Зима никак не наступала. Календарь намекал, что близится Новый год, а судя по погоде, на дворе ещё стояла мрачная ноябрьская осень. С деревьев облетели почти все листья, и только гроздья алых ягод пламенели между тёмных ветвей. Дни стали короче, солнце почти не показывалось из-за нависших серых туч, а лужи по утрам покрывались тоненькой коркой льда. Снег выпадал уже дважды, но потом приходила оттепель, и он таял, превращаясь в бурую грязь. Тайка каждый раз расстраивалась: как же это — Новый год, и без снега?
Зимой в Дивнозёрье было серо и скучно: мавки-хохотушки и водяницы зарылись глубоко в ил, кикиморы спрятались в кучах прелой листвы, полевые духи заснули в последнем несжатом стогу, и даже леший Гриня до весны залёг в спячку в заброшенной медвежьей берлоге. Домовые сидели по домам и с самых осенних Мокрид — дня, когда засыпают земля и вода, — носа на улицу не казали.
Только рыжий коловерша Пушок, похожий одновременно на кота и сову, не боялся мороза и ежедневно воевал с многочисленными воробьями и синицами, которые прилетали в сад, чтобы полакомиться ягодами.
Сегодняшнее утро опять началось с бухтения коловерши:
— Тая, это никуда не годится! Ты ведьма или где? Придумай, как нам отвадить пернатых разбойников! Спасу от них нет.
— Да что ты к птичкам пристал? — Тайка помешивала ложкой бурлящую овсянку. — Зима на дворе. Они тоже кушать хотят.
Был выходной, но она всё равно встала пораньше, чтобы прибраться в доме и нарядить ёлку — надо же было как-то создать себе новогоднее настроение!
— Но это моя рябинушка, — заныл коловерша.
— Не жадничай.
— И черноплодка моя!
За печкой заворчал-заворочался домовой Никифор:
— Что за крик спозаранку? Дай поспать, обормот!
— И боярышник тоже мой! — не внял Пушок.
В следующий миг ему пришлось уворачиваться от валенка, которым домовой запустил в неугомонного коловершу.
— Лучше вот овсяночки попробуй, — Тайка улыбнулась. — Со сгущёнкой. И тебе, Никифор, я тоже положу. Доброе утро!
— Сами ешьте свою овсянку, — надулся Пушок.
Вихор из перьев на его голове торчал, как боевая причёска воина племени ирокезов. Тайка протянула было руку, чтобы пригладить, но коловерша обшипел её и утёк под стол, нарочно зацепив когтями скатерть. Подбежавший домовой чудом успел подхватить сахарницу, а Тайка в сердцах звякнула ложкой о кастрюлю.
— По-моему, кто-то зажрался.
Ответом ей стало негодующее сопение из-под стола.
— Ладно, — она вздохнула, — в конце концов, скоро Новый год. Давайте не будем ссориться? Никифор, у тебя не найдётся пары дощечек? Сделаем для птиц кормушку.
Затея удалась! Кормушка получилась просто загляденье, и Тайка, набив карманы семечками, направилась в сад. Стоило ей только приладить кормушку на ветку и насыпать угощение, как тут же налетела тьма-тьмущая птиц. Тут были и воробьи, и синицы, несколько снегирей и даже один красавец-клёст.
— Шапку надень! — донёсся с кухни голос домового, но Тайка сделала вид, что не услышала.
Ей совсем не было холодно, хотя ночью опять подморозило, поэтому изо рта шёл пар, а щёки вмиг разрумянились на ветру.
Пушок вылетел следом, спикировал на ветку боярышника, росшего у забора, и принялся важно расхаживать туда-сюда с хозяйским видом.
— Ишь, разгалделись, — проворчал он, глядя на птичий пир.
— Зато твои ягоды не трогают. Теперь доволен? — Тайка подышала на ладони и спрятала руки в карманы куртки.
Однако одного из снегирей — мелкого, зато с самой яркой грудкой — семечки не заинтересовали. Воровато оглядываясь, он перелетел на ту же ветку боярышника, где сидел Пушок, и клюнул красную ягоду.
Коловерша, обалдев от такой наглости, взревел:
— Моё! — и бросился вперёд.
Снегирь заметил опасность слишком поздно. Он попытался было упорхнуть, но, получив удар лапой, упал с ветки, как сбитое яблоко.
— Ты что, очумел?! — Тайка сбежала с крыльца и подхватила птичку. — Пушок, тебе не стыдно?
