Видео: Телевизионная беседа "Вечные вопросы" (Мысли о вечном), одна из первых, в которой еще не разрешалось произносить слово "Бог", а персонал не знал как пишется "протоиерей". Конец 80-х.
Первое фото: 3 июня 1985 года. Владимир Шишкарёв, Юрий Пастернак и Александр Мень.
Второе фото: 1987. Александр Мень на дне рожденья.
* * *
На дворе стоял январь 1983 года. Было андроповское время, и мне и многим другим уже стало казаться, что возвращаются сталинские годы. В стране как раз в это время усилилась борьба с асоциальными элементами. Я, имея большие проблемы с трудоустройством, нигде не работал и отсиживался в пос. Заветы Ильича, что близ города Пушкино, у своего друга, гитариста "Самоцветов" Игоря Мялика. В поселке обитала небольшая коммуна выпускников Гнесинки: Володя Шишкарёв, Гриша Крылов, Юра Пастернак, Боря Евсеев, который в последствии стал известным писателем. Жил там талантливый изобретатель и музыкант Володя Двуреченский. Из Москвы постоянно кто-то наведывался; в основном кто-то из тех же мызыкантских кругов: Володя Васильков, Андрей Миансаров, ну и бесконечные ученики Мялика по гитаре, число которых исчислялось десятками. Мы с Мяликом читали тогда книги разнообразного оккультного содержания с сильным восточным уклоном. Это было содержимое черного чемодана, привезенного им с гастролей, который достался ему от родственников одного рано умершего знакомого теософа из Сибири. И не только одни мы читали… В порядке вещей было зайдя в гости к одному из товарищей, увидеть на запертой двери записку: "Просьба не беспокоить. Я медитирую". И вот самый неотягощенный Востоком из нашей компании, Володя Шишкарёв, набрел на Сретенский храм в Новой Деревне, который находился недалеко за поселком на трассе Ярославского шоссе. Познакомился со священником и пришел обратно с книгой "Сын человеческий" автора Эммануила Светлова. Потом он пришел с книгой "У врат познания". Впечатление у Володи от общения с батюшкой было настолько сильным, что вскоре мы все потянулись за ним.
Помню, что первый раз пойдя от поселка к Сретенскому храму, мы с приятелем пошли не в ту сторону и оказались у другой церкви в живописном селе Братовщина. А уже оттуда мы оттопали около трех вёрст в сторону Москвы и оказались в Новой Деревне. Про Братовщину рассказывали, что это уникальное место, связанное с протопопом Аввакумом и что там собирались тайные общества декабристов. Мы тоже тогда себя ощущали диссидентами и "декабристами" и жили в предчувствии новой жизни.
Сретенская церковь была деревянная и очень маленькая. Что поразительно, она была построена или как я потом узнал перенесена в Новую Деревню из другого места в 1922 году. И это в то время, когда в стране вскрывали мощи со святыми, обдирали золото с куполов и алтарей, и повсеместно боролись с религией. Тут было много символики, которая указывала, что это место связано с какой-то новой жизнью. Новая Деревня, церковь построенная во время обновленчества, молодой и какой-то непохожий на всех батюшка от которого веяло чем-то новым и необычным.
Мое первое впечатление от общения с батюшкой было не менее сильным. Он был без рясы, в шикарном светлом костюме, и я подумал, что встреть я его на улице, подумал бы, что это профессор консерватории, ученый, капитан дальнего плавания, но только не священник. Было странно, что за каких-то полчаса мы умудрились обговорить множество проблем. О. Александр не просто располагал к беседе, он погружался весь в тебя, рушились границы, которые образуются между людьми поучающими и внемлющими. Это был разговор на равных, притом, что он явно подстраивался под ритм моих не очень стройных мыслей.
