Морошка
Герда
Он выглядел как чужак, он не носил маску и был в обычной одежде. Не форменной, пластиковой, а хлопковой одежде. Он ехал с открытым всему миру лицом, пятнами пота под рукавами и дырками, зашитыми по шву нитками не того цвета. Я всмотрелась в него и осмотрелась вокруг. Его казалось никто не замечал. Как можно не заметить человека без маски?
Мы ехали в электричке в час пик, чужака прижимала ко мне толпа, и я подумала, что мне интересно, как он пахнет, каким-то небось грязным тряпьём. Подумала, что наши дети никогда не узнают, как пахнет тряпьё, ведь стоит бросить на пол носки или майку, их тут же заберёт робот-помощник. Наши дети никогда не узнают, как пахнет белый шиповник или молодая хвоя, потому что за пределами домов они вынуждены дышать через фильтры...
Я смотрела в отражение чужака в стекле. Нервничала, трогала руками лицо, и маска покрывалась тёмными, влажными отпечатками.
Чужак в отличие от меня дышал ровно и, казалось, ничего не замечал. Грудь вздымалась и опускалась. На восемь счётов вдох, на восемь счётов выдох. Как он может дышать ровно?
В его кармане чужой мелодией зазвонил телефон. Он взял трубку и заговорил на чужом языке. Сначала шёпотом, потом громче, громче, перешёл на крик и вдруг, навалившись на меня обычным телом без формы, выбросил руку вперёд и дёрнул стоп-кран.
Завизжали, заскрежетали тормоза. Толпу качнуло, меня вдавило лицом в стекло.
Ленский
Я стою рядом с нею, вытянувшись вверх до боли, и смотрю в её лицо. Лицо синее, обескровленное, косметикой не скрыть синевы. Её рыжие волосы заплели в косы, в руки положили цветы, тоже синие. А сама она в белом платье.
Мне надо поцеловать её в лоб, но я не могу.
- Капитан Ленский! - я слышу чей-то голос, не могу сосредоточиться, не могу понять, кому он принадлежит. - Капитан Ленский!
Я вздрагиваю и вытягиваюсь ещё больше. Чеканным ритмичным шагом подхожу к ней. Смотрю ей в лицо.
- Мора, - говорю беззвучно, я не имею права голоса здесь, на похоронах, - Прощай, Мора.
Мой поцелуй в лоб - последнее, что отзовётся холодом. Ни цветка, ни локона, ни белого жемчуга с платья мне не взять.
Прощай, Мора.
Герда
- Вы не подержите собаку?
- Что?
- Мне надо наверх, я не хочу с ней.
- Наверх?
Я поднимаю голову, щурюсь и всматриваюсь в собаку. Белая кудрявая сука с V-образными ушами и прямоугольной мордой.
- А что, наверх с собакой не?
- Там мягкий мусор, неутрамбованный, она боится.
Делаю вдох, размышляя.
- Давайте поводок.
Незнакомец протягивает мне поводок, я беру петлю и надеваю на запястье. Встаю нетвёрдо, пошатываясь. Колени дрожат. Жмурюсь, зрение ни к чёрту.
Незнакомец удаляется.
- Эй! - кричу ему. Он оборачивается. - Почему я?
- У вас лицо, такое, знаете… - пожимает плечами и уходит.
Я сажусь на землю. Сука смотрит на меня, наклонив ухо и помахивая низким хвостом.
- Что было-то? - спрашиваю. Она подходит и кладёт на мои колени нижнюю челюсть. Вздыхает.
Вокруг нас разбросаны пластиковые и бумажные пакеты: белые, красные, жёлтые, синие. Одни целые, в них банки, бутылки, коробки. Другие расклёваны птицами, изъедены крысами. В них остатки, останки, разве разберёшь.
Я смотрю на свои руки. Грязные, расцарапанные, кости целы. На свои ноги. Джинсы разорваны в нескольких местах.
- Что было-то? – сука на каждое слово наклоняет уши по очереди и машет хвостом.
Я снова встаю. Вокруг меня, насколько хватает глаз, мусорный полигон. Железнодорожные рельсы далеко. Там, внизу, на боку лежит мой вагон. От него почти ничего не осталось. Обгоревший скелет да трупы.
Сука снова вздыхает. Я неловко кладу руку ей на загривок, рука дрожит. Мышцы болят, как при гриппе.
- Они не приехали, прикинь.
Виляет хвостом.
- Не приехали…
Адмирал
Топаем в порт. Тенью под ноги набежала туча, солнце пропало на несколько мгновений, мир посерел. Туча улетела, мир остался серым. Строй рассыпался, я увидел рассыпуху и озверел.
- Держать строй!
Мои бойцы разметались, ссутулились, царапают глазницы и лбы.
- Держать строй!
В бессильной злобе хватаю за грудки ближайшего, поднимаю над землёй, смотрю в лицо. Какие странные у него глаза. Как он медкомиссию прошёл? Снежный узор по краю радужной оболочки. Кристаллы медленно прорастают к центру, словно глаз скоро замёрзнет, обледенеет. Завораживающе красиво.
Солдат вырывается, как щенок, мотает головой. Плачет, сопли пузырями.
- Что с глазами, солдат?
- Не знаю!
Бог мой! Копаюсь в карманах, смотрю по сторонам – вон ближайшая машина. Подхожу и вглядываюсь в себя в боковые зеркала. Лицо серое, а по радужкам глаз медленно-медленно ползут, растут кристаллы…
Герда
На полпути в маске закончился фильтр. Обычно я получаю предупреждение-пуш, но батарея смартфона села, а я вымоталась и от усталости думать забыла о ней.
Мы тащились с собакой вниз по склону, я не смогла сделать очередной вдох и остановилась. Собака по инерции сделала ещё несколько шагов. Я содрала маску, посмотрела внутрь – так и есть. Весь сорбент превратился в гель.
В лёгкие ворвался смог. Я закашлялась. Убегая от смога припустила вприпрыжку. Собака обогнала меня и помчалась впереди, я – за натянутым поводком – вслед. Пушистые собачьи лапы подбрасывали клочья мусора на бегу.