— Я думал, что он улетит, — потупился коловерша. — Они же шустрые. Ну, обычно… Тая, не смотри на меня так. Я правда не хотел. И мягкой же лапкой бил, без когтей!
— Ишь, не хотел он! А зачем тогда бросался? — фыркнула Тайка и унесла снегиря в дом, захлопнув дверь прямо перед носом у поникшего Пушка.
Коловерша не обманул — снегирёк оказался цел и невредим. Тайка подумала, что тот, наверное, упал в обморок от страха (если, конечно, птицы вообще способны падать в обмороки). Едва оказавшись в тепле, пернатый гость очнулся, открыл глаза-бусинки и завертел головой, а потом, выпорхнув из Тайкиных ладоней, повис на занавеске, в страхе озираясь по сторонам.
— Не бойся, никто тебя не тронет, — Тайка поставила блюдечко с водой на подоконник и насыпала горстку семечек, но снегирь и не думал спускаться.
Она уже успела пожалеть, что притащила в дом дикую птицу: помощь ей, похоже, не требовалась, а мозгов было… ну, как у обычного снегиря. Теперь ещё и выгонять замучаешься.
— Кыш-кыш! Никифор, а ну-ка дай мне полотенце.
Заслышав её голос, птица взмахнула крыльями и заметалась под потолком.
— Зачем тебе? — домовой высунулся из-за печки.
— Попробую поймать и выдворить этого истеричного снегиря, — вздохнула Тайка.
— Ничего я не истеричный, — донёсся с абажура звонкий мальчишеский голос.
Никифор крякнул, а Тайка чуть не шлёпнулась на пол от неожиданности:
— Мамочки, он ещё и разговаривает?!
— Не надо говорить обо мне так, будто бы меня здесь нет, — снегирь встряхнулся и почистил об абажур клюв. — Что это за рыжее чудовище? Зачем вы схватили меня? Вас мой дед подослал, да?
— Никто нас не подсылал, — надула губы Тайка. — Мы даже не знаем, кто ты такой. А уж о деде твоём тем более не слышали.
— Не ври, о нём все на свете знают! — звонко чирикнул снегирь.
— И как же его зовут?
— Морозко. А по-вашему, стало быть, дед Мороз, хозяин вьюги и метели, зимний воевода, повелитель льда, владыка Севера и прочая, и прочая...
Тайка, не удержавшись, хихикнула:
— Если дед Мороз твой дедушка, то ты, выходит, Снегурочка, что ли?
— Сама ты Снегурочка-дурочка, — огрызнулся вредный птах. — То сестра моя старшая. Неужели непонятно?
— Что-то я не слышала, чтобы у деда Мороза другие внуки были, — Тайка покачала головой, а Никифор, подкравшись сзади, сунул ей в руку полотенце и пробурчал:
— Не нравится мне этот хмырь пернатый. Его, понимаешь, подобрали бездыханного, в дом принесли, обогрели, а он ещё и обзывается!
— Ага, принесли. Только сперва чуть не слопали! — негодующе пискнул снегирь.
— Пушок ни за что не стал бы тебя есть. Он только припугнуть хотел, чтобы ты его ягоды не трогал. И вообще, я его уже за это отругала, — Тайка мяла в руках полотенце. — Если мы всё выяснили, может, сам улетишь уже? Мы тебя не задерживаем.
Беспокойный гость склонил голову набок и свесился вниз:
— Простите, если обидел. Просто я очень испугался. Подумал, вдруг вы от деда? Не выгоняйте меня, пожалуйста…
— Ладно, — Тайка пожала плечами и повесила полотенце на крючок. — Как хоть звать тебя?
— Ванька я. Ванёк-снегирёк.
— Хочешь семечек, Ваня?
Она и ахнуть не успела, как снегирь вдруг камнем упал с люстры, ударился о дощатый пол и обернулся белобрысым синеглазым парнишкой лет четырнадцати — вихрастым, веснушчатым, в нарядной красной косоворотке — прямо как Иванушка-дурачок с картинки в старой книге сказок.
Тайка икнула от неожиданности и добавила:
— Э-э-э… или лучше чаю с плюшками?
— Так, и почему же тебя дед ищет? — она водрузила на стол пышущий жаром заварник. — Признавайся, чего натворил?
Парнишка пожал плечами и отвернулся.
— Не хочешь говорить — не надо. Но тогда я тебе ничем помочь не смогу.
Ванёк-снегирёк вздохнул и уронил лохматую голову на руки:
— Боюсь, мне никто уже не поможет. Влип я. А всё из-за Снегурки…
Никифор придвинул ему тарелку с плюшками.