То, что к пастве о. Александра принадлежали А. Солженицын, А. Галич, М. Юдина, Н. Мандельштам мы не знали. То, что знаменитые строчки Галича "Когда я вернусь, я войду в тот единственный дом…", - были обращены к Сретенскому храму, мы тоже тогда не знали. Я долгое время даже не знал настоящую фамилию о. Александра, кроме его псевдонимов - Э. Светлов, А. Боголюбов. Все говорили только - отец Александр.
Вскоре весь круг моих заветинских знакомых, читал святоотеческие книги и проникался православием. И не помню, кто именно, по-моему Гриша Крылов, перекрестил поселок Заветы Ильича в "Новые заветы".
Стал приобщаться к этому и я. Будучи крещенным в малолетстве я и раньше захаживал в церковь, но мало чего там понимал. Теперь было уже все понятнее и осмысленнее. Год-два у меня прошли под знаком воцерковления. Помню, мне так понравилось поститься, что я два года не ел мяса вообще. Ездил в Новую Деревню на все праздники, причащался и исповедовался. Потом православная радость стала как-то угасать, опять пошли внутренне неудержимые вопросы, на которые православие мне ответить решительно не могло. В 1986 году я прочитал "Очерк тайноведения" Рудольфа Штейнера и эта книга открыла мне дорогу в антропософию.
Но душа разрывалась на части. Православие не отпускало, а душа подспудно рвалась к иному. Я писал Меню письма; тогда это было в порядке вещей, он отвечал, когда успевал. Помню в 1986 г. летом на писательских дачах, недалеко от Новой Деревни, я попросил у него час для разговора. Была хорошая компания, много детей, и много посетителей. Мы кружили по сосновому бору и говорили, а за нами следом все время двигался, как пес, один очень тогда известный журналист с ЦТ, и навязчиво напоминал о себе возгласами. А мы целый час говорили об антропософии, Штейнере, и о моих внутренних переживаниях. О. Александр меня выслушал и сказал: "А Вы знаете, что у меня дома неплохая антропософская библиотека, еще со старых времен. Я довольно много в свое время читал Штейнера. И я считаю Штейнера выдающейся личностью, хотя не разделяю многие его взгляды. Прежде всего - всё, что касается вопросов кармы и перевоплощения. И всю его христологию в целом не одобряю, хотя там очень много прекрасных мест. Очень люблю "Христианство и мистерии древности" и "Как достигнуть познания высших миров". Иногда их перечитываю". Я был поражен... Дальше разговор был уже просто несносен, ибо журналистское ухо преследователя, лежало уже чуть ли не на наших плечах. Пришлось ретироваться.
Чуть позже мои переживания достигли апогея, и я через своих друзей стал искать путь в Печерский монастырь. Тогда там можно было жить в монастырской общине, не принимая пострига. Чтоб туда попасть нужно было рекомендательное письмо священника. Я написал отцу Александру. Он мне коротко ответил, и назначил встречу. "Зачем Вам это? Ну не Ваше это! Честны ли Вы перед самим собой? По-моему Вы просто бежите от самого себя, но этим бегством Вы не сделаете себе лучше", - сказал он мне. Он, уважая человеческую свободу, понимал, как трудно удержать человека там, где ему уже тяжело дышать. Даже если это касалось Православной церкви, которой он посвятил жизнь. После этого разговора я поехал вместо монастыря в Коктебель. Решение туда поехать я принял фактически с подачи о. Александра. Он сам любил отдыхать в Коктебеле, и мне предложил вместо монастыря ехать туда. Заодно я прихватил туда посылки. Я жил у замечательной художницы Н. В. Коноваловой и там, под волошинским небом, многое встало на место. Я укрепился тогда в собственном мироощущении и понял значимость антропософии в своей жизни.
Я думаю, что многие, кто был рядом с ним, могут вспомнить подобное. Он тонко понимал предназначение людей, и в тяжелые периоды помогал людям принять правильное решение относительно своей судьбы. Было ощущение, что он видел какие-то скрытые потенции каждого и очень тонко чувствовал предназначение людей.
