День. Изнывающий от жары Город лежит, задыхаясь, в пыли, обольщённый ожиданием сумерек, когда он сможет, наконец-то, спрятаться в удлиняющихся тенях. Брезгливо морщась, но не в силах сбросить в море копошащуюся массу потных человеческих тел, он покорно терпит бестолковую суету, не видя в ней ни смысла, ни конечной цели. Город знает, что эти люди и есть его жизнь. Но живёт ли он ею сам, или они проживают её за него?
Вечер. Долгожданная прохлада облегчает страдания. Втягивая ноздрями окон остывающий воздух, Город заполняет им лёгкие квартир и домов, выгоняя из них тех, кто больше любит темноту, чем свет. Они молоды, сильны и мало задумываются о других. В них нет ничего особенного, скорее, даже, наоборот - серость ниже статистической. И они это знают, тщательно скрывая свою посредственность от остальных жителей Города, да и, пожалуй, от самих себя. Они выходят на улицу, щурясь от лучей заходящего солнца и смешиваются с презренными обывателями. Их это не смущает. Ведь всего через несколько часов на улицах останутся только они.
Ночь. Сонный Город глохнет от визга тормозов. Дома содрогаются от нарочито громкого смеха, в котором больше лошадиного ржания, чем радости и веселия. Пьяные возгласы, песни под расстроенную гитару, крики о помощи… Город не спит. Город пытается хотя бы вздремнуть…
Утро. Единственное тихое время суток, когда покой лишь изредка нарушается шуршанием метлы дворника, сметающего с детской площадки окурки, осколки разбитых бутылок и презервативы. В ожидании наступающего дня, уставший Город чувствует, как в его недрах скапливается раздражение. И так изо дня в день… изо дня в день…
Начало. Как узнать, какое из череды многократно повторяющихся однотипных событий вдруг захочет стать уникальным и заложить основу для новых действий, вытекающих из, но так не похожих на предыдущие? Как отличить его и не обделить своим вниманием, запомнить судьбоносный момент во всех подробностях, чтобы рассмотреть потом на досуге каждую мелочь, пытаясь понять и осмыслить - что суть и зерно, а что - всего лишь летящая во все стороны шелуха? Взмах крыла какой из бабочек вызовет ураган?
Всё как обычно. Три часа ночи. Самое лучшее время для сна. И вдруг во дворе чей-то крик:
- А-а-а! Сука!
И между домами мечется эхо погони… Всё затихает…Минута… две… пять… Раздаются торопливые шаги. Громко хлопает металлическая дверь подъезда. Пять минут… десять… И когда, казалось бы, всё уже успокоилось, на место событий начинают сходиться те, кто ночью не спит. Слышится их ленивая шаркающая походка. Опять грохочет металлическая дверь. Возбуждённая беседа, из которой до окон долетают отдельные слова:
- …телефон… я видел, где он живёт… да нет, здесь рядом… не наш… конечно надо…
Голоса удаляются и в наступающей тишине близлежащие дома делают очередную попытку забыться, торопливо подбирая разбросанные по углам обрывки сновидений. Никому даже не интересно, что случилось на этот раз: таких историй - через ночь. А кому нужны подробности, тот узнает их утром от бабушек на скамейке, от хвастливых участников, от не ушедшей от расправы жертвы. А пока - спать, ради всего святого - спать…
Мотыльки бьются о колпак фонаря и ветер колышет верхушки деревьев. Подумаешь, кража - рядовое событие. Ну, разве что, малец в темноте ошибся и прихватил вещицу не у загулявшего лопуха, а у почти такого же, как и сам - своего. Так ведь и такие вопросы легко решаются одноразовым мордобоем. В общем, ничего необычного. И всё же - что-то не так. Что-то заставляет простых обывателей тревожно хмуриться во сне, а бродячих собак - сильнее поджимать уши и хвосты. Это просто Город увидел, что в его недрах больше негде скапливаться раздражению.
Ожидание. Судя по отсутствию оживлённых обсуждений в утренних очередях, ничего существенного ночью так и не произошло. Обыкновенная возня в подворотне. А, может, наоборот - напряжённое молчание и угнетающее предчувствие?
Аллегро. Все началось так быстро, что спросонья едва ли кто что-нибудь смог разобрать: беготня, душераздирающие крики, звуки ударов, мат, стоны. И так же, как прошлой ночью, удаляющийся топот, но, на этот раз, - множества ног. Во дворе остаются только стенания и крики о помощи. Никто не ожидал, что малец окажется таким непокладистым и не воспримет вчерашнее наказание за воровство как должное и приведет сегодня за собою еще несколько таких же как и он сам - молодых, сильных и желающих отомстить любому, кто не такой как они. Хотели ли они убивать? Может и нет. Но бездыханное тело на асфальте говорит, скорее, об обратном.