Когда-то и у меня была собака. Большой тёмно-жёлтый кобель по имени Рой. Он вёл детские группы в библиотеке у дома. Дети садились на ковёр по кругу, а Рой – в центр. Когда кто-то из детей читал вслух, Рой подходил и садился напротив, внимательно смотрел на ребёнка. Тот заканчивал, и Рой протягивал ему для рукопожатия крепкую широкую мужскую лапу.
А потом его расстреляли солдаты. Прямо в этой библиотеке, во время урока. Объявили чрезвычайное положение, мы не знали. А собаки… источники мусора, и всё такое.
У подножия склона решила отдышаться, села. Собака подошла и положила мне на колени нижнюю челюсть.
- Надо бы назвать тебя, сука, - тихо сказала я. Собака осклабилась и завиляла задом.
Кай
Разделились на два отряда. Один отправился на практику на круизный лайнер, второй - на борта буксиров на Енисей.
Нас по одному распределили на “калоши” - низкие, разляпистые, чернобортовые и краснопалубные буксиры. Автомобильные покрышки по периметру, выполняющие роль кранцев, сходство с калошей усиливали. Буксиры - на счастье и долгую службу - назвали прилагательными или деепричастиями: “Чёрный”, “Могучий”, “Зовущий”, “Ведущий”.
“Ведущий” - мой.
Я сначала позавидовал круизникам, а потом понял буксирный кайф. Вот что видно с борта лайнера? Кино про море? В чём вам дадут на лайнере попрактиковаться? В расчёте курса на бумаге?
На буксире - совсем другое дело! Каждую секунду понимаешь неоценимую пользу, наносимую обществу! Ты то отважным капитаном на мостике рулишь навстречу под завязку загруженному рыбой сейнеру, То матросом на корме принимаешь буксировочные концы. А с бортов холодильников - кстати, довольно часто - перепадает ведро-другое свежевыловленного продукта. Вот, например, соленый и подвяленный осётр, пробовали? Золотой и розовый. Жирнющий настолько, что когда впиваешься в него с первобытной страстью, держи подбородок над тарелкой. Иначе лосниться будет не только довольная физия, но и роба. Сиди потом на корме с мыльным тазиком, изображай енота-полоскуна.
Герда
От запахов кружится голова. Рот наполняется скользкой слюной. Я закрыла глаза, и в уши полезли, посыпались, поплыли звуки, рисуя собственные картины мира.
Шуршание, треск, перекаркивание ворон, шорох автомобильных шин. Снова треск. Снова вороны. Хлопанье крыльев, птичья ругань, наверное, подрались. Снова шорох, а это что, совсем близко… рычание. Что? Рычание.
Я подхватилась, прищурилась, напряглась. Ногти вонзились в ладони, глаза открылись. Моя собака, собрав верхнюю губу в гармошку, непрерывно и глухо рычала, вся встопорщенная и готовая к бою. Я всмотрелась. К нам широким шагом двигался её человек. Тот самый, который вручил мне поводок.
- Ну и ну, детка. А ты ему, я смотрю, не рада, - я не шевелюсь и дышу глубоко. Мне надо оценить ситуацию, человек далеко, время есть.
Мне кажется, он идёт неровно. Качаясь из стороны в сторону, несимметрично отбрасывая от тела руки под разными углами. Мне кажется, он танцует хип-хоп, отталкивая самого себя от себя ладонями и локтями.
- Урса! - кричит он, и собака начинает рычать громче, дрожать всем телом. Гармошка над верхней губой сморщилась ещё больше. - Урса!
И рычание переходит в лай, охранный, низкий, с закруглением “ао” в конце. Человек приближается, танцуя, и вот я могу разглядеть его лицо, и я вижу, что глазницы его засыпаны, залеплены белым. Белое осыпается и течёт из глазниц на щёки, потёками, полосами, будто кто-то неудачно, неровно покрасил его театральным гримом. Но он видит, определённо видит, потому что движется довольно прямо, хоть и хаотично разбрасывает конечности в стороны.
- Урса!
И собака срывается с места ему навстречу, я взрываюсь вместе с собакой и успеваю поймать её хвост, круп, мы валимся вместе в мусор.
Раздаётся короткий треск. Человек взвывает и падает. Конечности танцуют по инерции, человек лежит, как ангел в снегу, разбрасывая мусор крыльями. А когда мусор опадает, больше нет движения. Никакого. Совсем.
Я тоже лежу, не двигаясь, ощущая тишину животом, грудью, прижимаясь подбородком к собаке. Я чувствую всем телом, как она дышит, дышит, и я дышу вместе с нею, подстраиваюсь под неё. Сначала быстро, быстро, потом замедляюсь чуть раньше, и вот она тоже замедляется, выравнивает ритм. Наконец глубоко вздыхает и обмякает подо мной.
Кай
Работа буксира круглосуточная, одна вахта сменяет другую. В дневную идем к причалу, тут всё рядом. Во первых, “кормим зверя”: заливаем соляру под завязку и питьевую воду. Во-вторых, думаем о собственном животе. Со списком, как от мамы в магазин, топаем в хозяйственный ангар затаривать камбуз. “Могучий” уже отоварился и освободил телегу.
Наш сухой невысокий черноголовый капитан без трубки, с постоянно торчащей из усов самокруткой, возглавляет шествие. Его зовут Евгений Ленский. Нам для пушкинского перевёртыша еще бы штурмана по имени Владимир Онегин, но штурману на буксире делать особо нечего, а вот прокладывать дорогу по причалу он сгодился бы, потому как суета и патрули.
Патрули?
На вопрос Кэпа “Мужики, что случилось?” отозвался один. Опираясь локтями на автомат, как на офисное бюро, проворчал: “Проверка документов”. Пошелестел бумагами, покачал головой. Переглянулся с напарником и посоветовал: “Если не хотите застрять на берегу, пулей на борт и отчаливайте”.
Пока мы таскали коробки со снедью из ангара на телегу, Ленский нервничал и подгонял: “Парни, шустрее!”.
В ангаре, как в Греции, есть всё, даже робы всех форм и размеров, а вот консервов из нашего списка не оказалось. Кладовщица заменила консервы вяленым мясом. Некогда выбирать, хватаем пару коробок с “собачей радостью” и мчим к причалу.
