[1]
Я никогда не видел, чтобы Пашка плакал. Как ребёнок,размазывая слёзы, всхлипывая и задыхаясь.
— Я ма-ма-машину батину в карты проиграл, Саня! Проиграл машину, что-что-что теперь будет, что?
Я не знал, как его утешить. Мне было его и жалко, и не жалко. Мы были молодыми, адреналиновыми, безбородыми самцами, которые жили нахрапом и не тужили ни о чём, а тут машина. Пашкин батя копил на неё пять лет, еле достал. А Пашка её в карты? Ну и ну.
Мы пошли с ним вдвоём к несговорчивым картёжникам в нахлобученных кепках, чтобы выяснить, какие у нас шансы батину машину вернуть. Так мы познакомились с Нумизматом.
Прошлым летом съездили в археологическую экспедицию, кое-что спрятали в карманах. Это «кое-что» принесли Нумизмату на оценку. Тот взял несколько штук по хорошей цене, но на выкуп «копейки» не хватило. И Пашка подвизался нарыть недостающую сумму. Буквально достать из-под земли. Как чёрный археолог.
«Копейку» нам выдали в дело, а вместе с ней — инструменты, лопаты, карты с разметкой, где и как глубоко копать, весы и тетрадный лист с цифрами, сколько мы должны в граммах. Мы приняли эту ношу и понесли.
Потеплело. Поехали в Суздаль.
— Ты мне брат теперь. Спасибо, что вписался. Такой риск! — сказал Пашка и посмотрел на часы. — Поставь палатку, займись костром, открой консервы. Я мигом!
Схватил карту, сел за руль, нажал на газ и исчез.
[2]
Прошло несколько часов.
Я сидел, уткнувшись лбом в маленькое окошко палатки, вглядывался в темень. Ничего не видно. Ночь порывами шумела кронами деревьев где-то у горизонта. У меня затекла шея и плечи, заслезились глаза.
— Где ты, чёрт бы тебя побрал?
Как Пашка прошёл мимо окошка, я не заметил, услышал его уже в палатке. Обернулся. Он выглядел бело, встрёпанно, неопрятно даже в ночи.
— Паш, ты чего?
— Поехали. Всё потом.
Его «копейка», такая же белая, как и он сам...
— Да что с тобой?
— Потом.
...урчала и захлёбывалась. Он мчал, нервно переключая скорости, вцепившись в рычаг. Костяшки отсвечивали, будто намазанные фосфором. На поворотах машину заносило. Наконец, последний раз взвизгнув, булькнув, мы заглохли на пустыре. Пашка оставил фары включёнными, вышел сам и невежливо потянул меня из машины за рукав. Рукав затрещал.
Я вышел, сделал два шага и увидел тёмно-матовую яму раскопа.
— Что это за хрень?
Он молчал. У него в руках трепетала под ветром карта.
— Ты что-то нашёл? — я развернулся к нему. За те секунды, что мы не виделись, он ещё больше побледнел.
— Не двигайся, — странно произнёс он, растягивая гласные.
— Что?
— Не оборачивайся. Там пчёлы.
Я конечно же обернулся. И сразу увидел прямо у себя перед лицом, перед кончиком носа гигантскую пчелу.
Она трепетала крыльями так быстро и так близко, что у меня зашевелились волосы в носу, и я заранее нехорошо почувствовал, что вот сейчас, сейчас она изогнётся и вонзит жало в мой нос.
Я обомлел, замер, отвёл глаза и посмотрел в раскоп. Над ямой висели тысячи и тысячи пчёл, и я не сразу понял, что их не слышно. Они не жужжали, тихо трепетали в воздухе, не нарушая и не вмешиваясь в музыку ночи. Чёрные в темноте насекомые, крошечные космические корабли в (без) воздушном пространстве. На разной высоте, в невидимом порядке, их узкие тела вибрировали, не звуча, не задевая друг друга.
Я не сразу понял, что Пашка кричит. И не сразу понял, где. Пока я рассматривал чудовище у себя перед лицом, он обошёл раскоп и может быть решил поймать пчелу или случайно её задел, я не видел. Я увидел лишь, как, повинуясь беззвучному сигналу, пчёлы медленно пришли в движение. Они двинулись на него. Не облепили, как Винни Пуха, а просто заслонили.
Тут-то я и услышал его крик.
Гигантский язык из пчёл облизнул сначала Пашку, а потом губы раскопа. Крик утонул в вибрации крыльев.
Стена пришла в движение и киселём стекла в яму.
Раскоп заволокло.
Задрожало.
Стенки ссыпались внутрь.
Крик затих.
Ямы не было.
Никого не было.
Ничего не было.
И тогда я побежал.
Потом были розыски, свидетельства, допросы, протоколы, многократные выезды на место, где экспертиза показала, что грунт в указанном месте не трогали десятки лет.
