Выборы на этот раз прошли в принципе без особых неожиданностей.
Так же как и раньше Петрович с Испанцем ездили на выделенной им машине по адресам «немощных и больных» избирателей, так же Петровичу приходилось удерживать Испанца от «публичных проклятий» по адресу коммунистов, так же они становились свидетелями «блеска и нищеты» современной России.
В одном месте, выйдя из трехэтажного особняка, где они заполняли документы, сидя под огромным плазменным экраном, они подверглись нападению огромного мастиффа, по недосмотру оказавшегося непривязанным. Хорошо, что успели выскочить за бетонные ворота и прикрыть за собой дверь. В другом случае - постучавшись в дверь низенькой времянки и не дождавшись ответа, вошли внутрь…. И тоже едва не выскочили наружу, на этот раз не от собаки, а от жуткого запаха – вони гниющей человеческой плоти и испражнений. Сразу за дверью на небольшой низенькой кровати, заваленной грязным тряпьем, лежал старик…. Точнее, то что от него осталось – полутруп с замотанным грязными мокрыми тряпками боком и безумными глазами с выпученными зрачками. Наконец, на шум из соседнего дома едва выбрела старушонка и сначала стала ругаться, что, мол, зачем вызывают «збирателей» (а кто-то, видимо, дал заявку на старика «за компанию»), а потом поведала грустную историю, что ее мужа «выперли» из больницы с незаживающим после операции свищем в боку. Что у нее нет сил за ним ухаживать, и помогать некому, а он все мучится от боли и никак не умрет…
Несколько лет они «по традиции», как правило, уже вечером, заезжали к одной старушке на улице Васякина, которая всегда угощала их свежими пирожками и даже наливала домашнего винца. И хотя они ее видели не больше раза-двух в году, она их уже знала по именам и заинтересованно расспрашивала о житье-бытье. Но на этот раз заявки по этому адресу не было. А когда они специально заглянули в списки, оказалось, что их неунывающая «Васильевна» уже умерла…
Из последнего вояжа по избирателям они вернулись потемну и, покушав в школьной столовой, хотели, было, засесть в кабинете начальника избирательного участка (кабинет ОБЖ), как Петровичу передали, что его срочно зовет Кружелица.
Она весь день провела в школе, контролируя «организацию» выборов и голосование учителей. К этому всех директоров школ обязал Перцов.
Каждый директор должен был отчитаться перед ним за каждого своего учителя, проголосовал ли тот. А директора, в чьих школах были организованы избирательные участки, должны были вплоть до окончания голосования поставлять ему информацию о «явке», причем «ругались» за ее недостаточный уровень. Так работала государственная машина с ее пресловутым «административным ресурсом». Константин Георгиевич был одним из ее колесиков и считал своим долгом, чтобы его «колесико» вращалось «как по маслу».
Проходя мимо столов, где сидели члены избирательной комиссии, и обмениваясь с ними репликами, Петрович невольно заметил, как напряжена была Сирина. Она, не ответив на его приветствие, уткнулась в избирательные списки, зажав карандаш и что-то выискивая там с видом величайшего внимания. Сирина Борисовна впервые принимала участие в выборах; ее уговорила это сделать ее подруга – Парина Лиза, учительница начальных классов, которая еще до этого по уговору Сирины стала их временным начальником - председателем участковой избирательной комиссии.
Зайдя в кабинет к Кружелице, Петрович неожиданно обнаружил там сидящего рядом с ней Перцова. Тот перед окончанием голосования объезжал подведомственные ему школы. Он был одет в строгий синий костюм с не очень вяжущимся по цвету светло-коричневым галстуком. Впрочем, вполне возможно, цвет это гармонировал с залысинами на его черепе, правый и левый «языки» которой неумолимо продолжали свое движение к макушке. Выражение его близко посаженных глаз не изменилось – та же «напряженная задумчивость» в решении очередной задачи.
Максим Петрович поздоровался, и Перцов ответил ему кивком, как старому знакомому. Впрочем, кивок этот был слишком прямым и слегка «напряженным», как будто его исполнитель не был уверен по прошествии лет, как к нему относится тот, кому этот кивок адресовался.
- Максим Петрович, - обратилась к нему Кружелица, - мы тут с Константином Георгиевичем подводим итоги нашего учительского голосования…. Понимаете, все наши отчиталась, все отзвонились, все уже отголосовались…. Единственно от Поделама…, от Василия Ивановича так и не поступило звонка. Дома его нет – уже звонили, а сотового у меня нет…. (Она виновато посмотрела на Перцова, как бы прося прощения за то, что не знает сотовый Поделама.) Не могли бы позвонить ему, узнать, что и как…
- Хорошо, сейчас позвоню, - ответил Петрович и полез за сотовым.
Кружелица действовала в абсолютно строгом соответствии с инструкциями Перцова. Накануне выборов в пятницу она собрала всех учителей и «строго» их проинструктировала, чтобы каждый сходил на свой избирательный участок и проголосовал. Причем, каждый должен был ей «отзвониться» после голосования, подтвердив свой приход на избирательный участок. А члены избирательной комиссии должны были взять «открепительные талоны» и проголосовать в школе. А в конце еще и передала всем слова Перцова о том, что списки избирателей будут проверены, и что если выяснится, что какой-то учитель не проголосовал, - «неприятностей не оберешься».