По пути от ангара до борта мы встречали патрули трижды. Третий проверил документы перед самым бортом. Заглянул в телегу, в коробки. Я услышал, как старший отчётливо приказал капитану “Могучего”, стоящего под заправкой:
- С настоящего момента поступаете в распоряжение штаба!
Я бросился к своим, и мы мухой долетели до “Ведущего”, выстроились в короткую цепь, перегрузили провиант и шмотки. Моторист – к дизелю, Кэп – на мостик, я – на швартовых. Отчалили.
Вышли за пирс, я взял первую коробку и поволок в кают-кампанию. Зашёл, поднял глаза и обмер. Две пары глаз сверлили меня из угла. Женщина в марлевой маске и собака.
Герда
Я с такой силой вжалась в мусор и в Урсу, что отключилась и не сразу поняла, что она хочет выбраться из-под меня и скулит. Я перевернулась на бок, выпуская её. Она выползла, отбежала, остановилась и отряхнулась, окружив себя облачком летящей шерсти. Посмотрела на меня. Я облизнулась, успокаивая её. Она отряхнулась снова. Полетела шерсть – мы все вот-вот отравимся тут без масок – отбежала ещё чуть дальше, присела и пописала. Звук льющейся жидкости окончательно привёл меня в чувство. Я подумала, что мы наверное сутки уже не пили. И надо выбираться отсюда срочно. Я села и обняла себя за колени. Тело ломило. Болела голова.
Урса вернулась, сделав свои дела, ткнулась мордой в лицо, обошла меня и завалилась сбоку, как куль. И от этого толкающего, грузного движения мне вдруг вспомнились наши с Роем завтраки перед камином. Я наваливала в огромную миску зелень, куски лосося, каперсы. Наливала кунжутное масло и соевый соус. Наполняла бокал красным вином. А Рой, всегда счастливый, всегда готовый разделить любое действие или отдых, любое чаепитие или трапезу, так же грузно наваливался сбоку. Мы слушали хруст камина и хруст салата. И Рою тоже перепадало чем-нибудь похрустеть.
Хруст воспоминаний в голове пропал. Возник топот шагов, хлопок открывающейся двери, звуки выстрелов. Крики Роя. Он кричал, и пули разрывали его. Кричали дети. Кровь взрывалась красной россыпью и опадала каплями на страницы открытых книг. Мы не слушали радио. Не смотрели телевизор. Мы не знали о чрезвычайном положении.
Мы не знали.
Я расплакалась.
Урса подняла свою собачью башку и долгим взглядом посмотрела на меня.
Кай
От Паши-моториста я узнал, что Ленский – боевой капитан, но из-за конфликта с адмиралом его списали на берег и уволили с флотской службы.
Прошло время, и Евгению позволили возглавить буксир. Его друзья и однокурсники ходили на сейнерах, крузаках, боевых бортах. Капитан сопровождал их к пирсу – они приветствовали его гудками. Они были командирами своих кораблей – и он остался командиром. Боевого по духу буксира с маленьким преданным экипажем. И его совершенно не вдохновляла перспектива оказаться в распоряжении какого-то там штаба.
Когда я зашёл на мостик, он сидел, ссутулившись. Он не двигался. Я открыл было рот окликнуть его, но вдруг смутился и замер, перестал двигаться вместе с ним. Он держал на коленях раскрытую книгу, в книге что-то виднелось. Он взял это что-то как в замедленной съёмке, поднёс к лицу и сделал глубокий вдох. Выдох. Ссутулился ещё больше. Мой язык высох, слипся во рту. Я увидел, что у Ленского дрожат руки, и решил было смыться, но неудачно открыл дверь, раздался резкий скрип… Кэп вздрогнул, как будто под током. Потом ещё раз вздрогнул, повернулся ко мне. Книга упала. В руках у Кэпа остался оранжевый шкотик. Мы на таких учились вязать морские узлы.
Вот же я вляпался, чёрт! Ленский подобрался, ноздри раздулись как у быка на корриде, лицо налилось краской.
- Шпионишь, щенок? - взревел он, и от децибел у меня заложило уши. - Отвечай!
Я еле отлепил язык, сглотнул и замямлил.
- Товарищ капитан, разрешите доложить!
- Ну?
- В кают-кампании дама с собачкой.
- Дама?.. Какого… Ядрёна-матрёна! Откуда?
- Видимо, спряталась, пока мы были в хозяйственном ангаре.
- Ррразберёмся. - Ленского как будто отпустило, он выпрямился и надел капитанскую стать. - Принимай управление. Помнишь, чему учил? Держи курс ровно на остров.
- Есть!
Страшно любопытно, что происходит на нижней палубе. Но восторг капитанского мостика - сильнее. На буксире есть два джойстка ВРК - винтовые рулевые колонки. Кто рулил на воде, тот знает, суда в управлении ВРК ооочень инертны. Отклик на действия происходит с большой задержкой. Чтобы держать курс на остров, не рыскать носом, требуются микродвижения, и я сосредоточен.
Герда
На четвереньках, обмирая от ужаса, я подползла к переставшему танцевать человеку. Урса, пошатываясь, потянулась к его лицу мордой, раздула ноздри, отрывисто, маленькими порциями втянула в себя воздух, сморщилась и чихнула. Белая пыль взвилась с лица, остекленевшие глаза обнажились и уставились в небо. Я дотронулась до человека. Холодный. Твёрдый. Из карманов его жилета торчат бинты и жгуты.
Я перекатила тело на бок, потом на другой, сняла жилет. Мертвец хрустел, как будто его набили крахмалом. Перекатывая его, я успокоилась - в детстве мне нравился этот снежный хруст. Надела жилет, раскатала бинт, свернула в повязку, сделала тесёмки. Нацепила себе на уши.
Урса дремала поблизости. Конечно, марля - непрофессиональный фильтр, но бинт сыграл свою роль, запах гниения поутих.
“Стереотип однозначен, он делит мир на две категории: знакомое и незнакомое. Знакомое становится синонимом хорошего, а незнакомое — синонимом плохого. Стереотипы выделяют объекты так, что слегка знакомое видится как очень знакомое, а малознакомое воспринимается как остро враждебное”. (с) не помню, кто сказал.