Часто люди впервые встречались с А. Менем в момент тяжелой внутренней драмы. Помню, что Володя Шишкарёв был в момент встречи в состоянии очень сильной душевной раздвоенности, как сам он считал, что это было очень похоже на шизофрению. О. Александр ему потом говорил, что не встреть он его и не введи его в ограду Церкви, то Володя бы много не протянул. Володя Шишкарёв после воцерковления расцвёл и обрёл гармонию души, стал писать замечательные детские песни и посвятил себя работе с детьми, страдающими онкологическими заболеваниями.
Люди для о. Александра были всегда главней всего. Когда многие посетители, внезапно появившись со своими просьбами перед ним, начинали извиняться, что вот мы, дескать, не хотим отрывать Ваше драгоценное время от работы, он отвечал: "Вы - моя работа и есть!". И это было правдой. Потому что о. Александр всего себя отдавал людям. И было просто непонятно, сколько он спал и когда он успевал столько писать. И это притом, что за тридцать лет он не пропустил ни одной службы, вставал в полшестого утра, а возвращался в Семхоз за полночь. И потом еще не сразу ложился, потому что часто писал по ночам. При храме, по левую сторону от входа, рядом с хозяйственными постройками, была у него своя комнатка, где он обедал и принимал своих знакомых. Несколько раз мы там с ним говорили, а один раз даже обедали вместе. Помню, там была небольшая библиотека, стол, где он мог иногда уединяться. Но ненадолго, потому что поток посетителей практически не иссякал. Или же он ехал на встречи сам.
Иногда о. Александру приходилось идти на нарушения, с церковной точки зрения, обрядовых исполнений. Он неоднократно крестил на дому. Была одна интересная история, рассказанная мне знакомым из меневского круга. Однажды о. Александр отказался крестить одну интеллигентную старушку, которая умирала от неизлечимой болезни. Он, узнав что инициаторами крещения были её родственники, а не она сама, крестить её отказался. При этом долго и хорошо с ней говорил, сказал, что она прожила хорошую, честную жизнь и перед Богом чиста. Правда эта история просочилась в верхние эшелоны церковного руководства и о. Александра вызывали на ковер.
Еще в семидесятые годы о. Александру пришла в голову гениальная мысль, организовать малые группы верующих, которые он называл рабочими группами, которые внутри себя продолжали вести духовную жизнь Церкви. Это еще делалось в целях безопасности и отрезало гэбэшный контроль со стороны. Ему приходилось эти группы объезжать и корректировать их деятельность.
Как-то раз о. Александр выразил универсальную формулу бытия православного христианина. Жить надо по правилу Т.О.М. Или М.О.Т. Что значит - труд, отдых, молитва. Надо делать только эти три вещи в жизни. Если ты делаешь что-то четвертое, то значит, потрафляешь силам зла. Четвертое - это часто лень. А лень - это путь падения души, когда ты оказываешься ни с чертом, ни с Богом. Это путь к духовному одичанию.
О. Александр читал совершенно уникальные проповеди. Один раз я присутствовал в Серетенском храме на отпевании кого-то из местных деревенских жителей, и о. Александр после обряда обратился со своим словом к присутствующим. Надо было видеть как краснолицые, пропитые мужики, многие из которых впервые пришли в церковь, преобразились после этой проповеди. Это трудно передать словами, но внутри них явно что-то сдвинулось с места. Могу смело сказать, что о. Александр был гением проповеди, и в итоге его слово и привело к тому, что он стал на короткий период настоящим духовным лидером России.
