Предыстория вопроса.
Главный герой, Герцович, просит крупного мафиози, имеющего связи в политических и богемных кругах, найти ему спонсора, ибо ныне здравствующая литературная мафия недооценивает его творчество. Мафиози просит показать опусы просящего, Герцович показывает эту подборку, типа его визитной карточки.
=====================
(продолжение)
К ним подходит присутствующая на тусовке прекрасная незнакомка Линда Магдалина с "гаджетом из будущего", типа "искусственным разумом", который светится голубым светом и меняет форму, будучи гибким: то он становится смартфоном, то планшетом, увеличиваясь в размере, - два в одном, короче. Она просит дать ей на минуту планшет с подборкой Герцовича, сканирует ее, потом просит подключить ее гаджет ко всему массиву стихов Герцовича.
Через пять минитут она предлагает вниманию собравшихся свою подборку, которую из-за большого объема мы приводим отдельным файлом.
* * *
Ты подошла к окошку
с улыбкою виноватой
и протянула ладошки
к желтой косе заката.
~~~~
Время сужает рамки,
я раздвигаю границы.
Долго еще подранки
будут ночами сниться.
~~~~
Все — что ушло в бессмертье,
вспыхнуло и пропало
ночью, Вы мне поверьте,
светится в полнакала.
~~~~
Выщерблено на камне,
где-то там затесалось,
иль протоплазмой в магме
будит слепую ярость
~~~~
вновь прорываясь к жизни
каждой угасшей клеткой…
Вдруг тормозами взвизгнет
у роковой отметки.
* * *
С детства вижу картинку:
вдаль струится ручей…
Я бессмертной былинкой
на скользящем луче
в непрерывном движенье,
веру в чудо храня,
вдруг замру на мгновенье
у излучины дня.
Перед встречным потоком
всплесков полная горсть.
Стайки трепетных токов,
обретающих плоть.
* * *
Отрешусь и зароюсь
в сумрак улиц хмельной,
где ночною порою
я бродил под луной.
Воздух резкий был чистый,
абрис дыма вдали,
и слегка серебристый
шел парок от земли.
И ночная прохлада
в купах сонных дерев…
Сердце вскрикнет надсадно,
в небо выплеснув гнев:
«Где в заоблачных парках
отыщу я ваш след,
этот теплый, неяркий,
искупительный свет?»
* * *
С этой песней протяжной и тяжкой
отогреть свою душу присел.
Хлестанула судьбина с оттяжкой,
выпал многим знакомый удел.
И запел, застонал и…
забылся.
Всё куда-то в туман отошло…
словно солнечной влаги напился,
на душе хорошо-хорошо.
Год сидел или месяц,
не знаю,
стал травою и мхом обрастать,
только птиц быстрокрылая стая
позвала меня в небо опять.
Я рванулся…
и вместе со стаей
полетел в перехлёсте огней,
и то место, где сердцем оттаял,
за спиною осталось моей.
Где найду я ещё эту радость,
ту, что глушит отчаянья крик.
Эта сладкая светлая слабость
в этой жизни нам только
на миг!
И так стаи, стада и селенья
всё, что движется, дышит, живёт,
припадут к роднику на мгновенья,
и инстинкт их толкает вперёд!
* * *
Пуля прошла навылет, пронзила незлобное сердце,
а человек был в мыле, он не успел одеться,
не проявил сноровку, свалив в неземные сферы.
Здесь не помогут уловки — только любовь и вера.
Остались его тетрадки, остались дела, делишки…
Помнится, он украдкой любил поиграть в картишки.
Любил пропустить рюмашку не самых слабых напитков,
бражничая в компашке пьяниц и «недобитков».
Завистники ходят в паре, сбиваются в кодлы, своры:
в каждой паре по твари, сеющей злобу, раздоры.
Зависть творца беззлобна — гонит на стадионы.
Бьётся он костью лобной, догмы круша, каноны.
За письменный стол садится, бежит на концерты,
в театры…
Зависть творца, как птица, парящая над Монмартром.
Завистников чёрная злоба на помощь зовёт вертухаев,
трясётся их вся утроба, творцов перманентно хая…
~~~~
Пуля прошла навылет и унесла человека…
Строчки от боли взвыли… Завистникам на потеху.
* * *
Опричнина питалась клеветой во все века, с времён,
наверно, оных.
Она блюдёт те нравы и устой, которые предписаны
Законом,
царящим в это время в той среде, где верят безоглядно
Слову власти.