Когда весь мир незнакомый, и оставаться на полигоне означало задохнуться от вони, мы выбрали движение туда, не знаю куда. При таком движении бояться бесполезно, потому что опасность равномерно распределена. Поэтому, когда у горизонта, куда уходили рельсы, загрохотал колёсами набирающий скорость поезд, мы тут же вскочили и в открытую помчались вниз. Хотя мозг вспоминал хозяина Урсы и умолял меня остановиться и затаиться навсегда.
Движение увлекло нас, в движении жить легче, мы мчались гигантскими шагами. Я не успевала за Урсой. Она тянула поводок, размахивала хвостом и светила белками выпученных глаз.
Старый пассажирский поезд, пятнистый из-за облезшей краски, ехал небыстро в сторону Коммунального моста. У сошедшего с рельс вагона машинист притормозил, и локомотив замедлился, неровно стуча колёсами и подволакивая хвост.
Я подождала, и, как только хвост проехал мимо, помчалась по рельсам за ним. Скользкими от пота руками сгребла Урсу, оторвала от земли. Сука обмякла, я затолкала её на площадку вагона, вскарабкалась сама. Едем.
Какая покладистая собака Урса. Другая бы наверное орала.
Кай
Рулить одному на мостике мне не впервой.
Помню длинный перегон борта в южных морях. Шли вахтами по 4 часа. Мне досталась вахта с 00:00 до 04:00. В тех широтах ночи чёрррные, звёзды яркие, а луны в ту ночь и вовсе не было.
При передаче вахты я получил курс и расстояние. Моя задача - держать скорость и курс. Еле заметная днём подсветка компаса - яркий прожектор во тьме. Через десять минут глаза режет, как свет медицинских ламп.
Решение: выбираю звезду строго по курсу и натягиваю бейсболку на полусферу компаса.
Результат: чувствую себя средневековым мореплавателем. Только гул дизеля, а не скрип и полошение паруса, выдаёт современную цивилизацию.
Морское и воздушное передвижение называется плаванием, поскольку работают схожие законы физики. Крыло самолета, парус на мачте, лопасть у винта создают подъёмную силу по одинаковым правилам и в воздухе, и в воде. Магия - разница между давлением на поверхность крыла или паруса с разных сторон - определяет скорость, полёт, высоту. Полное впечатление космической одиссеи, и нет разницы по цвету между небом и водой.
Вот и моя сопка, она сильно выделяется среди подруг. Наверняка поморы использовали её как ориентир, как маяк. Чувствую себя продолжателем традиций мореходов. Пост принял!
Герда
Хочется пить. Урса потускнела шерстью и взглядом. Если оттянуть шкуру вверх, шкура так и топорщится - ткани потеряли воду, а с ней - эластичность. Собачий нос потрескался от солнца, а мой - облупился и чешется, и я скребу, отрываю от него шелуху, а после долго-долго рассматриваю белую кожу под чёрными грязными ногтями. Поезд размеренно шатает на рельсах, мы словно в крошечной колыбели. Нас укачивает. Мы в полудрёме.
Вагон вздрагивает, я сонно разжимаю руки, Урса выскальзывает. Мешком валится на рельсы. Взвизгивает. Я мгновенно, взрывно просыпаюсь, подхватываюсь, тем временем сука приходит в себя. Отряхивается, снова взвизгивает - ударилась - и, умоляюще глядя на меня, скрывается за горизонтом. Я холодею. Медленно поворачиваюсь животом к вагону и, потея и скользя, срываюсь вниз на рельсы. Хорошо, что скорость у поезда небольшая - Город.
Прихрамывая, иду к мосту. Урсы нет. Я кричу - и голоса тоже нет, из-за обезвоживания я осипла.
- Урса!
Никто не слышит. Есть только солнце, пустота, тишина и железнодорожная насыпь. Я обессилено оглядываюсь по сторонам. Куда она могла пойти?
Мой сенсей учил, что принимать решения и наносить удары надо так, как стрелять из лука: сосредотачиваться на цели, выбирать направление, прилагать усилие, натягивая тетиву. А когда тетива отпущена, и стрела летит, от моих молитв мало что зависит. Поэтому держать стрелу мысленно, переживать за полёт - терять силы и время. Если не попал в цель, бери вторую стрелу. Или иди за первой - в поход за тридевять земель. Если выберешь поход, возможны варианты. Царевна-лягушка или Пряничный домик, тут уж как повезёт.
Озираюсь, ёжусь, чешу глаза.
- Не три, - раздаётся голос позади меня, - будешь тереть - будут больше чесаться.
Моя реакция на стресс безупречна. Я не вздрагиваю. Медленно опускаю руки. Предметы становятся резче, я ищу глазами палку, острый предмет, камень и размышляю, где должна быть у обладателя голоса голова. Какой у него рост. И как быстро я развернусь, чтобы ударить его лбом в переносицу.
На полтора метра ниже уровня голоса раздаётся другой голос - собачий. Это Урса.
Нервы не выдерживают. Я разворачиваюсь на сто восемьдесят, напрягая пресс и подбросив к подбородку кулаки для защиты.
Я вижу шлем мотоциклиста (чёрт, удар в переносицу отменяется), мотоцикл, поводок, Урсу - морда в крови, кровь из уха, но уже загустела, и её немного. Я понимаю, что мотоциклист сбил её, сбил не насмерть, она живая, я живая, он живой. Но не понимаю, не могу определить уровень опасности. Этот человек… с ним патологически спокойно. Как так?
- Ты без маски, - он дотрагивается до шлема в районе рта, а потом протягивает руку к моей марлевой повязке, я отшатываюсь. - А здесь - разводит руки в перчатках - карбид... Надышишься, выпьешь воды - и...
Я молчу. Осматриваю его сверху вниз. Он в мотоциклетной защите, от шлема до накладок на голени. Начищен, ладно скроен, солнце отражается в чешуе. Нанопокрытие, зуб даю. Только так можно ездить и не пылить.
Урса поскуливает, она не ходок. Упасть с поезда, а после - под мотоцикл. Нормальный такой день.
Мотоциклист протягивает мне второй шлем.
- Поехали?
Я откашливаюсь.
- Куда?
- Туда, где можно затеряться в толпе.
- Слушай, - говорю, поражаясь, насколько я сделалась эмоционально ровной, спокойной рядом с ним. - Почему я?