Незабираемая больше Городом злоба покрывает легкой испариной стены домов и, стекая по ним едва различимыми струйками, которые, не впитываясь, как раньше в землю, собираются в невидимые обычным глазом ручейки и медленно текут по улицам, по пути впитывая в себя все новые и новые потоки злобы, набирая мощь и силу.
Город брезгливо кривится, но отвернуться не в силах - разыгравшееся в нем любопытство требует продолжения действа, воспринимая свершившееся не как обыкновенную смерть, а возвеличивая ее в своем воображении до жертвоприношения. Конечно же Городом. Конечно же - самому себе.
Развитие. Спонтанное и безудержное желание мести. Соседние дома встревожены ночным убийством, и слухи рождаются один нелепей другого. Но те, кто действительно хоть что-нибудь знают, молчат, затаив недоброе в своих сердцах. Для них теперь день - это всего лишь ожидание ночи. Враг известен, цена поражения - тоже. Но и победа пугает сладковатым привкусом крови. Отступление невозможно - выбор уже сделан за них и не ими. По телу Города пробегает волнующая и возбуждающая дрожь от предвкушения гекатомб.
Реприза. Теперь все ночи похожи одна на другую - бесконечная драка, переходящая из одного двора в другой, разбегаясь по одной улице и резко сворачивая на другую, барахтаясь в потоках ненависти, абсурда и похоти. Теперь по утрам вместо плевков и окурков дворники смывают кровь и осколки разбитых судеб, иногда, замешкавшись, заодно обмывают неубранные тела. Имена погибших у всех на слуху. Их биографии передаются из уст в уста. Вдруг выясняется, что чуть ли не каждый из них - непризнанный гений, не успевший одарить людей… ушедший так рано… за что? Говорится много хороших слов. В основном теми, кто не знал их ночью и сам не падал замертво под их ударами. А те, кто знали… Они, как всегда, молчат днем, чтобы сотрясти своими деяниями Город в темноте.
Ветхие старушки на скамейках, тяжело вздыхая, вспоминают юность, проклинают немцев и, хрустя суставами, неистово крестятся. Те, кто помоложе, ухмыляясь и пожимая плечами, говорят о девяностых - кто со страхом, а кто и с ностальгией. В какой-то момент, происходящее вокруг начинает восприниматься как нечто, само собой разумеющееся, как данность, оправдывающая саму себя. Похоронные процессии перестают удивлять прохожих, а траурные марши теперь звучат тише - уставшие музыканты, словно извиняются за свою навязчивость. Наступают хоть и суровые, но все-таки будни. И это не устраивает Город. Он уже уловил в запахе крови призрак своей будущей свободы и, опьяненный обещанием, данным самому себе, испытывает жажду, которую трудно будет утолить. И вот, по вечерам на стройках кипит работа - угрюмые люди нарезают метровые куски арматуры, тут же на месте обматывают ее изолентой и грузят целыми охапками в багажники своих машин; едут на ближайшую заправку и набирают полные канистры бензина. В воздухе витает устойчивый запах смерти…
Бред. На улицах горят машины и пылают ненавистью людские сердца. Никто уже не помнит, с чего все началось, и тем более не знает, чем закончится. Нет ни власти, чтобы усмирить людей, ни милосердия, дабы смягчить их поступки. Торжествует лишь извечный, доселе прятавшийся в темных закоулках душ, закон талиона. Родственники погибших проклинают убийц и клянутся им отомстить. Но друзей, втянувших и допустивших все это, они ненавидят сильнее. И больше нет ни чужих, ни своих: удары в спину, выстрелы в лицо, беспощадное недоверие, страх.
Горят квартиры, дома, улицы и кварталы, очищая пламенем неубранные тела уже мертвых и окостеневшие души еще живых. Город никого не выпускает из своих объятий, окружив себя, как алтарь, со всех сторон огнем. Содрогаясь в немыслимом доселе пароксизме боли, он, сдирая кожу, переползает тонкую и острую черту, за которой страдание уже становится удовольствием и бьется в экстазе, со священным трепетом глядя собственной смерти в лицо. Нет ничего, что было «до», и ничего, что будет «после». Только «сейчас» - агонизирующее и бессмысленное…
Коллапс. Еще горит периферия, и заливает улицы кровь, но там, где все начиналось - как в центре циклона - спокойствие и тишина. Он достиг своей цели и теперь может наслаждаться полным безмолвием. Город любит это место, хотя и трудно сейчас найти среди руин тот дом и тот подъезд, которые он так заботливо осветил фонарем, чтобы можно было легче найти незадачливого воришку и привести сюда тех, кто не спал ночью, требующих расправы, но не ведающих последствий. Теперь его недра пусты и снова готовы принять в себя любовь, раздражение или ненависть. А пока в ожидании тех, кто может ему все это дать, Город спит, лелея воспоминания и превращая их в сны: то светлые и уютные, то жестокие и беспощадные. И нет покоя порождениям его разума, как нет его и разуму, порождающему их.