Российский историк и публицист Андрей Зубов рассказал, чем наша эпоха уникальна и параллельно затронул актуальные вопросы.
Об аншлюсе
Удачные аншлюсы в истории были. Например, объединение Венгрии и Австрии. Правда, потом все закончилось войной за независимость Венгрии от Австрии. Нынешняя Германия — это конгломерат немецких государств. Разве могли католическая Бавария и протестантская Пруссия раньше представить себя одной страной, а сейчас они прекрасно в ней живут.
Объединения бывают, но вопрос в другом: к чему нам сейчас объединяться? Две бедных тирании — что они дадут друг другу? Один тиран съест другого. От этого кому-нибудь будет легче? Одни олигархи подчинят себе других. Ну и что? Ничего не изменится. Поэтому я думаю, что путь России и Беларуси — это путь демократии и путь к Европейскому Союзу. Австрия и Германия — это один народ, но обе страны сейчас в Евросоюзе и у них отличные культурные отношения между собой. Германия сейчас не собирается поглощать Австрию. Хотя в свое время собиралась, но кончилось это плохо и для Германии, и для Австрии.
Об авторитарном режиме
И в Беларуси, и в России — авторитарный режим. Совершается то, что хочет один человек. Как в анекдоте: чукча знает имя этого человека. Огромный минус авторитарного режима — любые люди ошибаются. Безошибочных вождей только на картинках рисуют. Если при авторитарном режиме никто не решается сказать лидеру, что он не прав, то количество ошибок накапливается. Через какое-то время их становится так много, что они влекут страну на дно. Так было и в императорской России, и в Союзе. Любой авторитарный режим таков. Другое дело, когда в стране демократия. Тогда если накапливаются ошибки, лидера публично критикуют пресса, парламент, оппозиция. В итоге новые выборы — и тебя просто не избирают. До свидания, товарищ Трамп, дыши спокойно. В авторитарном режиме это невозможно.
Как говорил маркиз де Кюстин, в России абсолютизм ограничивает только цареубийство. Когда умер Николай I, тут же произошел разворот политики на 180 градусов. После смерти Екатерины Павел развернул политику на 180 градусов. После убийства Павла, Александр сделал то же самое. После смерти Сталина политика была изменена даже больше, чем на 180 градусов. После смерти долголетнего тирана всегда происходит колоссальный поворот в политике. И этот поворот осуществляют не лидеры оппозиции (если они есть), а ближайшие приспешники тирана. Потому что они больше всех страдают и отлично знают, какие глупости делает тиран. Никто не хотел умирать в Третьей мировой войне — ни Берия, ни Маленков. Они тут же сказали: «Долой войну! Да здравствует мир! Давайте договариваться!» Берии очень не хотелось отпускать из лагерей людей, которых он сам туда и посадил, но пришлось.
Я думаю, что если здешний и московский начальники уйдут, то разворот в политике будет кардинальный. Потому что обе страны в абсолютном тупике. Путин почти довел страну до мировой войны — это страшное дело. Надеюсь, что он не перейдет эту грань. Никому не хочется воевать, все наворовали для того, чтобы жить, а не умирать. Не для того они грабили народ, чтобы весь остаток жизни провести в бетонном бункере, где моча превращается в питьевую воду. Это неинтересно.
О вере в прошлом
До начала XVI века в Западной Европе приверженность к католической церкви воспринималась как естественная форма жизни человека. Неверующих было очень мало, это были чудаки — какие-то ученые, профессора. Были, конечно, иудеи, которые были вкраплены в западное общество, но их воспринимали как чуждые элементы. Были мусульмане, но они воспринимались не только как чужие, но и как страшно опасные. В Европе католицизм был во главе всего.
В Восточной Европе все было не совсем так. Здесь сталкивались конфессии: православие и католицизм. Религия выполняла форму политического идентификатора. По мере того, как ВКЛ становилось все более католическим, православный воспринимался здесь как иностранный агент. А в Москве католик был не просто чужаком, но даже и не совсем человек. Политическая идентификация веры — древняя традиция.