Пожимает плечами.
- У тебя лицо такое, знаешь...
И, не снимая шлема, качает круглой зеркальной головой.
- Или едешь, или нет.
Я беру шлем у него из рук. Надеваю, взбираюсь на мотоцикл. Он приматывает ко мне собаку ремнями вдоль и поперёк. Садится впереди, жмёт на газ. Наш ковчег, взревев, выстреливает в неизвестность.
Ленский
Захожу в кают-компанию, слышу собачье рычание. Рукой нащупываю кобуру - рычание переходит в лай.
- Знает, что такое оружие? - говорю негромким примирительным голосом. Вдруг она бешеная, не хочется драк.
- Я не знаю, - тихо отвечает женщина. Она стоит позади собаки и держит повязку двумя руками, натягивая марлю на лицо.
- Это ваша?
- Не моя… случайно… нашлась.
- Снимите маску, - почти приказываю, и она снимает. Вяло, медленно, не сопротивляясь. Я замечаю, что уши собаки в крови и лицо женщины тоже. Делаю шаг навстречу. И она - навстречу мне. Спотыкается и валится на собаку.
В кают-компании воняет кровью, псиной, вспотевшим женским телом. И ещё чем-то… карбидом? Подхожу к упавшей, наклоняюсь над ней. Двадцать лет не дотрагивался до женщин.
- Паша?
- Да, Кэп.
- Прибери.
- Есть, Кэп.
Бегом на воздух.
Под веснушками, под спутанными волосами я разглядел её лицо, и руки мои сжались в кулаки, оставляя на ладонях следы ногтей. Что за наваждение. Что за… Я же лично бросал комья земли на деревянные доски. Я же сам целовал её в лоб.
Собака эта ещё некстати.
Кай
- Паша, ну что там? - аж пританцовываю от нетерпения.
- По-маленькому хочешь? - троллит Паша.
- Паш, не томи, ну.
- Обезвоженные они. Обе. Лежат. Одна - на койке. Вторая - под. Я обмыл, как мог.
- Что сделал?
- Обмыл.
Я покраснел.
- Ты что, раздел её?
Паша внимательно посмотрел на меня.
- А как же. И знаешь, что? Она такая же веснушчатая, как ты. Часом, не сестра?
Я покраснел ещё больше.
- Вот что, пацан. Нечего краснеть. Ты видел войну?
Я отрицательно замотал головой.
- А я - видел. На войне и в любви решения надо быстро принимать. Динамика такая, что легко опоздать, и...
На Пашином полуслове в рубку вернулся Ленский, указал направление.
- На малом ходу идём по курсу. Высадим гостей.
- Не можем, Кэп.
- Это ещё почему?
- Спят. Обезвожены. Три дня не пили и бродили по жаре. Я хлорид натрия в ляжки вколол. Что одной, что второй.
От слова «ляжки» я снова покраснел, представляя, как и куда Паша вкалывал раствор. Но подробности представить не получалось. Ленский запустил в шевелюру пятерню, лоб пошёл складками.
- Ядрёна… ладно. Проснутся - тогда. - Резко развернулся и вышел.
Ленский
В последний наш зимний отпуск перед дипломом и присвоением первого офицерского звания мы поехали на каникулы к другу Дэну на дачу. Дэн трепанул, и в результате с нами на дачу подписалось ещё человек двадцать.
Дом целиком наш. Десяток спален. Сауна. Кухня с гостиной и огромным столом. Стулья и диваны - по периметру комнаты, стол - с напитками и снедью.
Выпили по третьей, и тут я заметил среди камуфляжа и тельников круглые светлые голые коленки. У меня закружилась голова, и телесно, и мысленно я навстречу этим коленкам поплыл.
Я доплыл до белого длинного свитера крупной вязки. По вязаным узорам с ноющим напряжением пополз вверх. Силился через белые шерстяные нити рассмотреть полоску белья, но видел только розовые крапинки кожи. Искал губами, пил розовые крапинки, как росу. На вершине холма крапинки потемнели, и я понял, что под свитером ничего нет. Потерял землю под ногами, упал. Закрыл глаза. И мне пригрезилось, что нет и самого свитера. Только розовое голое тело.
Почувствовал прикосновение к плечу. Открыл глаза. Увидел над собой улыбку, а вокруг улыбки - веснушки и рыжую шапку кудряшек. В животе ёкнуло. Закрыл глаза.
В этот момент громко хлопнула дверь, и в дом вошёл адмирал. Нас подбросило по стойке «смирно», мы отдали честь и приветствие.
- Вольно! - голос адмирала звучал прокурено, с хрипотцой.
- Ты обещал не приходить, папа, - Дэн смутился.
Смутился и я. Папа? В каком смысле папа? Что значит папа?
- А ты обещал, что будет мальчишник, сын, - Адмирал оправил мундир. И, обращаясь к девушке, сказал:
- Пойдёмте, Морошка. Негоже вам среди салаг.
И сгрёб её снежный локоть шершавой медвежьей лапой.
Герда
По мосту мы помчались двести. Я цеплялась за чешую мотоциклетного костюма, слушала мотор, и мне казалось, что я держу в объятиях огромного жука. Урсу болтало, она чуть слышно скулила в тон мотору. Вот сейчас - сейчас - мы взлетим. Бедная девочка.
Домчали до Речного вокзала, Шлем приложил пропуск к выцветшему желтому ящику, шлагбаум открылся, мы проехали. На территории Речного - чистота. По-муравьиному снуют люди без масок. Удивляться не осталось сил.
Остановились. Расседлали мото-коня, распеленали Урсу, зашли внутрь. Видно, Шлем здесь не в первый раз.
- Какой размер?
- Чего размер?
- Одежды. Быстрее говори. Не ори.
- M.
- Значит, S-ка. Мог бы не спрашивать. Раздевайся.
- Э?..
- Не тупи. Раздевайся, надевай робу. Быстрее.
Я повернулась спиной к Шлему и выскользнула из своего тряпья.
- Ко мне лицом повернись.
- Э?..
Он резко развернул меня к себе. Круглый шлем блестел и отражал меня, без одежды и надежд. Волосы растрепались, марлевая маска упала на шею. Шлем расправил робу на полу.
- Становись ногами.