Она была так уверена в своей «правоте», что в этом принуждении к выполнению «гражданского долга» нет ничего зазорного - что даже гордилась собой в этот момент, ощущая себя выполняющей «важную государственную миссию». И тем более не заметила прищуренных глаз и недовольных ухмылок у многих учителей. Поделама, кстати, на этом «инструктаже» не было – он, скорее всего, не преминул высказать свое недовольство…
Максим Петрович тоже чувствовал себя «не в своей тарелке». Он добросовестно «отголосовался» с помощью открепительного талона и был рад, что дело было не в этом, что не надо о чем-то общаться с Перцовым, но как только нащупал телефон, какое-то неприятное чувство посетило его. Даже не чувство, а предчувствие…. Предчувствие какого-то «нехорошего конфуза». И предчувствия его не обманули…
- Васек, где ты там?.. – с искусственным оптимизмом в голосе спросил Петрович, как только услышал в трубке «алло».
- Привет, Макс. Да, мы тут с Полинкой гуляем…. А ты – что?.. Торчишь по-прежнему на выборах?..
Голос Василия звучал достаточно громко - его слышали и Кружелица, и Перцов, и Петрович слишком поздно сообразил, что надо было уменьшить громкость до только ему слышимого «минимума»…
- Да… Я знаешь что?.. Меня просили позвонить насчет выборов…. Тебя…, как ты проголосовал…. Асият Иосифовна и Ко… Константин Георгиевич…
Максим Петрович от неприятно нахлынувшего волнения стал заплетаться языком…
- Это какой Константин…. Перцов?.. Перец что ли?..
- Да… - еще более смутился Петрович. - Перцов…. Константин Георгиевич…. Через меня…. От моего имени спросить – как ты проголосовал…
- А ты, Макс, от моего имени спроси, не пошел бы он на х…?
На том конце «провода» явно послышался смех, причем двойной; смеялась, видимо, и рядом стоящая Полина. Петрович мгновенно покраснел и виновато взглянул на Кружелицу. Но та еще не успела прореагировать, ибо из телефона продолжал нестись чуть искаженный звоном голос Василия:
- …Ему, видно, хочется в задницу лизнуть свое начальство и отчитаться: все учителя как солдатики строем отголосовались…. Он скоро так нас приучит строем ходить в туалет…. Да, а директоров обяжет подсматривать, все ли отписались, как следует…
Опять послышался смех и какая-то возня. Петрович, не зная, что делать, и не смея взглянуть на Перцова, отстранил телефон от уха, не соображая, что от этого голос Василия будет еще лучше слышим.
- Полинка тут отголосовалась утром - я ее спрашиваю, ты-то чего рвешься Перца в попку поцеловать?.. Она мне рассказала, как Аська наша всех вас собирала и накручивала. Эх, жаль меня не было – я бы высказался по поводу гражданского долга и тех, кто обеспечивает его выполнение!.. Эй, Макс, ты куда пропал?.. Что молчишь?..
- Я… Я… здесь… да…. – пролепетал Петрович вновь поднеся пластиковую плитку недорогого телефона к уху.
- Слушай, я сейчас Полинку провожу и заскочу к вам, что там – недалеко…. Так что – жди. А Перцову хорошо было бы плюнуть в рожу…
Максим Петрович, наконец, сообразил отключить телефон.
В кабинете повисла гнетущая пауза. Слышно было, как из вестибюля, где были расставлены кабинки для голосования, доносится: «Видно не судьба…, видно нет любви…» - от музыкального центра, настроенного на попсовую радиоволну.
- Ха-ха-ха!.. – раздался короткий смешок.
Следом еще:
- Ха-ха-ха!.. Тэ-э-эк!
Кружелица и Петрович почти с ужасом посмотрели в сторону Перцова. Тот, приподняв голову, содрогался короткими сериями смеха, состоящего из трех выдохов: «Ха-ха-ха!». При этом его маленькие глазки совершенно закрылись, а губы растянулись в какую-то мучительно-смешливую гримасу, как будто смеяться ему было невероятно больно, но и сдержаться он не мог.
- Ха-ха-ха!.. Да, хорошо директор обеспечил….Тэ-эк!.. Ха-ха-ха!.. гражданский долг…. Ха-ха-ха!.. Аська!.. Ха-ха-ха!.. Тэ-эк! Кружелица… все кружится…
Перцов все не мог остановиться, и для Кружелицы не было ужаснее картины. Она с гораздо большим пониманием и даже радостью лучше выслушала бы сейчас «громы и молнии», но смех Перцова просто не укладывался в ее голове. Ей казалось, что кто-то из них сходит с ума. И в виду невозможности картины, не прочь была бы согласиться, что она…. Максиму Петровичу, напротив, от смеха Перцова стало как будто легче – отлегло от сердца. Он уже сам начал улыбаться, хотя и не мог до конца преодолеть внутреннее напряжение.
Перцов, наконец, справился с собой и стал уходить. Кружелица и Петрович почти машинально пошли его провожать – он словно заворожил их своим смехом.
Проходя мимо столов избирательной комиссии, Перцов на секунду задержался взглядом на Сирине Борисовне. Та с преувеличенным вниманием «обслуживала» очередную и уже редкую вечером избирательницу, осторожно и медленно записывая в избирательный список ее паспортные данные. Уже у двери Перцов неожиданно обернулся к Петровичу и спросил:
- Макс, а ты бы мне тоже в рожу плюнул?..
И скривившись, выдохнул последнее:
- Ха-ха-ха!..Тэ-эк!..
(продолжение следует...)
начало главы - здесь
начало романа - здесь