откуда? Это же лошара… как он смог меня подловить?.. меня, меня, «черного пояса»!… убью падлу!»
Сергей держал рогатину, уткнутой пяткой древка под валун, - так русские мужики в древности упирали заостренные дрыны в землю, встречая атаку тяжелой тевтонской конницы. Его трясло, будто провод схватил высокого напряжения – по рукам ударили зудящие дуги, голову охватила сетка свербящего жжения, голубоватая дымка проступила из пронзенного тела врага и полилась по черной рогатине через полую ручку древнего наконечника - в руки, в тело, в душу – ошпаривая, вздымая волоски на теле, волосы на голове…
Палач и жертва стояли друг против друга.
Как пуповина, их соединяло копье.
Вокруг реостатно мерк солнечный свет – проступала черно-белая диорама зимы –заснеженный партизанский лагерь 42-го года. Послышались автоматные очереди, лай собак, гул немецкого самолета в туманном небе…
На летней жаре Сергей вдруг промерз до костей, ощутив-увидев себя в шалаше-лазарете среди обессиленных товарищей на пятнадцатиградусном морозе. Сквозь щель в горбылях он видел цепь немецких солдат в зимнем камуфляже, в центре пробирался по снегу огнеметчик - на шерстяной заиндевевшей маске под белым шлемом чернели горнолыжные очки, в руках покачивался ствол огнемета - бурлящая струя пламени, пыхнув на лету жирными черными клубами синтетического дыма, облила шалаш.
Сколоченный из горбыля лазарет был облеплен снаружи снегом для утепления. От жара снег протаял, в открывшиеся щели партизаны увидели кольцо оцепления. Вместе с ними Сергей Скворцов (его сознание странным образом интерферировало с личностью комсорга партизанского отряда Толи Колкина), пережил коллективный ужас неминуемой, мучительной смерти.
И тогда Анатолий Колкин – бескозырка на голове с золотой надписью на ленточке «Стерегущий», обмотанная поверху оренбургским пуховым платком, круглые треснутые очки на носу, впалые щеки в редкой щетинке, комсомолец-мечтатель, книгочей и романтик, - встал. Он встал один среди всех парализованных страхом людей.
И вышел, хромая на обмороженных ногах, подняв кверху руки.
«Нихт шиссен! Не стреляйте! Здесь раненые».
«И настал момент в истории людства, когда один-единственный человек на всей земле стоял и защищал Бога, и за спиной его не было никого, кроме Бога».
Справка: «Дальнобойность огнемёта «Flammenwerfer mit Strahlpatrone 41» составляла 30 м».
Ядовитым выпрыском огнедышащей драконьей железы –
с подсвистом патрона Flammenwerfer mit Strahlpatrone 41,
- огнеметная струя смеси № 19 мягко ударила в истощенное лицо, в обмороженное тело, окутала волной бензиновой вони – тепло стало телу – но на секунду – потом – горячо… невыносимо душно… смертно жарко…
Сквозь языки объявшего его пламени Сергей Скворцов, он же Толя Колкин, разглядел и запомнил зловещую гримасу садистской радости на молодом, надменном, нордическом лице немецкого огнеметчика, в мерцающих очках которого отражался сжигаемый заживо человек.
«Я горю! Мама-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!!
… в глаза-глотку-ноздри – пламя! дышать! –
Ах-ах-ах… хы-ы-ы-ы…. легкие обож-Ж-Ж-Ж…
В снег, дурак! Сбивай пламя! Все равно не выжить, только мучиться дольше…
В снег! Борись! В снег! Бежать!.. ААААААААА! А! А! А!... … … … огонь… ААААААААА…
С высоты двухсот метров летчик «Физелер-Шторха» Ганс Цилликенс увидел, как на заснеженной поляне пролилась и погасла красно-белая полоска, оставив после себя пляшущего огненного человечка.
