Ксения Веселова
Инопланетные
Под землей потоки брошенных людей
жмутся в спины встречных одиночек.
Жаль, что мы друг другу не свои, не те,
хоть и ищем губ вверх уголочек.
Мчится поезд. Звездно. Машинист впотьмах
мысленно на сон целует чадо.
Вспомнив след улыбки дочки на губах,
в рельсах видит путь наверх из ада.
Я, не сдавшись, в людях все равно ищу
счастья луч или у губ морщинку.
Неужели все живут по чертежу,
каждый день выходят с поединка?
Не найдя улыбку, я нашла испуг.
«Не отсюда, вам купить билеты?»
Он кивнет, поправит складку мятых брюк
и ответит: «Я с другой планеты».
Под землей пускай или на высоте -
все одно: хватает взглядов пленных.
Да, мы все друг другу не свои, не те.
Хоть с других домов, хоть со вселенных.
Цветочный поэт
Я недопоэт в своей недоквартире,
гербарий души здесь повесил на нить.
Смотрю недосны, бесталаннейший лирик,
без «недо» способен всего лишь любить.
Вино из растений на гроздьях ромашки
я капал на спелые губы твои.
Гляди: вот же тонет на дне винной чашки
моя к тебе слабость, что долго таил.
Забудь о букетах: пионовым небом
скажу, что закат, как и я, обречен.
Мой синий венок, никогда еще не был
я так безнадежно и жалко влюблен!
Рвала одуванчик, сама - словно солнце,
а я все боялся, сжимая венок.
Прости, ангел мой, я не стал стихотворцем;
мечтал о поэме - пишу некролог.
Полил свои страхи медово-цветочным,
порвал свой блокнот, полный недостихов.
Прощаясь навек, подарю тебе точно
венок, что я сплел с голубых васильков.
...
А в этой квартире (прошло уж лет десять)
работал - я слышал - цветочный поэт.
Здесь нить от гербария, надо отрезать:
сухие цветы потеряли весь цвет.
La tristesse durera toujours
Печаль будет длиться извечно,
и скорбь не узнает конца.
Он - дар, право, жизнь скоротечна;
он - суть, в нем природа творца.
Я буду вымаливать слезно:
«Простите же, милый Ван Гог,
за то, что родился так поздно
и рядом в земле не возлег.
Я здесь мелкотравчатый бездарь
среди говорящих картин;
нам ввек не понять его бездну,
которую знал лишь один:
он - брат, не прождавший и года.
Сперва сам возложит цветы,
а следом - второе надгробье
под шум георгинов златых,
под шепот курчавой лианы
их ложа сольются в одно.
И чары французских туманов
покажут Винсента в окно:
бредет, где подсолнухи-солнца,
миндаль где цветущий растет,
где краска змеится, как кольца,
а луны струятся, как мед.
Где звездная ночь хранит грезы,
он шел к бытия рубежу.
Его заключительный лозунг:
«La tristesse durera toujours».
Пять вопросов
Как нежность можно точно посчитать?
Руками, обнимающими маму,
минутами в фланелевой пижаме,
количеством смущений на щеках?
Каким ты нарисуешь свое счастье?
Непишущим оранжевым фломастером?
Затем сотрешь все подчистую ластиком -
а надо улыбнуться, промолчать.
Куда стекают слезы у печали?
Бегут они по пальцам, как по трубам,
склоняют ли дрожать в мученьях губы
или лишь щиплют швы закрытых глаз?
Ну, а любовь? Она тебе какая?
Полна надежд, объятий; но туманна,
не терпит пустоты на безымянном;
а, может, существует вопреки?
В какой одежде ночью ждет тоска?
В дементорских разорванных лохмотьях,
в которых мрак и никакой нет плоти,
или в одеждах той, которая ушла?