О поиске истины и войнах
Когда в XVI веке началась реформация, Западная Европа раскололась. Время после реформации было временем страшных войн. По современным подсчетам религиозные войны конца XVI — первой половины XVII веков унесли до четверти населения Европы. Этому способствовали эпидемии, страшная чума. Это было жуткое время, хотя оно было временем поиска истины в Боге. Такой поиск привел к невероятному человекоубийству, но нам ли удивляться? Это обычные жатвы сатаны.
О новых кумирах
После Вестфальского мира человечество начало отходить от конфессий. Просвещение сильно подорвало престиж религии. Умные люди говорили: «Ну как можно убивать другого, потому что он другой веры? Это же бред!» Вальтер, Руссо пользовались огромным успехом в прогрессивных кругах общества. Но на смену конфессий пришли нации. О нации вспомнили, она стала альтернативой конфессии. В эпоху Великой французской революции католицизм отправился на гильотину, а нацию объединил национализм.
Если XVI — XVII века — это межконфессиональный конфликт, то XIX — начало XX века — это национализм. Если в конфессионализме каждый считал правильной свою религию, то в национализме каждый считал свою нацию великой. Результатом конфессионального распада в Европе были жуткие войны, результатом национализма были опять же войны. Мир опять понес колоссальную жатву демону разделения, но теперь у этого демона было другое лицо. Тогда появился и социализм, люди стали группироваться по принципу класса. Хорошие классы были достойны власти, плохие уничтожались. Это была фикция. XX век дал конфликт социализма и национализма — и то, и другое гибельно.
Об опыте трагедии
XVI-XX века — это опыт трагедии. Трагедии погружения человека в коллектив, который выше личности и который должен определять мысли человека, его поведение и жизнь. Опыт трагедии был осознан в Западной Европе после Второй мировой войны. Идея человека как элемента какого-то тела, была отброшена. Западная Европа тверда встала на путь — личность главенствует над корпорацией. Интересы личности выше интереса любого коллектива — и конфессионального, и национального, и социального. Победой этой идеи стала Декларация прав человека. Человек — главный субъект, он может определять, во что он верит, к какой нации принадлежит.
В вашей стране есть герой, который сказал, что он атеист православного мировоззрения. Думаю, он имеет мало представления о православном мировоззрении, но с его точки зрения беларусы, в основном, православные. Однако вопрос уже ставится по-другому: кем ты считаешь себя, что тебе ближе? Будучи беларусом, ты можешь быть православным, кришнаитом, католиком, мормоном, индуистом, масоном — это твое право искать. Никто не может сказать, что, если ты беларус, ты должен придерживаться какой-то определенной религии.
О коктейле внутри каждого из нас
Если положить руку на сердце, кто может сказать, что он чистокровный русский, еврей или еще кто-то? В каждом человеке намешано много всего. Деревенская культура средневековья закончилась, люди пошли в города, все перемешались. В каждом из нас нет какой-то одной крови. Как говорил Гитлер, это не кровь, а настоящий коктейль. Поэму каждый сам выбирает свою идентичность.
О восточном заповеднике
Советский железный занавес, Берлинская стена отделили нас от европейского развития. Мы стали заповедником XIX века во время XXI-го. Поэтому всплеск конфессионализма и национализма в наших странах естественен.
О сексуальных меньшинствах
Новое отношение к человеку как к личности имеет некоторые следствия, которые нам на Востоке Европы не совсем понятны. Одно из них — это терпимость к сексуальным меньшинствам. Многим из нас это не нравится, кажется, что это чуть ли не пропаганда другого образа жизни. Разумеется, здесь могут быть перегибы. Но нельзя избивать человека, потому что он другой ориентации. Он имеет право сам выбирать свою судьбу, если он не совершает при этом насилие над другими. Да, есть люди, которым неприятны евреи или гомосексуалисты. Но сейчас надо держать это неприятие при себе. Показывать это — признак дикости. Так в Европе, но не так у нас. Мы к этому еще не привыкли, мы привыкли навязывать свое другому, потому что у нас коллективистское сознание.