— Кушай, добрый молодец, да не томи — сказывай уж, чего у тебя приключилось? Таисья у нас ведьма добрая — может, подсобит чем.
Ванька не заставил себя долго упрашивать и, быстро запихав угощение в рот, затараторил:
— Эта дуфа флюбилафь, префтафляете? И умофала с полюбофником в Файланф.
— Куда-куда умотала? — не поняла Тайка.
Снегирёк проглотил кусок плюшки и уже более внятно пояснил:
— В Тайланд. Это королевство такое в тёплых краях, может, слыхала?
— А, ну да. Слушай, а Снегурочка разве не растает? Там же жарко!
Ванёк рассмеялся:
— Ой, умора! Такая большая, а всё в сказки верит! Не растает, конечно. Чё ей сделается? Такое уже бывало: погуляет и вернётся.
— Тогда в чём проблема?
— Да в том, что раньше она никогда не сбегала в канун зимы. Ужасная безответственность! Дед просто в ярости, а рука у него знаете какая тяжёлая? — Ванька, поморщившись, потёр затылок, и Тайка сочувственно цокнула языком:
— А за что влетело-то?
— Пф, непонятливая, — парнишка наморщил нос. — Когда Снегурки нет, то и зима не настанет. Не чуешь разве? Уже почти месяц живём в безвременье… Дед говорит, мол, давай, Ванёк-снегирёк, надевай шубейку да иди добывай ключи от зимних врат. А я не хочу…
— Это почему же? — Тайка, закусив губу, задумалась: уж не обманывает ли её гость? Вон какая рожа хитрая — небось, горазд небылицы сочинять.
— Ну сама посуди, на кого я похож буду в снегуркиной шубейке? Может, ещё платье напялить и сапожки алые? А потом топать в таком виде к вратам и выкликать Зиму-зимушку... Надо мной же потом все птицы в лесу смеяться будут! Дед даже слушать не стал, заладил: мол, не отлынивай, собирайся в путь-дорогу. Вот я и сбежал.
— Выходит, вы с сестрой оба дедушку Мороза бросили? — Тайка нахмурилась, а Ванёк покраснел, как маков цвет.
— Ну, я хотя бы не в Тайланде…
— Если зима не наступит, у нас тут скоро тоже пальмы вырастут, — домовой громко звякнул чашкой о блюдечко.
Тайка с удивлением воззрилась на него.
— Никифор, ты же вроде холод не любишь?
— Не люблю, да только порядок во всём должен быть! Если уж зима — значит, зима, и никаких гвоздей! Нельзя землю-матушку без снежного покрывала оставлять — озимые помёрзнут, цветы не расцветут, так и будем в хмуром безвременье жить. Настанет всякой недоброй нежити раздолье — мертвякам заложным, злыдням да встречникам. А коль зимы не будет, то и весна за ней тоже не придёт — мавки, полевики, лесовики, болотники не проснутся.
— Это правда? — Тайка глянула на Ваню, и тот, потупившись, кивнул. — Так чего же ты тогда упрямишься? Не стыдно, а?
— Ещё и ты меня попрекать будешь?! — вскинулся снегирёк. — Вот иди сама добывай ключи и выкликай зиму, раз такая умная!
— И пойду! — Тайка стукнула кулаком по столу так, что аж сахарница подпрыгнула. — Рассказывай, что делать надо?
Ванёк от радости просиял:
— Вот спасибо так спасибо, ведьма! Подожди меня, я мигом обернусь — только за шубейкой и сапожками снегуркиными сгоняю.
Он ударился об пол, обернулся снегирём и вылетел в форточку, а Никифор, вздохнув, пробормотал:
— Добрая ты слишком, хозяюшка… Притащила пичужку на свою голову.
— Ты с ума сошла?! — Пушок, которого наконец-то впустили в дом, забрался на тёплую печку и теперь орал оттуда на Тайку. — Была нормальная ведьма, а теперь снегуркой заделалась? Мало тебе своих хлопот?
— Не вопи. Если не мы, то кто?
— Мы-ы-ы? — коловерша прижался к печной трубе. — Я никуда не пойду. Там такой дубак, Тая! Птицы на лету замерзают.
— Похолодало, что ли?
— Не то слово! Мороз разбушевался, а снега всё нет и нет.