«Копейку» Пашкиному бате вернули. Я искал картёжников и Нумизмата. Спрашивал людей, приходил на игры, аукционы, тщетно. Никто не знал, ни кто он такой, ни как его найти. Говорили, что он играет по-крупному, и что мне ничего не светит. В конце концов я выдохся и прекратил поиски. Но по ночам снова и снова видел рой пчёл над раскопом, слышал Пашкин крик, полный ужаса и отчаяния.
И так сорок лет подряд.
[3]
Суздалю тысяча лет. При таком наследии, чтобы воткнуть в землю лопату, надо получить миллион согласований. На исторически значимых землях археологи все-
гда идут впереди.
Наш Данилов, научный руководитель археологической экспедиции, в свои семьдесят по-прежнему весёлый, сухой и стремительный оптимист. Он работал в теме древней истории всю жизнь. Спрос на его экспертизу рос прямо пропорционально количеству запросов на строительство.
В ПАЗике, туго набитом лопатами, палатками и прочим добром, я изрядно нервничал. Ехал в Суздаль в составе отряда студентов-историков под руководством Данилова. На меня, шестидесятилетнего преподавателя, поглядывали с любопытством: серебряного волонтера нечасто встретишь. Но Данилов меня поддержал:
— Не дрейфь, Саня, — говорит, — я-то всё равно старше тебя!
И я бы не дрейфил. Если бы не пчёлы. Пчёлы, которых я вижу каждую ночь! Эта экспедиция — мой шанс доказать, что я ничего не выдумал, я здоров. И Пашка... Да, Пашка. Может быть, мы обнаружим... следы... останки… и сможем похоронить.
Выгрузились на берегу Каменки, у высохшего русла, неподалёку от улицы с названием Коровники, легко запомнить, а ещё легче спросить.
Задача — обустроить лагерь. Обозначить место для жилых палаток. Поставить хозяйственный и штабной шатры. Установить кухню: где хранить запасы и воду, где готовить. Организовать туалет и душ. Запитаться от соседей электричеством. Жить в экспедиции строго по распорядку. Дежурить по кухне. Работать в раскопе.
На завтрак — каша. На обед — работа. На ужин — каша. На сладкое — вечерний досуг и ночные посиделки.
Подъём с рассветом. Основные задачи надо успеть сделать до полуденной жары.
Выдвигаемся на место. Роли в раскопе строго распределены. Есть участки, где требуется много сил: лопатой снять дёрн, передвинуть отвал. На других участках главное не силы, а внимание и терпение, там слои снимают шпателем или щёткой. Находки — в основном, черепки — попадают керамисткам, у которых основные инструменты — вода и кисточки. Как только что-то интересное обнаружено, кличут руководителя группы, место обозначают колышками, верёвкой и начинают обрабатывать.
Так и я. В обозначенном месте работаю штыковой лопатой, нарезая грунт ломтиками в сантиметр. Потрошу ломти в пыль. Медитативное занятие... Ш... ш... ш… хрусть! Лопата проехала по чему-то чуть более твёрдому, чем грунт. Наклоняюсь, и вот — на перчатке лежит шарик.
Тёмно-коричневый, как и весь грунт вокруг. С виду обычный камень, но уж больно круглый. Данилов смотрит и с лёту диагностирует:
— Поздравляю, Саня. Это монета!
— Монета-шарик?
— Шарик-шарик, — Данилов неспешно подошёл к керамисткам, окунул находку в таз с водой и аккуратно потёр щеткой.
Шар постепенно превратился в плоскость, затем проявился рисунок. Монета была щербатая, полосатая, как металлическая пчела.
— Вот твой шарик. Гляди! Деньга Суздальско-Нижегородского княжества. — Пятнадцатый век, не хухры-мухры! Вечером отметим. С почином!
— А?.. Э?.. — я почувствовал испарину на лбу и под лопатками. — Пчела?..
— Возражения?
— Никак нет, — сделал попытку бодро отрапортовать, но во рту пересохло.
— Тогда иди, Саня, займись поляной. Сам знаешь — хреновуха, медовуха, все дела. И огурцы с мёдом не забудь, мы же в Суздале.
С хреновухой и медовухой понятно, а вот с огурцами не очень. Где я возьму огурцов, да ещё и с мёдом. Бормочу мантру:
— Огурцы с мёдом. С мёдом огурцы.
Вселенная всегда откликается на конкретно сформулированные запросы. Вижу объявление: «Огурцы. Мёд. Соленья. Открыто». О, вот оно! Огляделся, нет ли собак?
Приоткрыл калитку, захожу. Во дворе старушка в льняном сарафане мастерит куколку-мотанку на завалинке. Поздоровался. И она. Отложила куколку. Внимательно смотрит.
— Здравствуй, милок! За огурчиками пришёл? За медком?
— Так точно, бабушка!
— Отмечать что? Рождение ли, смерть ли?
— Нет, что вы! Археологи мы. Первая находка в этом сезоне. Нашли монету древнюю.
— Древнюю, говоришь? Такую? — протягивает мне куклу, а на поясе у неё щербатая чешуйка.
