Домой к летнику Олзобой бежал. Он ожидал, что бабушка похвалит его за добычу и понюхает в тунту — в лоб. И он еще по дороге весь расплывался в улыбке.
Но он ошибся.
Увидев в руках внука болтающуюся мышь, бабка Дыма заерзала у очага, будто ее укололи шилом, брезгливо замахала руками.
Олзобой растерянно застыл у порога, А бабка пятилась назад, сыпала бранными словами:
— Убери! Выброси! На северо-восток ее, на северо-восток. Зачем домой притащил, варнак!
— Я же, бабушка... теперь... я... бабушка...
— Подальше выбрось! Чтобы я и не видела!
Потоптавшись у порога, Олзобой обиженно вынес свою добычу наружу. Отойдя подальше от дома, сел на землю, положил перед собой добычу и стал обдумывать, что делать дальше. Сама же бабушка иногда вслед за гостями говорила: «Какой же ты мужичок? Кровь из мышиного носа не выпускал!» И вот тебе на! Что с ней?
Олзобою вспомнилось, что бабушка боится жуков. Стойло ей увидеть жука, как она хватала щипцы для углей и с криком, бранью гонялась за ним: «Лови заразу! Выбрасывай!» Если бабушке удавалось поймать жука, она с великой брезгливостью приказывала выбросить его, и непременно на северо-восток. Олзобой так и делал. Но перед тем как выпустить жука, он долго мучил его, чтобы тот больше не возвращался. Обычно кончалось это тем, что Олзобой нечаянно давил жука насмерть. Чёрная блестящая спинка его раскалывалась, и оттуда вылезало что-то белое. Олзобою всегда становилось противно, он плевал и возвращался домой.
Ну, тут бабушку можно было понять: жуков она не любила за то, что они объедали сыромятную кожу. В летнике постоянно лежал целый ворох овчин, вот на их-то запах жучки и собирались. Поэтому война с ними в доме шла постоянно.
Особенно бабушка не любила маленьких жучков с длинными усами. Жучки эти были очень юркие, бегали прытко. Угнаться за ними старой Дыме редко удавалось. И если, она поднимала в юрте крик, шум, передвигала столик, гремела ведром, то это уж значит, наверняка ловила маленького жучка. Когда Олзобой пытался раздавить его ногой, бабушка немедленно переносила свою брань на внука: «Разве, можно убивать варнак? Грех!» Жучка непременно следовало поймать и выбросить живого. Пойманный щипцами преступник шевелил, усами, пищал. Его так и звали: кожеедом или пищагой.
Попадались еще крупные черные жучки, медлительные в движениях. Ловить их было совсем легко. Схваченные щипцами, они не пищали, а сердито ворочались, стараясь вывернуться.
Когда же бабушка кончит обрабатывать свои овчины? Только и знай, бегай, лови жуков. Впрочем, пускай обрабатывает, если скучает без дела, пускай и с жуками воюет, ладно. Но почему вот она так невзлюбила мышь? За что? Ведь эта мышь мертвая и никакого вреда ни самой бабушке, ни овчинам принести не может. Так зачем же бабушка разбранила его, Олзобоя? Наоборот, про иных людей она говорила: кроток нравом, как белая мышь. И про мужа тети Дулмы дядю Дугшана тоже так говорила.
Долго сидел Озлобой над убитой мышью, размышляя, как же ему быть? Неужто так-таки взять и выбросить этакую ценную добычу? Жалко. От жары мышь раздулась и выглядела крупнее. В конце концов, Олзобой решил и бабушке угодить и себя не обидеть: шкурку снять, а мясо выбросить. С тем он вынул перочинный ножик, с которым не расставался, и, не отвязывая его от петли штанов, принялся за работу.
Однако когда дело дошло до вскрытия тушки, Олзобой опять заколебался. А вдруг он совершает большой грех? Бабушка ведь строго наказала выбросить мышь. Настроение Олзобоя вновь испортилось.
Невдалеке он услышал фырканье лошади и, подняв голову, увидел возвращающуюся с пастбища тетю Дулму: наверно, пора было обедать. Она, по-видимому, тоже заметила Олзобоя и ехала прямо к нему. И эта будет ругать?
— Чего тут сидишь? — спросила тётя Дулма, придерживая встряхнувшего удилами чалого.
Олзобой шмыгнул носом и потупился. Тетя Дулма увидела в его ногах мышь, догадалась.
— Зверя убил? — весело сказала она.— Молодец. Значит, охота была удачная. Чего ж сидишь? Снимай шкуру с добытого зверя.
Олзобой молча, стал орудовать ножом. Тетя Дулма поощрительно смотрела с коня. Когда он освежевал мышь, она с улыбкой сказала:
— Ступай, отдай шкуру бабушке, она обработает.
Олзобой заколебался, как бы показывая, что он находится в затруднении. Однако поддержка тети Дулмы сильно его ободрила, и он решил еще раз попытать счастья. Коли бабушка и на этот раз его прогонит. Олзобой скажет, что он тут ни при чем, что это ему тетя Дулма велела...
К летнику приблизились вместе. Дулма соскочила с седла, переступила через порог, весело сказала бабке:
— Наш хозяин с добычей вернулся. Возьмите у него пушнину на обработку.
Словно забыв про свою недавнюю брань, бабка Дыма деловито наказала Олзобою:
— Разверни свою пушнину да повесь на доску сушиться.
Вот тебе на! Олзобой приоткрыл рот. За что же бабушка его ругала? Так он ничего и не понял. А тетя Дулма с значительным видом проговорила:
— Олзобой-то наш мужичком стал: пустил кровь из мышиного носа.
Ободренный успехом, Олзобой еще несколько дней охотился на мышей. И теперь он уже чувствовал себя мужчиной, с важностью посматривая на белых зверюшек. Каждую стрелу он выпускал с таким видом, словно не сомневался, что она непременно принесет ему новую добычу.
Но то ли мыши стали осторожней, недосчитавшись одного из своих сородичей, то ли сам Олзобой потерял зоркость глаза, только в следующие дни он не принес ни одной шкурки, и скоро ему надоело гоняться за мышами. Устало вернувшись из очередного похода, он зашвырнул лук и стрелы под кровать и напился холодного тарака.
Дома, однако, было очень скучно. От нечего делать Олзобой расстелил в тени летника волосатую, из опоек подстилку, лег на спину. Было жарко, даже голубое небо, казалось, источало зной.
Когда глаза Олзобоя устали глядеть вверх, он повернулся набок. Недалеко, около плетневого сарая, постукивали копытами телки-однолетки: они скрылись сюда от жары и оводов. Олзобой лениво и безразлично наблюдал за ними.
Внезапно ближняя пегая телка ни с того ни с сего начала стегать себя хвостом по бокам, выгибать шею, нетерпеливо отбиваться задней ногой. Олзобой присмотрелся внимательней. Под животом пегой телки кружил овод. Он вытягивал похожее на хвостик длинное жало и, подлетая, впивался в телку. И телка, не выдержав, задрала хвост и пустилась в бегство.
Олзобою это показалось очень смешным, и он решил поиграть с телятами.