— Видать, очень злится зимний хозяин на внучков своих неразумных, — домовой вытащил из сундука пыльную телогрейку и, чихнув, добавил: — А ты что ж, обормот пернатый, будешь теплом наслаждаться, пока мы с Таюшкой-хозяюшкой всех спасаем? Не ожидал…
— А ты тоже идёшь? — Пушок округлил жёлтые совиные глазищи.
— Иду! — сказал, как отрезал, Никифор и с грохотом захлопнул крышку сундука.
Он надел телогрейку поверх овчинного тулупа, подпоясался и взял завёрнутую в отрез сукна балалайку. Тайка накинула снегуркину шубку, вдела ноги в сапоги, повесила на плечо сумку.
— Ну что, Никифор, мы готовы?
— Всегда готовы, хозяюшка!
Они едва успели спуститься с крыльца, как вслед им донёсся жалобный вопль коловерши:
— Эй! Стойте! Подождите меня-а-а!
Очень скоро Тайка пожалела, что взяла Пушка с собой, потому что тот, устроившись на её плече, ныл, не переставая:
— Тая, ты хоть знаешь, куда мы идём? А что мы там будем делать? Ой, хочу чайку горяченького: я видел, у тебя в сумке термос! Кстати, а кто-нибудь догадался плюшки взять? А долго ещё? Я замёрз. Ой, кажется, мы не туда свернули! Уже темнеет, может, пойдём домой? Завтра ведь ещё не поздно будет сходить?
Тайка достала плюшку и сунула её коловерше прямо в пасть. Может, хоть так немного помолчит, а то ведь слова не даёт вставить, болтун пернатый.
— Послушай: я не знаю, сколько ещё нам идти. Говорят, ворота зимы где-то за Непуть-ручьём находятся, а мы до него ещё не добрались. Если хочешь домой — лети, дорогу ты знаешь. А мы с Никифором дальше пойдём.
— Кстати, зачем вам балалайка? — Пушок стряхнул крошки с усов.
— Песни петь Зиме-матушке будем. И плясать на потеху. Иначе не выйдет она, — домовой закрыл лицо шарфом так, что остались видны одни глаза.
— Значит, ты будешь играть, Тая — петь... а плясать кто будет?
Никифор с Тайкой, одновременно обернувшись к коловерше, хором выпалили:
— Ты!
А домовой ещё и добавил:
— Хочешь, валенки мои на тебя наденем? А что? Кот-в-сапогах уже был, а коловершей-в-валенках ты первым будешь!
Пушок вцепился когтистыми лапами в меховую оторочку Тайкиной шубейки и промурлыкал:
— Ну, ежели первым, то почему бы и нет... А меня по телевизору покажут?
Тайка хотела сострить в ответ, но не успела.
Впереди на дороге, ведущей через поле, вдруг показался тёмный силуэт: навстречу шёл кто-то высокий, широкоплечий, с посохом в руке.
В лицо дохнуло ледяным ветром. Никифор, недовольно кряхтя, поднял воротник и надвинул на лоб шапку-ушанку, Пушок нырнул Тайке за пазуху и уткнулся лбом в подмышку.
— Щекотно же! — хихикнув, она прижала коловершу рукой, чтобы тот не трепыхался, а когда подняла глаза, ахнула: прямо перед ней стоял суровый старик с седой бородой до колен. На его алой шубе в пол красовались узоры, похожие на те, что мороз рисует на оконных стёклах. С усов свисали сосульки, синие глаза смотрели цепко.
Дед поднял посох, на верхушке которого горел самоцветный камень, осветил румяное от ветра Тайкино лицо и сурово вопросил:
— Тепло ли тебе, девица?..
Она открыла рот, чтобы ответить, но тут Никифор осторожно тронул её за рукав:
— Обернись-ка, хозяюшка.
Тайка последовала его совету — и обомлела: за её спиной стоял точно такой же дед, только не в алой, а в синей шубе.
— Тепло ли тебе, красная? — закончил он мысль своего близнеца.
Тайка и в одного-то деда Мороза не верила лет, наверное, с восьми, а теперь перед ней стояли целых два — и как понять, какой из них настоящий? Может, оба? Или вообще ни один? Ещё и вопросы задают — прямо как в сказке. Значит, и ответ надо дать верный.
— Э-э-э… тепло, дедушки.
Под шубой завозился явно несогласный Пушок, пришлось тихонько шикнуть на него, чтобы тот не вздумал сболтнуть лишнего.
Старики молчали, сверля друг друга хмурыми взглядами, до тех пор, пока Тайка не осмелилась снова подать голос:
— Простите, а вы вообще кто?
