Она боялась всю свою жизнь. Часть 4. Окончание.

Через 7 лет после рождения третьего сына, родилась долгожданная дочь. И жизнь Лидии Вильгельмовны стала налаживаться. Ей больше не надо было бегать с маленьким ребенком на отметку в комендатуру. Они, конечно, еще пока жили в щитосборных бараках, которые на скорую руку из камыша и глины возводил для своих работников Строительно — монтажный поезд 393, где всё-то трудился мой свёкр. Этот СМП 393 колесил по огромной стране и все дети рождались в разных местах. Из Хакассии, где родился мой муж, он перебазировался в Алтайский край, в забытую Богом станцию, недалеко от городишки с распространенным в СССР названием - Камень. А чтоб не путать его с другими Камнями, к нему прибавили его отличительную черту, он находился на берегу великой сибирской реки Обь. Название получилось длинное и в обиходе неудобное — Камень-на-Оби. Иван Васильевич работал хорошо, пил зная меру и по бабам бегал с оглядкой. Но свекровь все равно узнавала про его похождения, горевала, ругалась, даже пробовала бросить гуляку. Однако свёкр был незлобив, отшучивался, категорически не хотел уходить, а ей и подавно идти было некуда. Тем паче, что детей он своих любил и свекровь смирилась, перестала обращать внимание, да и Иван Васильевич дела свои амурные не афишировал. И потекла жизнь. Ивану Васильевичу дали трехкомнатную квартиру в Камне, дети выросли. Глухонемой сын Виктор, мечта любого работодателя, хороший фрезеровщик, клад, а не работник, разбирался в чертежах лучше любого инженера, молча смотрел чертеж и выдавал качественную деталь любой сложности. Ни разговоров, ни требований — только отличная работа. Мой муж был третьим по счету, вторым выжившим и, первым умеющим слышать и говорить. Отслужил три года в мор.флоте, женился и привел в родительскую квартиру меня. Я не была послушной и уважительной снохой, имела своё мнение, к свекрови не прислушивалась, была своевольна и вредна. Но свекровь, мир праху её, относилась ко мне хорошо, при моих ссорах с мужем, всегда вставала на мою сторону. Теперь и я, благодаря её примеру, стараюсь всегда встать на сторону моей снохи, которая, как и я в молодости, не слушает меня, почтения к моему опыту и знаниям не проявляет. Но я все равно считаю, что мне со снохой повезло. Но отвлеклась. В 90-е годы началась массовая реабилитация немцев и многие начали уезжать на историческую Родину, но только не моя свекровь. На все мои предложения подать документы на реабилитацию, уехать в Германию, где будет достойная жизнь и не надо считать копейки до пенсии. Куда уехали сотни её соотечественников и никто, кроме самых ленивых или особо невезучих, которые не смогли привыкнуть к порядку и трудолюбию, не вернулся назад, к нищете нашего бытия, к вечным обещаниям, что завтра будет лучше, а на самом деле все хуже и хуже.  На что она отвечала: - Германия не моя Родина, я там не работала. Зачем я поеду туда, где люди себе устроили хорошую жизнь своим трудом. Моего труда там нет! Я родилась и помру в СССР. Даже не думай подавать документы. Никакой реабилитации мне не надо. И вообще, я из трудармии сбежала, меня посадят!
- Ну что ты говоришь? Кому ты там в тюрьме нужна в 60 лет? Государство тебя незаслуженно лишило дома, семьи. Подвергло страшным мучениям и непосильному труду! Отвечала я. Но все было бесполезно. Она панически боялась официальных бумаг, кабинетов, милиции и начальства. Это отголосок страшной юности, который не давал ей полноценно жить все послевоенные годы. А еще, она совсем не ела черного хлеба.
-Я не могу его видеть, наелась за годы войны. Говорила она. Будь-то картошка, суп или соленая селедка, она могла есть это, либо со сладкой булочкой, либо с белым хлебом, если булочки не было. Она не умела прощать, да и где ей было научиться этому? Её юные годы, когда человек осознано учится, терпению, любви, пониманию и прощению, пришлись на страшное время. Война, око за око, жизнь за жизнь. Чтоб выжить надо быть сильной, не жалеющей ни себя и никого. У кого научиться вдали от семьи, в борьбе за выживание, где часто нет места прощению, где за каждую провинность тебя, юную и слабую подвергали насилию и унижению? Все годы жила как в той песне:" ...нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели". Только в этом случае я бы перефразировала: - нас не надо прощать, ведь и мы никого не простили. Она терпела измены мужа, казалось все было хорошо, в доме не было скандалов, ссор. Она прожила с ним долгую жизнь, Иван Васильевич, лет так до семидесяти, еще работал. Пенсию, как фронтовик, получал хорошую, умер в 87 лет. Она-же, после него, жила очень тяжело, стажа на полноценную пенсию не хватило, Собес начислил ей в 42 рубля, это был мизер, даже по тем временам, несмотря на коммуналку в 20 рублей за трехкомнатную квартиру, деньги оставались только на хлеб, а цены ползли вверх. Мы ей также ничем помочь тогда не могли.  Шли тяжелые годы перестройки, месяцами не платили зарплаты, как прокормить детей, вопрос был отнюдь не риторический. Рассказываю это к тому, чтобы понятно было почему я написала, что она не умела прощать. Она умерла через семь лет после смерти мужа. Перед смертью наказала:  Не хороните меня рядом с дедом (после рождения внуков она так звала Ивана Васильевича) - Почему? Спросила я. - Да он всю жизнь мне изменял. Не хочу!
Даже годы безбедной жизни с Иваном Васильевичем не послужили основанием для его прощения. Так и лежит она одна, вдали от законного мужа, в мерзлой сибирской земле, гордая арийка с русской душою, не променяв ни на какие сладкие заморские пряники свою Родину, с гордым названием СССР.