Каждый раз, когда я задумываюсь о жизни вообще, у меня возникает вопрос: ну для чего-то же все это надо ? Да, понятно, что надо ценить каждый день, что надо уметь радоваться и т.д. Вот взять моих родителей; они жили, работали, родили детей, развелись, умерли..... И все... Об их существовании буду помнить только я, пока жива. Я буду по мере возможности приезжать на могилку моей мамы, а где похоронен отец, я не знаю. Он женился на литовке, и его похоронили люди, которых я ни разу не видела. А ведь я помню, как он носил меня на руках, я засыпала у него за плечами, а его теплые огромные, как мне казалось , ладони согревали и укрывали меня. И когда на следующий день я просыпалась в своей кроватке, я удивлялась: как это я оказалась тут, когда вчера мы с папой были далеко от дома, а на улице было темно и страшно. Я очень любила его, когда была маленькая. Я так хорошо это помню, что когда вспоминаю, волна любви и нежности поднимается во мне. Я его звала Любка. Вот он бреется, и я смотрю, как он намыливает свое лицо . Все лицо покрывается белой пеной, остаются только глаза, которые смеются и смотрят на меня. Он похож на Деда Мороза. Потом раз, и помазок оставляет на моем носу огромный кусок пены. Я взвизгиваю, а он хохочет, запрокидывая голову, открывая посреди пены отверстие рта. Он одевает шляпу. Я подхожу к нему, смотрю снизу вверх, обнимаю его ногу в наглаженной со стрелками штанине и спрашиваю: -Любка, ты куда идешь? Он наклоняется, подхватывает меня, подбрасывает вверх, и говорит; -В кино. Они с мамой собрались в кино. Я снова обнимаю его ногу. -Я не пущу тебя, Любка! Он смеется, и вместе со мной его нога перемещается к двери. Он бережно снимает меня и они уходят, оставив запах одеколона Шипр, смешанного с мамиными духами. А потом, он пришел пьяный, и начал бить маму. Он зажал ее в прихожей, где висели пальто, и его теплые руки, сжатые в огромные кулаки, наносили удары в живот мамы. Я помню мамино лицо, огромные слезы, и сжатые до синевы губы. Я бросилась к отцу, вцепилась в его штанину, кричала, не бей маму, не бей маму. А он отшвырнул меня, как щенка. В тот вечер мы ушли ночевать к соседке. Она постелила нам на полу. Я лежала под одеялом, и меня колотило. Мама сидела на кухне и тихо разговаривала с соседкой. А мне ужасно захотелось есть. Я встала и вышла в кухню, Мама, заплаканная, спросила меня:-Что?
-Мама, я очень хочу есть. Она всплеснула руками, и опять тихо заплакала. Соседка погладила ее руку и налила мне молока с пряником.
На следующий день мы вернулись домой. Мама ушла на работу. Я осталась дома одна. Отец вернулся днем. Он начал что- то искать. Я не понимала, что он ищет. -Где мой паспорт?-кричал он, роясь в комоде и выкидывая вещи. Он выбрасывал все из шифоньера, и все время кричал, -Где паспорт? Куда дели мой паспорт? Потом он подошел ко мне, схватил меня и начал кричать, -Куда дели мой паспорт? Он швырнул меня, потом схватил клеенку, и начал хлестать меня ею. Клеенка была розового цвета, прорезиненная, она попадала мне везде, я не могла от нее никуда укрыться. Я не помню, что было потом. Когда я пришла в себя, его уже не было. Когда мама пришла с работы и увидела меня, ей стало плохо. На мне не было живого места. Все тело было в кроваво-красных полосах, включая лицо. Полосы вздулись и меня было просто не видно. Я грустно взирала на мир сквозь узенькие щелки заплывших глаз. На следующий день, мама взяла меня на руки и мы пошли в милицию. Она оставила меня в коридоре на холодной лавке, покрашенной в коричневый цвет, а сама зашла в какой-то кабинет. Сначала, там не хотели принимать заявление, и я слышала, как мама заплакала . Потом она выбежала из кабинета, схватила меня и занесла обратно. -Вот что он сделал с ребенком!- кричала она. В кабинете стало тихо. Заявление у мамы взяли.
Отец уехал к своей матери. Но он потом вернулся. Привез какие- то подарки, много шоколада и стал просить у мамы прощения. Мама позвала меня, и сказала: - Вот, проси прощения у ребенка. Простит ли она тебя? Я тогда была слишком маленькая, чтобы все понять. Я просто молча смотрела на отца. И я не могла выговорить слово папа. У меня все слова исчезли куда-то. Нет, мне не было страшно. Но никогда больше я не называла его Любка. И я больше не любила его.
У них родились потом еще два ребенка. Но это все было потом....