И тут деды заговорили, перебивая друг друга:
— Я Мороз-Студенец, а этот — в синей шубе — зловредный Карачун.
— Как не стыдно врать! Это я Студенец, а он — Карачун, брат мой меньшой.
— Не слушай этого пустомелю, красная девица.
— От пустомели слышу!
— Не ругайтесь, прошу вас! — Тайке едва удалось их перекричать. — Так вы не деды Морозы?
— Сыновья мы его, — буркнул старик в алой шубе.
— Батя нонеча занят, вот мы и пришли тебя проведать. Ты же у нас теперича за Снегурочку? Она, кстати, доча моя.
— Нет, моя, — его брат ударил посохом оземь. — А твоя — племяша. Ох и непутёвая...
— Не смей на мою дочурку наговаривать!
Старик в синей шубе шагнул к обидчику, тот попятился, а Тайка, втиснувшись между ними, раскинула руки. Никифор тут же встал рядом, грозно потрясая балалайкой, и даже Пушок, выглянув из-за пазухи, оскалился и зашипел.
— Скажите лучше, зачем пожаловали? Или просто доброго пути пожелать пришли? — Тайка поплотнее натянула шапку на уши: скандальные деды, казалось, весь воздух проморозили своими сварами.
— Я принёс тебе ключи от врат зимы! — выдали старики хором.
Они злобно зыркнули друг на друга, скрипнули зубами, но говорить хором не перестали:
— Без ключей не открыть врата, не выманить Зимушку-матушку.
Оба покопались в карманах и протянули Тайке одинаковые серебряные ключи на цепочке, а потом указали в противоположные стороны:
— Тебе туда! Я могу проводить.
— Бр-р, — Тайка помотала головой. — Совсем вы меня заморочили…
— Не одну тебя, хозяюшка, — пробасил из-под шарфа Никифор. — Может, того, ну их, а? Сами дойдём, чай, не маленькие!
— Дойдут они, как же! — хохотнул дед в синей шубе. — А даже если и повезёт дойти, без ключа врата всё равно не откроются. Только зря сапоги истопчете.
— И ежели неверный ключ выберешь да не те врата откроешь — быть беде неминучей, — второй старик свёл брови к переносице и одновременно выпучил глаза — выглядело жутковато...
— К-какой б-беде? — пискнул Пушок, прячась обратно под Тайкину шубку.
— Не-ми-ну-чей. Чего непонятного? Не Зимушка-красавица выйдет в мир, а Мара Моревна, — дед в красной шубе утёр усы, и с них со звоном посыпались сосульки. — В общем, выбирай, девица, ключик. Да смотри не ошибись!
Тайка глянула на одного старика, на другого... Ну и как выбирать прикажете, если они только цветом шубы и отличаются? Кто из них Студенец, а кто Карачун — непонятно, а полагаться на одну лишь удачу в таких вещах Тайка не привыкла.
Пушок снова завозился и, ткнувшись усами прямо ей в ухо, зашептал:
— Тая, можно я выберу?
— Ты что-то придумал?
— Ага!
По правде говоря, не все идеи коловерши бывали удачными, но своих у Тайки всё равно не было. Немного подумав, она решилась:
— Ладно, действуй.
Пушок выбрался на её плечо, встряхнулся и прочистил горло:
— По высочайшему велению ведьмы-хранительницы Дивнозёрья я, её первый советник и лучший из коловерш, имею честь доложить, что уполномочен сделать выбор за мою повелительницу, ибо нюх мой острее пёсьего и потому способен я по одному лишь запаху отличить правду от лжи!
— Что он несёт, хозяюшка? — Никифор дёрнул Тайку за рукав, но та приложила палец к губам:
— Тише, не спугни.
Старики переглянулись, Пушок же вдохновенно сочинял дальше:
— Горе лжецу, ибо пахнет он преотвратно и потому сразу же изобличён будет. А сила моя такова, что вонь его гнусных слов навеки при нём и останется — будет смердеть до конца дней своих!
Он перепорхнул на плечо деду в алой шубе и, прищурив один глаз, грозно спросил:
— Как твоё имя? Уж не Карачун ли ты? — а потом шумно втянул носом воздух.
— Сгинь, сгинь, уйди! — старик завертелся, размахивая посохом.
Коловерша шлёпнулся на землю, едва увернулся от дедова сапога и в один прыжок оказался опять у Тайки на ручках.
— Тая, он жулик!