Весной в 1986 году на о. Александра был написан суровый пасквиль, - статья Н. Домбковского "Крест на совести". Статья была очень большая, в двух номерах газеты "Труд" и подана она была в виде "пасхального яйца" прихожанам прямо к Пасхе. Помню как мы с Володей Шишкарёвым и Гришей Крыловым читали статью вслух, придя с пасхальной всенощной. В храм наведывались люди из органов, среди прихожан было смятение. Допрашивали и прихожан. В компании моих друзей близких к Меню, царило уныние. Прогнозы были самые мрачные, казалось что о. Александр потеряет приход, будет сослан куда-нибудь очень далеко, и где-нибудь между Индигиркой и Колымой будет читать проповеди геологам и оленеводам. Но постепенно конфликт рассасывался, прихожане постепенно перешли с конспиративного общения на нормальное. Компания по "сплавлению" о. А. Меня захлебнулась на общем политическом фоне. Перестройка в стране не могла не сказаться и на жизни церковной. РПЦ готовилась к тысячелетию принятия крещения Руси, власть начинала менять свое отношение к религии. Очень помог тогда, всегда благоволивший о. Александру, митрополит Крутицкий и Коломенский, Ювеналий. Когда-то он так же помог ему, уберя из Новой Деревни о. Стефана, который буквально сживал со свету о. Александра, выполняя наказ загорских старцев-ортодоксов. Последний хотя бы стукачом не был, а так на протяжении почти всей духовной карьеры о. Александра окружали стукачи-священники. Я лицезрел, неподражаемого о. Иоанна, который пришел на смену о. Стефану, и очень нелепо пытался контролировать происходившее вокруг Меня. По-моему о. Александр относился к нему с юмором, разыгрывал его, и мастерски дезинформировал. Будучи совсем не злым человеком, о. Иоанн был удивительно завистливым, и как любая посредственность завидует настоящему таланту, завидовал о. Александру. Надо было видеть выражение его глаз, когда на исповедь к Меню выстраивалась огромная, большая живая очередь, а к нему только пять старушек из Пушкино. Эти глаза не понимали происходящего и были полны зависти. Иногда я приезжал в Храм и не заставал о. Александра, приходилось выслушивать кефирные проповеди о. Иоанна. Когда он своим неподражаемым западно-украинским диалектом произносил: "Еэст на свэте два грэха: пианство и прэлюбодэяние..."
С 1987 года я появлялся в храме и в Заветах Ильича все реже и реже. Не пропустил правда ни одной Пасхи, но это уже было скорей данью моего большого уважения о. Александру и привязанностью к моим местным друзьям. С 1990 года я в храме не был. О чудовищной смерти о. Александра узнал только в день его похорон из газет. Сразу поехал на Ярославский вокзал, но потом решил заехать к своему приятелю Володе Ерохину, музыканту и писателю, прихожанину А. Меня с более чем 20-летним стажем и застал его только что приехавшим с похорон. Отца Александра уже похоронили.
* * *
У отца Александра было много недоброжелателей и врагов. Ортодоксальные православные круги его не любили, считая его обновленцем и еретиком, и недолюбливали за то, что он еврей. Иудаисты не любили за то, что он, еврей и православный священник. Власть имущие и сотрудники органов – за то, что он был в их понимании неблагонадежен, что в круг его паствы входило много диссидентов, писателей, музыкантов, художников. Я думаю трудно сосчитать то огромное количество евреев, которых крестил о. Александр. Это получалось почти что закономерно. Просто многие евреи предпочитали креститься у него. Во многом, потому что он был не только человеком высокой культуры, но был сам еврей. И в каком-то смысле являлся гарантом их будущего воцерковления, их смелого, свободного выбора. Ведь не секрет, что крещение для еврея, очень смелый шаг. Помню, когда один мой друг-еврей крестился, то его родственники оплакивали, как фактически умершего для их рода и всей нации. Факт большого крещения евреев, раздражал и многих ортодоксальных православных и ортодоксальных евреев. Власть же это тоже не могло не раздражать, потому что евреи в то время считались главными возмутителями спокойствия в стране, и где их собиралось много, (не важно, крещенных или обрезанных) они усиливали контроль. Поэтому Сретенский храм был под пристальным наблюдением церковных и гэбэшных сексотов.