И люди поступают так везде — во властные
подобострастно смотрят пасти.
И в этом есть, конечно, свой резон, порядок в обществе —
отнюдь не так уж мало.
Да вот беда, опричник сей Закон всё время тянет на себя,
как одеяло.
Мертва ротация, контроля тоже нет за службами
надзорного отдела…
Из прошлого до нас доходит свет всех тех, кто бросил
вызов беспределу.
Летели головы, струилась кровь рекой, всё самобытное
и яркое гнобили,
но орошались вертухайскую* рукой посевы ксенофобий,
педофилий…
Что в это время делать нам, мой друг: тянуть ли лямку
душки конформиста
или, заполнив вызовом досуг, прослыть флудильщиком,
задирой, скандалистом?
Пусть каждый выбирает по себе стезю, которой он пойдёт
по этой жизни…
А я сижу, играю на трубе, и не хочу в небытие безгласным
склизнуть.
*вертухай — надсмотрщик.
* * *
Страшно знать, что есть кто-то,
источающий зло.
Птица врезалась с лета
в лобовое стекло
там, где спуск с эстакады
по прямой полосе,
словно взлет из засады
над асфальтом шоссе.
Сбавить ход, оглянуться
и увидеть позволь
этих хрупких конструкций
леденящую боль.
Как все это знакомо:
наотмАшь, впопыхах
бьет живым по живому
липкий судоржный страх.
* * *
По скудной выжженной траве
он к дому подошел,
поднялся медленно к себе,
сел за разбитый стол.
Над ним в углу висел портрет
безмолвно одинок:
«Ждала я много горьких лет
и ты пришел, сынок».
Пока он был во тьме веков,
времен распалась связь.
Он сбросил тяжкий гнет оков,
а мать не дождалась.
Она жила лишь для него,
но что он сделать мог.
Предначертанье таково —
неотвратимый рок.
Он был хороший честный сын,
вернулся вновь к себе,
но мрачный отсвет тех годин
лег трещиной в судьбе.
И все же, если б вновь ему
пришлось держать ответ —
он снова канул бы во тьму
на много долгих лет.
Он вновь взошел бы на помост
под гул стальных ветрил,
и вновь снесли бы на погост
тех, кто его любил.
ОГОРОД
Всего лишь три грядки клубнички,
но как замирает твой взор,
когда заплетая косички,
ты розовый видишь узор.
~~~~
Всего лишь две сотки картошки.
Соцветие белых цветов,
зеленое море горошка
усталости снимут покров
~~~~
с лица обрамленного чернью
с рыжцой бархатистых волос.
…И лишь соловьиное пенье
под лязги железных колес,
~~~~
и лишь волшебство огорода
в потоке бессмысленном струй,
и лишь равнодушной природы
нечаянный вдруг поцелуй.
* * *
Вздыхая, лежит предо мною,
сыпучее тело пустыни.
Горячей тоскою земною
насытилось сердце
и стынет…
И видит
орлов в небе, властно
парящих злым символом дальним,
горячую вязкую массу
на лоне природы бескрайнем.
И только кустарник колючий
по желтому катится пласту,
терзаемый силой сыпучей,
вливается в желтую массу.
Так жили народы такыров.
Сердца их крутого закала
днем солнце, как в тигле, калило,
а ночью луна остужала.
TSINICHNOE
I
Я малую толику яда
плеснул в потемневший бокал,
я малую толику ада
из пачки помятой достал.
~~~~
И первою толикой смачно
обжег всё нутро, впрыснув яд.
Второю — с начинкой табачной —
продрало от горла до пят.
~~~~
И сразу слегка отпустило.
Травиться — нам радость дана.
А там будь что будет… могила
чуть раньше, чуть позже… одна.
II
В петлю лезть он вдруг передумал.
Сцепление выжал, дал газ,
расстался с приличною суммой.
Что делать — зато высший класс…
~~~~
При жизни мы все незнакомы,
но страх надо как-то бороть…
…голодные губы истомы
впиваются в спелую плоть.
~~~~
И сразу слегка потеплело.
Влюбляться — нам свыше дано,
а там будь что будет… и тело
чуть лучше, чуть хуже… одно.
III
Рулетка ли кости, картишки…
Не верьте! Душа умерла.
Холодные гладкие фишки
ложатся на бархат стола.