Дед злобно зыркнул на них и замахнулся посохом, но его руку перехватил второй старик:
— Шёл бы ты, братец, восвояси. Раскусил тебя этот лучший из коловерш. Знать, не зря ему сей громкий титул дарован был!
Карачун съёжился и отступил, лицо его исказила злоба:
— Я это вам ещё припомню! — рявкнул он, стукнув посохом оземь.
Тут откуда ни возьмись налетел вихрь, и вредный старик исчез: только кучку снега после себя и оставил.
— Молодец, — Тайка почесала Пушка за ухом, а домовой одобрительно крякнул.
— Не зря, стало быть, мы этого проглота кормим!
Мороз-Студенец, усмехнувшись в бороду, протянул Тайке ключик на ладони:
— Добро, что вы моего братца на чистую воду вывели. Выбрали бы его — тут он вас и уморил бы. Это же его любимая забава: путников до смерти морозить. Что ж, провожу вас к вратам, ну а дальше вы уж как-нибудь сами.
Тайка, кивнув, взяла ключ.
Она думала, что идти придётся долго, но Мороз-Студенец надул щёки и хлопнул в ладоши — тут небо потемнело, опять налетел вихрь. Перед глазами замелькали опавшие листья, хлопья снега припорошили волосы, в лицо дохнул холодный ветер. Тайка невольно зажмурилась, а открыв глаза, обнаружила, что стоит перед резными воротами высотой в два человеческих роста. Похоже, те были сделаны из чистого льда.
— Ух и сияют, — Пушок вытаращил жёлтые глазищи, — прямо как карамелька!
— Только не вздумай облизывать, — Никифор отряхнул шапку от сухих листьев.
— А если совсем немножечко?
— Язык примёрзнет!
Пушок вздохнул, горестно развесив уши, а Тайка огляделась по сторонам: Мороз-Студенец доставил их на место, как обещал, и умчался куда-то прочь вместе со своим бродячим вихрем.
На небо вышла яркая луна, осветив растущие вокруг поляны высокие сосны и непролазный бурелом — ни пешему пройти, ни конному проехать. Впору было забеспокоиться, как они отсюда выбираться будут, но Тайка решила подумать об этом позже.
— Так, — она сжала в кулаке серебряный ключик, — давайте поищем замочную скважину.
Ажурная резьба завораживала и, казалось, нарочно отводила от себя взгляд. Сколько Тайка ни всматривалась в неё — ничего похожего на скважину не видела. Глаза начали уже слезиться от напряжения, когда вдруг Пушок, захлопав крыльями, завопил:
— Есть! Там, на самом верху!
— Ишь, какой глазастый. Ну, ты нашел, тебе и открывать, — Тайка протянула ему ключ.
Коловерша поддел когтем цепочку и на радостях несколько раз перекувырнулся в воздухе.
Ключик вошёл в замочную скважину без труда и так же легко повернулся. Ворота распахнулись, вот только за ними ничего не было — сплошной туман.
— Не суйся туда, Таюшка-хозяюшка. Чую, опасно это, — Никифор размотал сукно, достал балалайку и согрел дыханием руки. — Пора нам концерт устроить для Зимушки-зимы. Эх, понеслась!
— Погоди! — Пушок спикировал ему под ноги и встряхнулся. — Я не могу так сразу! Мне нужно настроиться.
— Ишь, артист! Это инструмент сначала настроить надо, а тебе чего подкрутить? Хвост? — домовой ударил по струнам.
Тайка набрала в грудь побольше морозного воздуха и запела бабкину закличку — песенку для зазывания зимы:
— Зимушка-зима, приходи — нас морозы ждут впереди. Чистым снегом землю укрой, как невесту белой фатой; вьюгой грусть-тоску замети — зимушка-зима, приходи!
Лёд тихонько зазвенел, но из ворот так никто и не вышел, хотя Тайке казалось, что за ними оттуда кто-то наблюдает, оценивает. Она старалась вовсю, вспомнила все заклички, какие знала, — и пела, пока вконец не охрипла.
— Ну, Пушок, твой выход, — закашлявшись, Тайка полезла за термосом.
В этот момент Никифор грянул плясовую.
— Я ещё не готов, — заныл коловерша, но Тайка, выудив из сумки плюшку, помахала у него перед носом.
— Хочешь вкусненького?
— Она ещё спрашивает!
— Тогда танцуй.
— Злая ты, Тая, — фыркнул коловерша и, встав на задние лапы, лихо пошёл вприсядку.