Я встала. Он наклонился. Упёрся круглой башкой в живот. Натянул на ноги штанины, поднялся, застегнул до пупа, затянул поясной веревкой.
- Тут для мужиков… не знаю, как будешь ссать. Разберёшься.
Застегнул до горла. Роба наглухо скрыла меня от внешнего мира. Он действовал чётко, как будто только и делал, что возил девушек с мусорных полигонов в порт.
А может, возил?
Урса внизу завозилась. Шлем завертелся, бросился за угол, выкатил тележку, забросил туда короба. В один из коробов мы спрятали собаку.
- Видишь, братва грузит коробки?
- Да
- Пока они здесь, на борту никого. Спрячешься там. Экипаж тебя не обнаружит, пока не отчалят.
- Э?..
- Давай, не тупи.
Похлопал по плечу, оттолкнул и скрылся за углом. Я - за ним, но… он исчез. По дороге мимо ангара шёл патруль. И с лицом кирпичом и тележкой с Урсой внутри я встала в конец очереди.
Ленский
Я забыл, как спать.
Как только закрывал глаза, видел узоры свитера и розовые пятнышки кожи между белой шерстью нитей.
- Дэн, кто это?
- Забудь!
- Познакомь!
- Не могу, брат.
- Почему?
- Батя убьёт.
Значит, я сам. Что за секреты, блин?
Я встретил её в дровнице, куда отправился за топливом для сауны. Если вас хоть раз в жизни страсть швыряла в объятия незнакомого человека, значит, нам есть о чём помолчать.
Я не увидел её, но почуял звериным чутьём. Настиг, набросился, бесконтрольно, безбашенно, безумно… Она вскинула руки, обняла за щёки, остро вонзила ногти в челюсть, вмиг сделалась жаркой, жадной. Мне казалось, что у неё не две руки, а гораздо больше. Я ощущал её пальцы во рту, в голове, на плечах.
Я потерял границы. В мире, где не отличить альфы от омеги. В мире, где всё переплелось между землёй и небом. Прислонившись к стене, я держал её. Она и не рвалась, только вертела головой.
- Я хочу быть с тобой, - пропел я ей на ухо хит Наутилуса.
Выскользнула из объятий, по-змеиному потянулась, сняла с гвоздя бухту с оранжевым тросом, взяла топорик. Отрубила от бухты пару шкотиков, ловко сплела петли. Взяла мою руку, обмотала запястье фенечкой. Вторую смастерила на своей руке.
- Связанные одной целью, - продолжила на другой мотив и улыбнулась.
Однако, пора возвращаться. Она льнет на секунду, прикусывает мою губу, отпускает и мчит в дом. Я нагружаюсь поленьями и топаю в баню к парням.
Чаю попить не удалось. В уютное пыхтение самовара врезался резкий звук. Мы вскочили, голые, распаренные, бросились к выходу - дверь почти сорвало с петель. В проёме стоял побагровевший, шумно дышащий адмирал. Медленно по очереди вгляделся в наши лица. Посмотрел на меня. Опустил взгляд на запястье. Зарычал и вышел, разбрасывая ногами снег.
Герда
- Борт?
- “Могучий”.
- Пятый и шестой ящик. Борт?
- “Ведущий”.
- Двенадцать, восемнадцать. Борт?
- “Ведущий”.
- Девятнадцать, двадцать. Борт?
- “Могучий”.
- Семь, восемь. Борт?
Я замешкалась.
- Борт?
У кого там номера меньше?
- Вы там заснули что ли?
- “Могучий”!
- О, наконец, прорвало. Девять, десять. Борт?
Я неровным шагом спешу к “Могучему”, ящики подбрасывает стыках бетонных плит. Передо мной экипаж – замешкались парни – в их коробках копается патруль.
- ...Поступаете в распоряжение штаба!
Нормальный такой поворот. Поверну-ка и я.
Кай
Барышню с питомцем Паша проводил на нос буксира, к Ленскому, но сам не ушёл. Стоит, смотрит. Девушка что-то умоляюще говорит, слов не разобрать. Пёс жмётся к к ноге. Евгений чеканит слог, но смотрит не на неё, а мимо. И странно, ведь Ленский всем и всегда - только в глаза.
- Женщина на борту - исключено!
Её шёпот.
- Исключено! - он повышает голос. - Отсюда до Города доберётесь вдоль берега за полчаса.
- У меня нет маски! - повышает голос и она. - Нельзя без маски!
- Не придумывайте!
- Да! Там везде мусор!
- Не придумывайте! Сказал - исключено!
И она вдруг вытягивается, выпрямляется вся. Вздёргивает облупленный нос, поджимает губы. И собака тоже вся осанится, мол, на эшафот, значит, на эшафот.
Приближаемся к берегу. Евгений становится к управлению. А я погнал помогать Пашке с трапом. У нас своеобразный трап. Балансир. Узкий, скрипучий, прогибающийся. Несколько сколоченных досок без поручня недостаточно для устойчивости ни по ширине, ни по толщине. Помню, долго учился ходить по нему. А со временем приспособился даже с поклажей.
Мягко упираемся в песчаное дно. Скидываем трап. Первой на него становится собака, сбегает под силой тяжести вниз. Девушка медлит, смотрит на Кэпа. А он на неё - нет. Вздохнула, натянулась и пошла.
Герда
Тяну на поводке Урсу. Ощущаю себя 16-летней. Вытолкали взашей из тёплого дома. Без документов и карманных денег. Мол, притащила почти в подоле? На мать родную наплевала? Иди и живи со своим щенком.
И я пошла. Дневала с бомжами, сдавала тряпки, жестянки, ночевала у подружки на даче. Оформила утерю паспорта - пришла в банк платить штраф с бутылкой из-под шампанского, полной металлических монет. Меня сначала не поняли:
- На паперти что ли стояла?
- Ну… почти.
С новым паспортом устроилась на работу в Котокафе. Вместе со щенком. А потом в библиотеку. Так и выросли. С людьми и кошками. И с книгами. А потом...
А теперь этот… Евгений Ленский. Да что он знает о жизни? Бритый, холёный! Да пошёл он!
- Думаешь, я не видела, как он на меня пялился? - говорю во весь голос Урсе, - Думаешь, не видела? Всё я видела! Урррод! Пошли, Урса!