~~~~
Игры первобытной уроки:
сильнейший слабейшего бьет,
бал правит холодный, жестокий,
как лезвие, честный расчет.
~~~~
Ну, что ж ты задумался, мальчик?
Забашли — и ты господин,
а там будь что будет… наварчик
чуть больше, чуть меньше… един.
* * *
Игрок играет хладнокровно.
Он твердо знает цену ходу.
Спокойно, жадно и подробно
он изучил вещей природу.
Его влечет порыв наживы,
в угаре весь обогащенья,
одною страстью одержимый,
он чужд крупицам сожаленья.
И взгляд бросая на партнера,
собой напоминая волка,
не внемля голосу укора,
встречает взгляд иного толка.
Чем одержим игрок соседний,
что он нашел в игре жестокой?
Ни в первый раз и ни в последний,
зачем отдался воле рока.
В его глазах не блеск наживы.
Их лихорадит ослепленье,
но все черты его движимы
одной мечтой — проникновеньем.
В ходах загадочных и тайных
он видит перст судьбы всесильной.
Так хоровод побед случайных
сменяет проигрыш обильный.
Со слабой, твердою рукою
он вновь в перипетиях оных.
И спорит со своей судьбою,
и познает ее законы.
И за уроном вновь урон.
В душе, карманах, дома пусто…
~~~~
Но не игрою одержим он,
он одержим святым искусством.
* * *
Круговорот воды в природе,
хоть и чреват разливом рек
при мерзопакостной погоде,
даёт нам мощь из века в век.
~~~~
Энергия воды целебна:
в её источниках святых
в потоке струй слышны молебны
душ чистых, искренних, простых,
~~~~
Творцу поющих гимн-осанну,
и гейзер рвётся в небеса,
грозой откуда неустанно
вниз низвергается роса.
~~~~
Бурлят, клокочут, мчатся воды…
Вливает силу Сам Господь
и в лоно матушки Природы,
и в человеческую плоть.
* * *
Гроздья гнева свисают,
ядовитые спелые гроздья.
Молоко прокисает,
но незыблем семейный уют.
Ты меня не бросаешь,
только крепче сжимаешь поводья.
Я тебя не бросаю,
хоть свистит надо мною твой кнут.
~~~~
Птица-тройка домчится
по тернистым путям мирозданья
до последней страницы —
где готовится Праведный Суд,
и сполохи зарницы
в небе высветят суть Предсказанья,
и горящие птицы
с Саваофа десницы вспорхнут.
~~~~
Всё, что сделал я в жизни,
посвящаю единственной в мире
и родимой отчизне,
от опричнины спасшей меня.
Не забудьте на тризне
в мою честь в затрапезном трактире
вспомнить недругов-слизней.
Я простил! Их ни в чём не виня.
~~~~
Я тебе присягаю
средь икон, подойдя к аналою.
Моя вера нагая —
за отчизну. Храни её Спас.
Весть — с амвона благая:
наши души не станут золою.
И, как солнце, сверкая,
светит и-коно-стас c верой в нас.
ДВА МАРША
Эпиграф:
МАРШ ШТУРМОВИКОВ
"…Знамена вверх! В шеренгах, плотно
слитых, СА идут, спокойны и тверды.
Друзей, Ротфронтом и реакцией убитых
Шагают души, в наши встав ряды…" (с) Хорст Вессель
ПЕСНЯ ЕДИНОГО ФРОНТА
"…Марш левой — два, три!
Марш левой — два, три!
Встань в ряды, товарищ, к нам, —
ты войдешь в наш Единый рабочий фронт,
потому что рабочий ты сам!" (с) Бертольд Брехт
Два марша. Две веры.
Две страшных химеры
двадцатого века…
Рождались калеки.
И — на баррикады
под гул канонады,
где в муках, порою,
рождались герои.
Рождались и мифы
под вопли и всхлипы.
И всё же, и всё же —
заноет под кожей,
как будто по венам
на уровне генном
на стоны и хрипы
спешат архетипы,
и гасит конфликты
суровость реликтов.
Я не был рабочим,
но мысль кровоточит:
весь мир — планетарий,
а я — пролетарий,
и мы пролетаем
беспечною стаей
опять мимо кассы…
Власть строит каркасы.
Отряды ОМОНА
стоят непреклонно,
и, словно живые,
идут штурмовые
колонны В. Хорста…
Нам будет непросто.
Нацисты и власти —
коричневой масти.