Он кружился, то и дело взмахивая крыльями и подмурлыкивая в такт. Тайка, не удержавшись, прыснула, но, поймав обиженный взгляд Пушка, сконфузилась и начала хлопать в ладоши, отбивая ритм.
Врата засияли золотым светом — будто бы на ночной поляне вдруг рассвело, — а из тумана появилась женщина. Казалось, она не шла, а плыла по воздуху. Тяжёлые белые косы спускались до земли, голову венчала расшитая хрустальными бусинами кичка, длинный сарафан весь искрился, словно лёд под солнцем, а там, где ступали её сафьяновые сапожки, землю тут же укрывал пушистый снег. В глазах Зимы, серых, как пасмурное небо, плясали смешинки. Она улыбнулась, показав жемчужные зубы, раскинула руки и закружилась. Из её рта вырвалось облачко пара, взмыло к верхушкам сосен и на глазах выросло в большую снежную тучу, которая степенно уплыла вдаль.
Никифор всё играл, Пушок отплясывал, а Тайка вдруг почувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Вон как у них здорово получается, могли бы и одни управиться… На глаза навернулись непрошеные слёзы.
Зима, заметив это, подошла, взяла её руки в свои и легонько коснулась Тайкиного лба прохладными губами. От поцелуя Зимы на сердце полегчало, но печаль до конца не ушла, просто затаилась до поры.
А молчаливая красавица выдохнула ещё одну тучку, похожую на лошадку, уселась на неё верхом и, пришпорив небесного скакуна, умчалась, помахав рукой на прощанье.
Домовой убрал балалайку:
— Вот же, — хмыкнул он, — сколько чудес на белом свете! Век живи, а всех не увидишь.
— И это всё? — коловерша обиженно наморщил нос. — Я думал, она хоть скажет что-нибудь… Ну там: «Спасибо, была рада знакомству, Пушок молодец, хороший мальчик», — или хотя бы поможет нам отсюда выбраться. Эх, пропадём теперь ни за грош…
— Погоди причитать, — отмахнулась Тайка, — лучше взгляни: она же нам дорожку оставила.
Так и было: туманная пелена рассеялась, явив тропку, которая начиналась у Тайки под ногами и вела сквозь врата прямо к их старому домику в Дивнозёрье. Там, в саду, крупными хлопьями шёл снег. Он уже успел припорошить ветви деревьев и подарить алым ягодам рябины нарядную белую опушку. В окне горел свет, похожий на маленький мерцающий огонёк свечи (а ведь, уходя, они точно всё погасили). В воздухе пахло дымком от берёзовых поленьев, еловыми шишками и тёплой смолой.
Тайка первой ступила на тропинку. Никифор с Пушком поспешили следом — и вовремя: створки ворот захлопнулись за спиной, золотой свет померк. Но друзья уже были в безопасности — посреди садовых деревьев, которые под снегом казались краше, чем даже хрустальные яблони из Дивьего царства.
Дверь скрипнула, и на крыльце появился румяный Ванёк-снегирёк в толстом вязаном свитере. Улыбаясь, он замахал руками.
— Давайте скорее в тепло! Я вам тут чайку заварил и гостинцев принёс от дедушки.
Оказавшись дома, Никифор сразу же забрался на печь — у бедняги зуб на зуб не попадал от холода и вся борода обындевела. Снег на шерсти и перьях Пушка в тепле быстро растаял — пришлось Тайке вытирать коловершу полотенцем, а потом еще и заворачивать в плед, чтобы тот не разболелся. Она сама едва успела переодеться в тёплую пижаму, а этот пушистый обормот уже распоряжался за столом:
— Так, несите-ка к чаю малинки с медком. А что? Для профилактики самое то!
— Есть средство получше, — Ванька поставил на стол блюдо с тремя пышками в форме солнца. — Дед говорит, мол, день увеличился на воробьиный скок да заячью лапку. Угоститесь солнышком, и, пока не кончится зима, никакая хворь вас не возьмёт. Можете хоть на снегу спать.
— Спасибо, — Тайка откусила кусочек и заулыбалась. — Ой, вкусно-то как!
Снегирёк достал мешок:
— Тут ещё пряники-козули есть и петушки на палочке — для сладкой жизни. А в новогоднюю полночь дед велел каждому из вас загадать желание.
— И оно исполнится? — ахнул коловерша.
Парнишка пожал плечами.
— Он просил передать — я наказ исполнил. А там кто знает, может, и впрямь расстарается дед, сотворит чудо чудное.