Я безвольно взял фигурку и поднёс монеткой к глазам. Монетка завибрировала, ожила и взвилась. А вместе с нею поднялся в воздух целый рой.
— Пчёлы... — и мир плавно ушёл в черноту.
Очнулся на копне сена-соломы, заботливо укрытый шерстяным платком. Старушка сидела рядом.
— О! Очухался! А я тебя, милок, заждалась, — тихо произнесла старушка, — И друг твой заждался.
— Пашка? — я вдруг нутром, чутьём почуял, что речь о именно нём.
— Пашка?.. А, ну да... Пришёл он сюда со злыми намерениями и умер в страхе.
— С какими злыми, что вы? Это же Пашка!
— А с такими! Хотел взять деньги из могилы. И сам в могиле и остался.
— Он ошибся, понимаете, ошибся! — меня, седого мужика, душили слёзы.
— И что же ты? Поручишься за него?
— А то!
— Тогда надо бы его проводить, — бабушка пристально посмотрела мне прямо в глаза, — справишься? Держи копейку. Вторая у тебя есть.
— Так не у меня, у руководителя группы же!
— А это уж, милок, ты сам решишь. Были времена, вы копейки в карманы прятали, не тужили, вот и сейчас думай, где ты и как. Перейти реку — отдать копейку, вернуться — ещё одну отдать. А если не отдать, то и не вернуться...
Бабушка посмотрела с сочувствием.
— Это не просто копейка, а деньга на проезд, — нахмурилась и, взглянув из-под бровей, дала понять, что аудиенция окончена.
И уже вслед, спохватившись, окликнула, протянула корзинку:
— Огурцы-то с мёдом не забудь! Пока ты лежал, собрала же!
Вернулся в лагерь.
— Тебя только за смертью посылать, — с улыбкой сказал Данилов.
Меня как током ударило. За смертью, говоришь... Молча отдал ребятам добычу. А ночью у костра рассказал Данилову о старушке.
— Монетку бы мне? Старушка вторую дала.
— Вторую, говоришь? А ну, покажи... хм... действительно, точно такая же. Старушка твоя непростая, кажись...
— Сказала, что это деньги на проезд. Но я не понял.
— Она права. На Руси тысячу лет назад был обычай давать погребённому деньги на проезд. Для оплаты перехода в загробный мир. Эти деньги мы находили и сдавали в Суздальский музей. Там отличная коллекция монет собралась. Зайди, посмотри.
— У старушки коллекция не хуже, чем в музее!
— Может быть, может быть... Покажешь, где её найти, старушку твою?
— Да. Завтра. Монетку отдай?
Всю ночь ворочался. Чем глубже дрёма — тем громче жужжание. Вышел из палатки. Сквозь туман пробивается полная луна. Данилов один у потухшего костра. Увидел меня, вскочил.
— Пошли к старухе!
— Ночь ведь!
— Посмотри на небо. У всех стариков сегодня бессонница.
Знакомое объявление на заборе: «Огурцы. Мёд. Соленья. Открыто». Заходим. Во дворе старушка в льняном сарафане мастерит куколку-мотанку на завалинке. Поздоровались. И она. Отложила куколку. Внимательно смотрит на Данилова.
— Ну, здравствуй, Нумизмат!
Я обомлел. Ноги ватные, привалился к забору, стою.
Вот так-так! Смотрю, а Данилов то ли улыбку прячет, то ли злость таит.
— Много ли копеек насобирал?
— Тебе-то что?
— Суздаль — это моя земля! А ты молодыми руками могилы копаешь, у мёртвых плату за проезд отбираешь.
— А ты за мною что ли следишь, карга?
— Уж такая я тебе и карга? Приглядись!
Пригляделся и я. Не было никакой старухи. Была молодая, в сияющем при лунном свете льняном платье до пят.
Подняла руки к небу, за руками поднялся рой, слизал Данилова и лёг оземь, успокоившись. Мне стало дурно.
— Ты чего побледнел-то, милок? — ершисто сказала Хозяйка. — Ну-ка, водички хлебни, — и указала на ведро с ковшом на крыльце.
Я потянулся к ведру. Поскользнулся, упал в воду лицом. Ведро перевернулось, и меня накрыло волной с головой.
[4]
В торжественной процессии двигаемся к Каменке. Я впереди, за мной Хозяйка. Ночью на реке туман плотный и такой густой, что пальцы вытянутой руки едва видать, не то что другой берег. Но ведь река, я помню, метров тридцать в ширину, не больше.
Лодка. Я на вёслах. Хозяйка сидит на корме напротив.
Над её головой золотистый рой, на фоне которого она выглядит иконой. После двух гребков наш берег пропадает из виду. По моим ощущениям, мы должны были уже уткнуться в противоположный берег, но нет. Скользим в тишине.
— Оставь вёсла, — голос Хозяйки отчетливый, а губы не двигаются, — мы на середине. Бросай копейку.
Конечно. Я и на море всегда так делаю. Чтобы вернуться.