Над ними кружу я —
жируют буржуи.
~~~~
Твёрже шаг, шаг, шаг,
затянув свой кушак,
«встань в ряды, товарищ, к нам, —
ты войдешь в наш Единый рабочий фронт,
потому что рабочий ты сам!»
* * *
Когда фашистская армада
попёрла бойко на Восток,
слетела с нас в момент бравада,
враг был свиреп, силён, жесток.
Нам Бог устроил перекличку,
и в каждом уголке земли
гремел набат:
«САРЫНЬ НА КИЧКУ!»
И мы собрались, и пошли.
Шла наша жизнь под красным флагом.
Страна — один большой ГУЛАГ.
И мы пошли на них ГУЛАГОМ,
и был раздавлен нами враг.
«Телами завалили фрицев», —
сказал Астафьев, фронтовик.
Да, завалили! Что ж виниться?
Народ наш в ярости велик.
Не страшен свист ему снаряда
и «мессершмидтта» «пируэт».
Не страшен и заградотряда
вдали — зловещий силуэт.
Стоял солдат святой и грешный
меж двух огней… Вокруг — война.
Ты б не стрелял, энкавэдэшник,
у вас с солдатом цель одна.
Он шёл на фронт не из-за страха.
Три всхлипа: СОВЕСТЬ, ДОЛГ И БОГ.
Он на себе не рвал рубаху,
но сделал всё, что только мог.
И в день погожий, майский, вешний
в его честь — мириады тризн.
Ты посмотри, энкавэдэшник,
вот где святой патриотизм.
Те, кто бежал сдаваться немцам,
большевиков ругали власть.
«Страна — один большой Освенцим» —
сиё пришлось им, видно, в масть.
«Страна — один большой Дахау».
Стать капо лагерным под стать.
С чужой руки подачку хавать.
Своих пытать и предавать.
И пусть меня гнобят нещадно —
у сердца выжжено тавром:
~~~~
«НЕ БУДЕТ ВЛАСОВЦАМ ПОЩАДЫ:
НИ В ЭТОМ МИРЕ, НИ В ИНОМ».
* * *
1. Как хорош самолет,
как стрелой он пронзает пространство
(пусть там кто-то блюет,
у кого-то заложены уши),
а нас поезд везет,
а мы в нем — с неизменным упрямством.
Нам по нраву полет,
но хотим продвигаться по суше.
~~~~
2. Пусть войдет ревизор
(в самолете таких не бывает),
на язык он остер:
«Проводник, где на зайцев билеты?» —
и бесчестья позор
нас с тобой, проводник, ожидает,
но не пойман — не вор,
мы не лезем в карман за ответом.
~~~~
3. Эх, колеса судьбы,
то не крылья шального успеха,
да по рельсам страны,
где на стыках отчайная тряска.
И оскал сатаны
на кровавом полотнище века,
шпалы, словно гробы,
растянулись по насыпи вязкой.
~~~~
4. Ты кричишь, контролер,
что мы сели в твой поезд нечестно.
Проявляешь напор,
тычешь пальцем на ленту перрона
(так стреляли в упор,
объявляя врагом повсеместно),
а кто дал, прокурор,
тебе право нас гнать из вагона.
~~~~
5. Вот, смотри, ревизор,
вот билеты — проезд наш оплачен.
Ты умерь свой напор,
ты скажи, в чем прокол, откровенно.
Но ты смотришь в упор
и ответ твой для нас однозначен.
Есть в билетах прокол
(по известному пункту, наверно).
~~~~
6. Посмотри-ка на шпалы,
ревизор, на них кровь моих предков.
На откосах завалы
жертв болезней, войны и репрессий.
На осколках металла
наковальни судьбы есть отметки,
то глазные провалы
черепов, размозженных на рельсе.
~~~~
7. Что же ты вдруг притих,
притомился, других порицая,
а награды отца
из не смолкнувшей скорби отлиты:
мать с сестренкой сквозь крик
его крови ведут полицаи,
а два деда моих
в Сталинградскую землю зарыты.
~~~~
8. Кто твой друг и кумир,
и каким ты богам присягаешь?
Ненасытный вампир,
к нацидее зовущие святцы.
Обескровили мир,
на кострах иноверцев сжигая,
штурмовые отряды
всех народов, времен и всех наций.
~~~~
9. Был на Севере Крайнем,
шел сквозь град на ветрище осеннем.