Пушок мечтательно закатил глаза, а вот Тайка задумалась совсем о другом:
— Слушай, Вань, а чего ты сам к Зиме не пошёл? Чего испугался? — она подпёрла щеку кулаком и зевнула: в тепле её немного разморило.
Парнишка надул щёки:
— Чё сразу испужался? Зимушка — бабуля моя родненькая, между прочим.
— Тогда, может, в гости её позовём на пряники? — ехидно предложила Тайка, глядя, как бледнеет Ванькино лицо.
— Н-нет, не надо! Она мне уши надерёт! — парнишка шмыгнул носом. — Понимаешь, я однажды мимо пролетал и платье ей испачкал. Ну, знаешь ведь, как птички пачкают? С тех пор на глаза показываться не смею...
— Ну ты балбес! — хохотнул Пушок. — И что бы ты делал, если бы нас случайно не встретил?
Снегирёк хихикнул:
— А кто сказал, что это было случайно?
— Погоди! Хочешь сказать, ты меня нарочно доставал? — коловерша выпрыгнул из пледа, гневно сверкая глазами.
Ванька кивнул.
— Угу, мне сказали, мол, хочешь помощи — иди в Дивнозёрье к ведьме, она жалостливая, подсобит, чем сможет. Ну я и решил — раз жалостливая, то надо… ну, чтоб наверняка...
— Ещё и ушибленным притворялся?! — у Пушка аж хохолок на голове вздыбился от негодования.
— Перестаньте, — Тайка сунула пряник прямо коловерше в пасть. — Скоро Новый год. Кто же накануне праздника ссорится?
— Я больше не буду, — пробурчал Ванёк-снегирёк.
— Бабуфке ффоей фкажи, — Пушок с упоением грыз пряник и, похоже, больше не злился.
Мир был восстановлен, но на душе у Тайки всё равно скребли кошки.
— Хозяюшка, а когда ёлку будем наряжать? — донёсся с печки густой бас домового. — Уж пора бы…
— Ну, давайте сейчас, — она со вздохом поднялась с места. — Пушок, неси верёвку и табурет. Никифор, тащи из кладовки коробку с игрушками. Только на стремянку лезь осторожно, она шатается. Вань, поможешь нам? Собери пока чашки.
Она взяла тряпку, смахнула со стола крошки и всё-таки произнесла вслух то, что не давало ей покоя:
— Эх, а жаль, что на заповедной поляне от меня толку было мало...
— Чего это ты такое мелешь, хозяюшка? — Никифор чуть не выронил из рук коробку. — Что значит, «толку мало»?
— Ну, это же вы с Пушком Зиму выманили. Он ещё и придумал, как верный ключик добыть. А я так, прогулялась за компанию, — Тайке больше не хотелось плакать, как тогда у ворот, но от досады она искусала все губы. Ну как можно быть такой бесполезной?
— Эй, не вешай нос, — веско сказал домовой. — Ежели б не ты, я б ваще никуда не пошёл.
— И я! Охота была хвост морозить! — коловерша запрыгнул на Тайкино плечо и по слогам (видимо, чтобы лучше дошло) проорал ей на ухо: — Ты нас ор-га-ни-зо-ва-ла!
— Каждый помог, чем смог, — улыбнулся Ванёк-снегирёк. — Чтобы всех собрать да воодушевить, тоже умение нужно немалое. Такое не всем дано.
От смущения у Тайки полыхнули щёки, а на сердце вдруг стало тепло и радостно. И так бывает: просто поговоришь с друзьями, и твоё горе вроде как уже и не горе вовсе…
За окном мягкими хлопьями падал снег, в печи потрескивал огонь, Пушок и Ванька, беззлобно переругиваясь, шелестели бумагой, в которую были завёрнуты старинные ёлочные игрушки — ещё бабушкины.
И Тайке вдруг захотелось остановить время, чтобы навсегда запомнить этот миг: запах смолы, еловых веток и мандаринов, мигающие гирлянды огоньков и счастливые улыбки на лицах друзей.
Наступающий год будет прекрасным — в этом у неё больше не было сомнений! Тайка знала, какое желание загадает в новогоднюю ночь: попасть в Дивье царство, конечно же, — и она верила, что это непременно сбудется. Потому что чудеса случаются — особенно, когда их очень ждут.
— Так чего же мы стоим? — вдруг спохватилась она. — Давайте скорее ёлку наряжать!
---
Первая история цикла: Тайкины тайны
Ещё больше сказок о Дивнозёрье на Патреоне у автора