Творческих людей в о. Александре привлекали его хороший вкус и огромные познания во всех отраслях искусства. Не секрет, что о. Александр, помимо своего писательского таланта, также писал стихи, прекрасно рисовал (даже обучался иконописи), и разбирался в музыке. Это очень притягательно действовало на людей искусства. О. Александр находил к ним ключи, выслушивая долгие отповеди о «Мастере и Маргарите», Бахе, Кафке, Кандинском, а потом плавно переводил разговор в сферу духовности и православия. И делал этот переход удивительно органично.
В различных науках о. Александр тоже хорошо разбирался. Только рукоположение, помешало ему получить диплом биолога, на которого он 5 лет учился в институте. Он считал этот опыт очень важным для себя. Будучи специалистом по пушнине, он один раз так рассказывал о бабочках и насекомых, что я подумал, что он был специалист именно в этой области.
Все что касалось теологии, церковного богословия, философии - он сделал себя сам. Эти области знания он самостоятельно изучал с 12-ти летнего возраста, и был рукоположен без какого-либо церковного образования. Правда потом он окончил семинарию, но мне кажется это было уже простой формальностью, он вряд ли мог там получить больше того что уже знал.
Таким образом, о. Александр сформировал себя сам и был очень независим во многих своих взглядах. Но его большая образованность, так же была и причиной зависти для многих и делала его человеком опасным для церковной ортодоксальной жизни и для светской власти. В конце концов, эти непримиримые друг с другом круги могли одинаково желать ему смерти. Не исключаю, что они могли объединить свои усилия по устранению о. Александра. Было бы нелепо думать, что это сделал какой-нибудь черносотенец или фанатик. Не удивительно, все обстоятельства смерти и само следствие покрыты таким мраком тайны, словно кто-то нарочно запутал все следы.
Следствие сразу повели по неверному следу. Всё пытались привести к бытовухе. Сразу нашелся какой-то бомж, который взял на себя вину, а потом отказался от показаний. Куда-то пропали все вещдоки при переезде ведомства, что вело дело, на другое место. Потом появился второй подозреваемый, который также пудрил мозги следователям и то брал на себя вину, то отказывался. В момент убийства, на станции Семхоз попала под поезд женщина, и все местные следователи занимались этим делом. И на призывы людей видящих о. Александра залитого кровью, отвечали: «Мы здесь по-другому делу». Убийство женщины было нужно для того чтобы оттянуть на него силы милиции. Значит, те, кто убивал, весьма умело развели действия милиции. Все это говорит, что убийство было заказное и очень грамотно спланированное. И даже личный контроль следствия двумя президентами, осуществление контроля ведения дела генпрокурором России не помогли даже на йоту приблизиться к его раскрытию.
Можно только поражаться той неимоверной силе духа, которая жила в теле о. Александре, и благодаря которой он не погиб сразу от невероятного по силе удара заточенной саперной лопаткой по голове. Проковылять полтораста метров с раскроенным черепом и умереть на пороге своего дома, это уже что-то запредельно мистическое. Как такое мог сдюжить человек – непонятно.
Похоже, что убийца очень нуждался в содержимом портфеля о. Александра, который бесследно пропал. Что там было мы так и не узнаем. Но многие накануне видели большую тревогу о. Александра. Видимо, он понимал, что за ним идет слежка, и не расставался с портфелем надолго. А на последней в своей жизни литургии, 8 сентября, он посмотрел куда-то вдаль и совершенно отчетливо произнес: «Время пришло!» Таких слов в литургии не было. Значит, он кого-то или что-то заметил. Последний месяц он предчувствовал свой конец. Поскольку тогда его довольно много снимали на видео, то это очень хорошо видно даже по выражению его глаз. Особое настроение и характер его мыслей и высказываний в последние дни говорили, что он предчувствует свою смерть. И наверно понимая, что конец не минуем, только произносил про себя: «Да минует чаша сия меня»…
Продолжение следует - https://zen.yandex.ru/media/id/5d0ca72e25d6b400af566728/pastyr-svobody-ob-o-aleksandre-mene-chast-2-5e08f582a1bb8700af1474b1