Утром ранним,
случилось,
на могилу друзей землю резал,
а на стыках железных
горевал я и трясся со всеми,
и в сверкающий лайнер
я за жирным куском не полезу.
~~~~
10. Я стою пред тобой,
я от мысли любой отдыхаю.
Ты мой видишь настрой,
ты понять его должен по виду.
Так что вновь лагерь строй
и зови-ка своих вертухаев.
Я из этого поезда
сам добровольно не выйду.
* * *
Жизнь разлилась аморфной массой,
сметая на пути преграды.
Призыв к свободе дерзкий, страстный...
В какой-то миг мы даже рады.
В борьбе стихий слышнее крики
сил первобытных, темных, грубых,
и на алтарь идей великих
все новые бросают судьбы.
Кто в одиночку, кто-то группой
забились в щели, словно крабы…
Волна спадет, оставив трупы
обманутых,
великих,
слабых.
* * *
Последняя линия нашей защиты.
Когда всё вокруг разъедается смехом
бесстыдным, сметающим смысла помеху,
когда все пути к отступленью закрыты,
когда все примеры из жизни забыты,
и отдана вера толпе на потеху.
~~~~
А стыд отметается властной рукою —
«матёрым желудочным бытом». И в касках
ко мне подползают кликушами маски:
«Страна никогда вмиг не станет другою,
не строй из себя, отщепенец, героя», —
сладка им, видать, узурпатора ласка.
~~~~
Ошуюю сядут, а кто — одесную,
гоня порожняк на всех тех, кто не с ними.
Прикажут солгать — опорочат имя,
а если прикажут убить — обоснуют.
И так проживут, веселясь и беснуясь,
и вряд ли когда-нибудь станут другими.
~~~~
О, где ж ты — последний редут свободы?
Когда «оранжевую заразу»
гнобят по очереди, а то все сразу:
«Наймиты госдепа, враги народа!» —
и средь гонителей есть порода
людей, не подведших меня ни разу.
~~~~
Людей вполне благородных с виду,
но инфернальная святость власти
прошла безупречно в умах их кастинг:
«Метафизические кариатиды
спасают страну от кровавой корриды,
спасут от оранжевой даже напасти».
~~~~
И главное — это, конечно, стабильность.
И благодарность за сущую малость:
за помощь, услугу, чтоб им не икалось
взамен на возвышенную сервильность.
Давайте посмотрим на это умильно
без возмущения и накала.
~~~~
Последней преградой духовному СПИДу…
А стыд подступает уже удушьем.
чахоточной плесенью лезет в душу.
Как будто божественные кариатиды
своей рокировкой, отнюдь не бесстыдной,
нас закружили под струями душа.
~~~~
Последняя линия нашей защиты —
бесстыдному смеху ответим смехом.
В рамке стыда он становится вехой
в нашей истории гневом прошитой,
потом и кровью обильно политой
стыдящийся смех занесут в картотеку.
~~~~
Кто-то назвал протестантов полоски
белого цвета Кондомом Свободы.
СПИДу Духовному — баловню моды
символ абсурдный покажется плоским.
Нам же защита без лишнего лоска
видится истинным гласом народа.
~~~~
Пора закругляться, закончив брифинг,
где каждый свои обнаружит мотивы.
Считаю, что нету надёжней ксивы…
Ну, разве что есть пресловутый петтинг…
И я понимаюсь, и иду на митинг,
прицепив на лацканы контрацептивы.
ПРОРОК_2
Я сидел и курил на крылечке,
наблюдая реформ плавный ход,
но зашли ко мне в дом человечки,
объявили, что грянул дефолт.
На лужайке своих пас овечек,
от людской укрываясь молвы.
Прилетели опять человечки,
и не стало овечек, увы.
Мы с женою лежали на печке,
наступление ждали весны.
Заползли к нам в постель человечки,
и не стало, не стало жены.
Отдыхал я однажды у речки
на зелёной, душистой траве.
Вдруг приплыли опять человечки,
поселились в моей голове.
В моём доме четыре протечки,
ни овечек уж нет, ни жены,
но живут в голове человечки,
крутят мне разноцветные сны.
В храм сходил и поставил там свечку,
чтобы сгинуло горе моё,
но живут в голове человечки,
не хотят выходить из неё.
Ни чечен, ни еврей, ни татарин,
ни чистейший по крови русак —
ЭНЭЛОИЭНОпланетянин
в моём доме устроил бардак.