О вере сейчас
Сейчас вера — это личное дело человека. Как говорил Теодор Рузвельт, настоящий американец должен быть англоязычным протестантом и при этом белым. Все это уже давно ушло в прошлое. Мы сами выбираем свой путь и внутри конфессии. Если православие, то какое? Один идет по пути внешнего православия, постится по полной программе, читает обязательные молитвы по два часа в день. Другой идет иным путем — молится меньше, не постится совсем, но, скажем, помогает больным. Третий находит свои личные отношения с Богом, у него создается свой диалог. Мы больше не судим другого человека.
Сейчас идет рождественский пост, но никто не осудит человека, если он в этот пост будет есть мясо. Если же ты не хочешь есть мясо и творог, молодец, хорошо, постись. Это твое решение.
Наша эпоха — эпоха персональной совести. Я не скажу, что она уникальна, но подобные эпохи очень нечасто встречаются в истории. Мы должны понять, в какую эпоху мы с вами незаметно вошли или входим из заповедника корпоративного мира.
О языке
Совокупность людей, разговаривающих на русском или английском языках, огромна. Но это не предполагает политических обязательств перед Англией или Россией. А в 1914 году предполагало. Немцев, живущих в России, высылали из крупных городов. И не только потому, что русские чиновники были дикими, но и потому что тогда для немца было естественно служить Фатерлянду.
Если теперь Борис Джонсон скажет, что все англоязычные люди должны поддерживать Англию, его сочтут сумасшедшим. Надеюсь, Путин с его русской идеей — последний такой феномен. Да, мы русскоязычные люди, но мы совершенно не обязаны поддерживать русскую власть.
Об идентичности
Европа сохраняет свою идентичность. Только эта идентичность меняет свои выражения. Европа XIX века, когда люди резали друг друга на полях войн, сохраняла свою идентичность? Он сохраняла свой дух? Нет, потому что она уничтожала человека. А сейчас человека стараются не уничтожать. Христианство — это в первую очередь религия, которая проповедует бесценность человека. Кстати, ислам тоже. «Тот, кто убьет одного человека, убьет все человечество», — говорит пророк Мухаммед. Европа сейчас другая, она не такая, какой была в XIX или в XV веке, как и весь мир. Представьте, что к вам сейчас кто-то подойдет и скажет: «Да, я помню тебя 6-летней девочкой, ты много утратила в своей идентичности». Это будет смешно, то же самое и в вопросе идентичности стран.
О рецидивах
Я не решаюсь сказать, что каталонский или шотландский национализм — это слабый рецидив. Совсем недавно я побывал в Шотландии. Я беседовал с таксистом и увидел в нем лютую ненависть к англичанам. Не все шотландцы разделяют ее. Но почему она появилась? Ведь обе части Великобритании крайне богаты, никто никого не грабит. Тогда в чем тут дело? А дело в том самом принципе, что моя корпорация лучше твоей. Мы все знаем, что это приведет к экономическому упадку, к неприятным явлениям в общественной сфере. И хорошо, если это произойдет так, как между чехами и словаками. В Каталонии, я думаю, это приведет к очень плохим последствиям. Потому что половина каталонцев против разделения, а половина — за. Но если бы национализм был повсеместно, не было бы никакого европейского Союза.
Старое коллективистское сознание не ушло полностью. Огромное число людей пытается вернуть его. Например, подъем правых антиевропейских движений, та же Марин Ле Пен — это попытки обратиться к тому, от чего с таким трудом, с такой кровью вырвался западный мир. Это попытки возродить то, чего уже нет. Но мне кажется, что эти традиции уходят. Большинство общества не пойдет за ними. На мой взгляд, из мира социальных корпораций, из мира коммуналистского мы переходим к миру граждан, каждый из которых есть целый космос, который он должен осознать в себе.
Текст: Полина Лисовская
Фото: Анна Кипель
Оригинал: bolshoi.by