И мы пошли. И так хотелось обернуться и показать средний палец! Так хотелось! Но вместо пальца я поскакала вприпрыжку, и от этого стало смешно и дурно.
- Урса! - вдруг сказал вокруг нас воздух. И моя собака споткнулась, ударившись мордой о щебень. - Урса!
Меня исказила судорога, я заозиралась. Патрульные, что проверяли коробки на “Могучем”, двигались прямо на нас. Верхнюю губу Урсы собрало в гармонь. Я всмотрелась им в лица - лица! - белые глаза, театральный грим, потёки.
- Урса!
Я рывком одёрнула сморщенную собаку, развернулась и бросилась к воде. Паша на борт затаскивал трап. Мы побежали быстрее. Я замахала руками:
- Паша!
За нами, хаотично танцуя, ускорились патрули.
Мы добежали до трапа, вода по колено, а дальше холод, глубь, чернь, чёртов Енисей, вода градусов десять! В два прыжка Урса на борту. Я карабкаюсь на четвереньках. Паша протянул руку и крепко, уверенно взял мою. Я рывком очутилась на палубе.
В этот момент один патрульный толкнул на трап второго. Тот зашипел, упал грудью на доски, начал карабкаться. Вода вокруг него вздыбилась, словно в жерле вулкана, всхрапнула и взорвалась. Грязные клочья разметало по поверхности. Невыносимо, остро, прогоркло завоняло карбидом.
Паша рванулся навстречу патрульному, схватил трап и перевернул. Человек на другом конце трапа зашёлся звериным утробным воем, вскинул к небу серые руки и ушёл под воду.
Паша метнулся в машинное. Взревел дизель, буксир задрожал и разводы на воде закрыли границу между мирами.
Ленский
Она сидела, прислонившись спиной к люку, слабыми руками обнимая собаку. Я, стоя на коленях, вытирал ей лицо мокрым полотенцем. Мне было хорошо. Я вдруг очнулся, взбодрился и обрёл смысл существования себя.
- А потом Урса нашла мотоциклиста… - рассказывала она, но я не слушал.
С восторгом смотрел на её потрескавшиеся губы, ободранный нос, пыль в волосах, снаружи и изнутри ощущая тепло, медь. Медь в веснушках. Медь в волосах. Голос в моей голове твердил:
- Женя, это всё, всё! Всё закончилось, Женя, теперь можно, уже можно! Больше не надо держать лицо. Больше не надо. Всё закончилось.
- Хватит, больно уже, до костей дотрёшь, - она вдруг цепко перехватила моё запястье тонкой своей рукой. Я замер, ощущая, как знакомо в меня впиваются длинные пальцы. Я ощутил жадность к женщине, захотел её укусить. Она решительно отодвинула мою руку с полотенцем. - Хватит!
Даже если она сейчас сойдёт с борта, даже если я больше никогда до неё не дотронусь. Двадцать лет... Я живой. Точка невозвращения пройдена.
Кай
- Герда, займись обедом. Через 30 минут всем быть за столом - похоже, Ленский в этой заварушке потерял остатки страха. - Юнга, курс на вон тот остров!
- Есть!
Как только причалили к острову, рында позвала на камбуз. Обед получился праздничным. Продукты те же. Посуда та же. Но почему же всё так вкусно?
Хлеб нарезан тонко, а не навален ломтями, масло в маслёнке, а не глыбой в тарелке, лепестки колбасы выложены орнаментом, а не нарублены секирой, чай в заварнике, накрыт полотенцем. В середине стола овощной натюрморт. Альпийская горка из огурцов, помидоров, перцев и трав. С капельками, как росинками. В кастрюле уха из консервированного лосося, в ней картошка почищенная, без глазков и порезанная аккуратными кубиками. Укроп и лаврушка благоухают. На второе - рожки с тушёнкой. Не переваренные, не слипшиеся, без воды на дне. Вот как это у неё получилось всё за полчаса, а?
Прикасаться к великолепию жалко, уж больно красиво. Не прикасаться невозможно, уж больно аппетитно. Пример подаёт псина под столом. Зажав лапами, блаженно мусолит вяленый шмат “собачей радости”.
Закуски и первое поглощаем в молчании, восхищенно переглядываясь и благодарно посматривая на внезапно народившегося в экипаже кока.
Наш мозг не многозадачен. Погружаясь в несколько дел сразу (например, принятие пищи и чтение газет), мы не осознаём, что делаем, не понимаем самих себя. Наслаждение приходит только в моменте. “Если ты пьёшь чай - пей чай”. (с)
И мне бы пить, и есть, и наслаждаться. Но я не могу - меня раздражает Ленский. Как он смотрит на Герду, его плющит. Он похож на влюблённых пацанов с нашего курса, лицо придурка. Но он мой Кэп! Неувязочка вышла.
И я грызу и грызу гренки, одну за другой.
Адмирал
Каждое утро я смотрел на кристаллы в моих глазах и в глазах бойцов. Кристаллы растут, я не чувствую боли. Зрение по-прежнему острое и чёрно-белое. В нашей лаборатории на острове… А вы думали, это естественный остров? Не смешите. Мы брали пробы у мёртвых и живых. Кристаллы карбида разрастались на неведомой белой субстанции, на биополимере, который вёл себя, как... Химики ломали головы и глушили спирт.
И в этой истории всё бы сложилось ровно, если бы не моя Мора и ярко-огненный сын. Их глаза по-прежнему оставались чисты - они видели мир цветным. Нам нужны были подопытные, много людей. Нам разрешили засекретить испытания и задействовать людей без согласия. Мы искали рыжих повсюду. Мы взрывали поезда и топили корабли. Потому что инфекция (или что это) распространялась быстрее, чем мы успевали ограничивать и предупреждать.
Я назвал операцию “Морошка” в честь любимой. И хотя больше не видел рыжих волос, каждую ночь, обнимая жену в темноте, я вспоминал их цвет.
- Ты назвал операцию в мою честь, чур я первая сдам кровь!
- Милая, нужно много крови.
- Ты же знаешь, быть донором полезно!
И хохотала, заразительно и звонко. И протягивала под иглу светлокожую, в веснушках, руку. Я становился на колени, прятал лицо, целовал тёплую ямочку ладони, целовал пальцы.