Так не стало мне в жизни покоя,
очевидно, пришёл мой черёд,
и, махнув на свой домик рукою,
я пошёл по дороге вперёд.
По вагонам я стал побираться,
там, где можно, стал песни орать:
«Ах, зачем я на свет появился,
ах, зачем родила меня мать».
Но детина один здоровенный,
отобрав у меня свой оброк,
мне сказал: «Ты, как видно, блаженный», —
по Ахавьеву, типа пророк.
Не просил я у жизни иного,
но начался в ней новый отсчёт.
Про любовь пусть поёт Пугачёва,
про природу пусть Филя поёт.
И живу я — блаженное чудо —
на просторах блаженной страны.
У нас много блаженного люда,
но не каждый дойдёт до сумы.
До тюрьмы здесь доходит не каждый,
но одни мы все песни поём.
Ах, залейте мне, граждане, жажду
из монеток звенящим дождём.
Ах, не верьте, не верьте цыганкам,
ведь обманут, монистом звеня,
Вы мне спиртом наполните банку,
Вы послушайте лучше меня.
Расскажу вам, что ждёт ваших деток,
испытают ли крах и нужду…
Ах, насыпьте, насыпьте монеток,
а потом я всю правду скажу.
* * *
Как биполярны мысль и чувство,
спекулятивное мышленье
так биполярно ощущеньям
и созерцательности грустной.
~~~~
А эмпирическим сужденьям —
интуитивное искусство
архетипических видений
твоей истории изустной.
~~~~
И так твоё существованье
опору видит каждый миг
в густом потоке созерцаний
~~~~
в том образе, что вдруг возник
в переживанье вопрошаний —
чем так богат родной язык.
* * *
Пистолет заряжен,
а кувшин наполнен.
Критик мой продажен,
приговор исполнен.
Палачи в прихожей,
сердце бьется гулко,
то, что было рожей,
стало рыхлой булкой,
то, что было сердцем,
растеклось по полу.
Ты прикроешь дверцу,
взгляд опустишь долу.
Ты прикроешь дверцу
и пойдешь сторонкой.
То, что было сердцем,
прокричит вдогонку:
— Ты прости, дурашка,
что тебя не слушал,
что в компашке с бражкой
заложил я душу.
Не ценил я благо,
что тобой мне дАно,
и стихи слагались
только с полупьяна.
Но всегда и всюду
защищал гонимых.
Творческому зуду
предпочтя рутину,
я не стал поэтом,
да и слава Богу,
видно, в мире этом
есть важней дорога.
Не смотри сурово,
проводи со смехом,
и важнее СЛОВА —
сдохнуть ЧЕЛОВЕКОМ.
* * *
Теченье жизни скоротечно,
минуя тернии, невзгоды,
несут нас молодости годы
легко,
стремительно,
беспечно.
~~~~
Но, охватив вдруг взглядом вечность,
поверхность вод в огне лазури,
в нас, словно в круговерти бури,
погрузится на дно беспечность.
~~~~
Там в глубине прозрачной влаги
увидим струи ржавой грязи.
Цветов песочно-серой бязи
клокочут силы темной флаги.
~~~~
Так ручеек сверкает чистый,
стрелой стремится к океану,
но превратится в амальгаму,
пристав к любой речушке быстрой.
~~~~
Ее дыханием омылся,
с ней, только с нею путь свой мерит
и никогда ей не изменит,
он в ней навеки растворился.
~~~~
И примеси не замечает.
С мечтой о встрече с океаном,
укрывшись сладостным туманом,
он только скорость прибавляет.
~~~~
Тревожны взрывы темной силы,
рожденной с ним в его истоках,
вкусившей сладость новых соков
из чуждой, инородной жилы.
~~~~
Войдя в открытое пространство,
он мчит уже немного сонный
в воде туманной и соленой.
В мечтах,
надеждах,
постоянстве.
* * *
Граненое крупное тело
добротной работы, кондовой.
Художник любил свое дело,
он знал первородства основы.
Мы видим и слабость, и силу,
мы видим предательство, верность.
Художник, какой же он милый,
пытался найти соразмерность.
Не ждите прямого ответа,
не ждите Его соучастья.
Гармония мрака и света,
гармония боли и счастья.
Но что этой жизни дороже:
смеяться ли, плакать, молиться…
Рисуй же, дружище Художник,
свой мир собирай по крупицам.