…погасить зажигательную смесь № 19 невозможно – ты окутан напалмовым пламенем – белый снег сияет, качаясь, сквозь погребальные пелены огня…
Засмаливается, ползет, лопается пузырями кожа, трещат волосы, горит подкожный жир, горит мерзлое лицо, горят окоченевшие руки, горят волосы на голове и груди и в паху, горят плечи, горят грудь и спина, горит зад, горят ноги, горят колени и ступни…
ДЫШАТЬ! Дышать… ды…
но вдох невозможен, - захлебнешься! - огнем со смрадом бензина –
ПОДЫШИ-КА ОГНЕМ!
раскаленные пары, обжигая язык, нёбо и гортань,
через бронхи
врываются в легкие -
в кашле и судорогах
расползаются туберкулезные дыры на легочной ткани
озаряется потусторонним светом вечная тьма человечьего нутра
больно это – сгорать живьем
Глаза, зажмурившись, спаслись ненадолго, что-то еще видят, но смутно, как сквозь сон…
Повторный выпрыск Strahlpatrone длительно прижег лазарет, бурлящей лавой потек с крыши.
Изнутри раздались истошные вопли.
Огонь сначала скудно схватился на обледенелых жердях, но последующие порции «зажигательной смеси № 19» добавили жару, пламя разгорелось, принялось жадно вылизывать деревянную постройку.
Запылала штабная палатка, расположенная за лазаретом, вспыхнули «курятники» жилых дощатых домиков. Партизанский лагерь по-праздничному озарился в сумерках.
Овчарка из оцепления, угольно-черная, мохнатая, с коричнево-рыжими подпалинами на животе и лапах, сорвалась с поводка, нагнала бегущего партизана, вцепилась ему в руку и с визгом отскочила. Немцы загоготали. Горящий Толя Колкин от рывка упал, принялся кататься по снегу.
Трясущемуся в пароксизме страшного видения Сереже Скворцову через сознание мучительно погибающего Толи Колкина вспомнилось, как люто мерзли они в лесу, особенно по ночам, и мечтали, мечтали об одном – согреться.
Вот, согрелись…
Овчарка часто высовывает обожженный язык, будто подавилась.
Чадно дымясь и горя местами, Толя Колкин встал и побрел, вслепую уже, наугад…
Вторая цепь карателей обошла лазарет с тыла. Горящий человек двигался прямо на низкорослого, скуластого и узкоглазого ефрейтора.
Судьба столкнула в безлюдных горах Крыма двух молодых мужчин, русского и немца, живущих за тысячи километров друг от друга в разных географических зонах и в разных культурах. Комсорг партизанской бригады двадцатилетний Анатолий Колкин и ефрейтор особого отряда горных егерей «Бергман» двадцатидвухлетний Ганс-Юрген Каминер сошлись один на один.
Автоматическим, отработанным на тренировках движением немец вонзил штык карабина «Mauser Gewehr 98» в живот живого факела.
Истерзанный невыносимой болью горения, пронзенный болью штыкового прокола, в предсмертной муке Сергей Скворцов (нет, нет, - тот, кем он был в 1942 году, Толя Колкин, запомните это имя!) сумел разглядеть сквозь чад пожирающего его пламени лицо врага.
На пальцах рук, сжимающих карабин, было наколото – gott mit uns - на каждом пальце по букве. Из-под белой каски с тевтонским крестом на горящего партизана мерцали отраженным огнем раскосые глаза… обрусевшего корейца Андрея Чана!
И вот теперь, в 21 веке, они вновь стояли друг против друга, только теперь ситуация перевернулась, как песочные часы, и теперь уже Сергей Скворцов, практически против своей воли, самодельным штыком пронзил своего убийцу семидесятилетней давности.
Оба крепко держались за древко, обоих трясла электрическая дрожь.
Оба четко различали и узнавали друг друга.
Жертве прозрение далось ценой предсмертной муки. Смерть сдернула покрывало майи с реликтовой памяти. Каратель узнал убитого им партизана. Когда узнавание произошло, жизненный цикл человека по имени Андрей Пакович Чан завершился. Глаза его закатились, он стал падать на спину.