- Ты на службе, товарищ адмирал, - и она снова хохотала. С улыбкой смотрела, как игла входит в вену. С улыбкой показывала пальцем свободной руки на движение крови. - Смотри, сколько жизни! Смотри, сколько краски!
Я не видел краски. Я видел мир чёрно-белым. А потом забыл закрыть зажим, и мир полностью почернел.
Герда
- Они боятся воды, - Ленский окинул нас взглядом. - Намерения их непонятны, а поведение - агрессивно. Выяснять, что им надо, нет ни возможности, ни желания.
Это люди, я знаю. Такие же, как и мы.
- Судя по патрулям, город принимает меры. А мы - побудем здесь. У нас есть питьевая вода, продовольствие и топливо.
Человек с собакой ходил и дышал нормально. Но в считанные часы его не стало. Что он нашёл на вершине свалки? Почему Урса его не узнала, рычала?
- Выходим на обследование острова с двух сторон, вдоль воды. Встречаемся через двадцать минут ниже по течению. Вместе возвращаемся, цепью чешем центральную часть. Паша, ты - старший, бери юнгу. Герда со мной. Двери задраить. Собаку на поводок и на мостик для охраны.
И мы идём. Паша и юнга в одну сторону, мы - в другую. А тот человек в электричке, который взорвал себя? Кто это был?
- Евгений, - Ленский останавливается и почти как Урса наклоняет ухо к плечу, - Простите… я хочу в туалет. - По лицу его пробегает тень.
- Вон кусты.
Ухожу с маршрута, погружаюсь глубже и глубже в зелень. Иду спиной, неслышно, по-кошачьи, не спуская с Ленского глаз: достаточно ли далеко, не заметит ли, как присяду? Расстёгиваю робу, я не мальчик - не могу сделать это, открыв замок.
Удар под колени сзади, я падаю. Закричать бы. Но чья-то горячая сухая рука зажимает мне рот.
Ленский
Прошло пять минут. Десять. Я заволновался. Сначала бросился в кусты, но потом - пулей - на точку встречи. Налетел на Пашу, а он - на меня.
- Герда? - спросил и сразу всё понял. - Вдохни. Выдохни. Идём за собакой. А потом - за девушкой твоей.
- Она не моя девушка, - подумал было я. Но стук сердца заглушил мысли.
Я беспорядочно тыкал марлевой маской в собачий нос.
-Нюхай, нюхай, где Герда? - если вы не кинолог, как объяснить собаке, что именно надо искать?
Но она кажется поняла. Подняла голову в небо, повела носом. Опустила нос к земле - снова повела. Бросилась прочь, вырвав из рук поводок. Мы неуклюжими широкими шагами помчались за ней. Вдоль воды, в кусты, в лес, петляя между деревьями, тяжело дыша - времени прошло мало, и след ещё не остыл. Мы петляли за ней, спотыкаясь, царапаясь о ветви. В груди зажгло, и я замедлился, переходя то на шаг, то на рысь.
Остановились. Вокруг зелено. Бирюзово. Лаймово. Лес издаёт шелест, чириканье, шуршание. Огляделись. Вверху солнце. Внизу корни, опавшая листва, иглица. По сторонам деревья и кусты.
Лёгкие болят. Урса пригнулась к земле и шла, крадучись. Я пошёл за ней, замедляя движение и дыхание. Слушать лес и одновременно дышать не получалось.
Урса остановилась, и я увидел уходящую под землю дверь бункера.
Герда
- Я почти ослеп, но ты не поймёшь. И я даже не знаю, какие звуки ты слышишь, когда я открываю рот.
“Урса!” - говорил человек с белыми глазами, и его мягкие серые руки плели в воздухе невидимые нити.
- Я давным-давно один. Кристаллы разрастаются в телах, а потом… это же карбид, а здесь река… Все мои химики и бойцы погибли. Но я всё ещё ищу антидот. Поэтому мне нужна ты.
“Урса!” - вокруг человека летали, искрились пылинки. По углам бункера пауки плели паутину. Я сидела с заведёнными за спину руками. Кажется, больше не придётся никуда бежать.
- Мы так и не научились сортировать мусор, очищать воздух. А потом… эти биополимеры… Мы не успели ничего понять, мы сожрали сами себя.
“Урса!” - он издаёт такие звуки, потому что у него в горле кристаллы… А где, интересно, моя собака?
И она влетает в открытую дверь бункера, виляя хвостом, разевая пасть, напрыгивая, облизывая, скуля. За нею входит Ленский, каменеет, глядя на адмирала.
- Товарищ адмирал? - вытягивается по стойке “смирно” и отдаёт честь.
- Капитан Ленский! - человек с белыми глазами поворачивается на голос и отдаёт честь в ответ.
“Урса!” - и моя собака начинает рычать, лаять взахлёб, топорщить холку, верхнюю губу.
- У меня руки связаны, - говорю я и удивляюсь своему голосу, его отражению от бункерных стен.
- Я развяжу, - говорит Евгений. Крепко берёт мои запястья в свои. Вот теперь мне не сбежать. Вот - теперь.
Кай
Мы вывели адмирала на солнце, и, придерживая под руки с двух сторон, повели на буксир. Кристаллы ломались в нём, при ходьбе он шуршал и хрустел.
- Я так и не нашёл вакцину, капитан, но видит бог, я искал. Я так хотел спасти человечество, что почти убил всех рыжих на Земле. А ведь они были единственными, кого не брала эта… хворь… Если бы ты мог найти моего сына, капитан. Если бы он мог меня простить… за Мору.
“Урса!” - и он шагнул в Енисей.
Вода вздыбилась, захлестнула берег острова. Жар и едкий запах смешались, как в аду. Я смотрел на бурлящую жижу и видел в ней Морошку. Молодого адмирала. Ленского, принимающего присягу. И пару оранжевых шкотиков, один из которых у нас на борту. А второй...
Я вернулся в бункер. Достал второй шкотик и мотоциклетный зеркальный шлем. Надел его, включил тета-ритм. Закрыл глаза.
Начался дождь. Усиливался с каждой минутой. Косые сильные струи хлестали, чистили воздух и душу. Вдох на восемь. Выдох на восемь. ...