Вот торс, обнаженный в движенье,
лицо в откровенном порыве.
Лишь это сильнее забвенья,
сильнее,
смелее,
надрывней.
* * *
Это синее небо над моей головою,
это чистый, хрустальный, обновляющий звон,
это свет, это солнце, это рокот прибоя,
это лица, улыбки, краски с разных сторон.
А зима признавала лишь двух красок контрастность:
черно-белый рисунок двух цветов торжество,
но пролилась небес обнаженная ясность
и открыла палитры всех цветов волшебство.
Я вхожу в это море, в это пиршество красок.
Я вдыхаю хрустальный обновляющий звон…
И вдыхаю тревогу.
Воздух резок и вязок,
и стеклянных сосулек изнывающий стон.
Жизнь комедия, драма и трагедия тоже.
Черно-белый рисунок,
акварель,
масло,
свет…
Кто нам в этой стихии плыть по курсу поможет?
Кто даст четкий и ясный, так нам нужный ответ?
Человек — это бог! Человек — это светоч!
Человек — это мерзость! Человек — это гад!
Я смотрю на скрижалей поистлевшую ветошь.
Я читаю каноны почти наугад.
Чем закончить сие?
На торжественной ноте!
Мол, мы славное племя, и мы выстроим рай…
Лед трещит на реке. Птица стонет в полете…
Краской сочной и яркой обновляется край.
* * *
Милые лица
смотрят так грустно.
Нежно струится
музыка чувства.
Под небесами
звезды зависли.
Реет над нами
музыка мысли.
Стоном на тризне
средь круговерти —
символом жизни
музыка смерти.
Новым открытьям
мы и не рады.
Кем-то творится
музыка ада.
Крови отведав,
звезды сгорают.
Гимном победным —
музыка рая.
Вот мы и встретились
снова с тобою.
Шрамы, отметины —
музыка боя.
* * *
Нет ни Резниченко, ни Прокошина…
Отчего ж так перспектива перекошена,
словно в сердцевине нет ядра,
словно жизнь моя совсем изношена,
иль под чей-то нож беспечно брошена,
и подходит к финишу игра?
~~~~
У меня ещё достанет мужества
оценить талант ребят недюжинный,
хоть при жизни — были на ножах.
Видно, предначертано содружество
для поэтов, рифмами загруженных,
где-то на астральных этажах.
~~~~
У меня ещё достанет храбрости
плюнуть в рожу надвигающейся старости,
заодно — патерналистам всех мастей…
Только не хватает самой малости —
подавить приливы острой жалости,
вас бросая без хороших новостей.
~~~~
Небо словно пеплом запорошено.
Для меня закат — почти с горошину.
Космос манит неизведанностью снов.
Нет ни Резниченко, ни Прокошина…
Все мы в ситуации «заброшенности»
улетаем, отрываясь от основ.
* * *
Громов громогласный раскат.
Растенья, увядшие, жгут.
Усталые кони хрипят.
Погром, революция, бунт.
~~~~
А черти разложат пасьянс,
сдается знакомый расклад.
Фортуна смеется анфас.
Эсер, коммунист, демократ.
~~~~
Я вижу крутящийся шар.
Я слышу разбойничий свист.
Сминающий душу удар.
Нацист, экстремист, террорист.
* * *
Замкнулся круг,
и обозначилась на стыке точка,
и начался с нее отсчет,
а время равнодушное течет,
но с каждым шагом к цели путь короче.
~~~~
Наверное, себе я напророчу,
что финиш жизни с этой целью совпадет,
свершится окончательный расчет,
оплату я по займам не просрочу.
~~~~
Одно прошу, когда путь завершится,
увидеть перед смертью цель-зарницу.
Напиться, надышаться ей сполна,
~~~~
пока душа еще не онемела,
пока истомой сладкой дышит тело,
ну, а потом…
сжигайте
жизнь мою дотла!
* * *
Я шёл по аллеям
своих сновидений
Распродан, расклеен…
То взлёт, то паденье.
~~~~
Я шёл по проспектам
слепых революций.
Был избран мной вектор —
на зов эволюций.
~~~~
Я шёл по тропе
имманентного взрыва
один и в толпе,
над тобой и обрывом.
~~~~
Я шёл по скрижалям
усопших религий,
где плоть возрождалась,
срывая вериги.
~~~~
Я шёл прямо к Богу
под реплики хама.
Я выбрал дорогу,
ведущую к Храму.
