Это история из моего далекого прошлого , туманных 90-х, но которую я помню очень хорошо и готова рассказывать ее тысячи раз подряд. Особенно полезна, на мой взгляд, моей дочери , избалованному ангелу да и мне самой , когда я рассуждаю о том, что капучино в этот раз не так уж хорош и роза ветров не очень то приятна . Прочтите , окунитесь в те времена , коль мода на это время так уверенно наступает . Я росла в 90-е. Чудесное время.
Каждая девчонка в моем дворе мечтала о Барби. Чумовое помутнение всех детских голов сопровождалась истерией их родителей по поводу цен на эти странные заморские куклы. Родители, испуганные и взволнованные, бегали от дома к дому, собирались в кучки и ломали головы что предпринять.
Во Львове, где я родилась и выросла, внутри извилистых улочек, мощенных брусчаткой, с внутренними двориками за тяжелыми коваными дверями со старинными медными замками, которые будто изъедены временем, ржавые, истертые…, – так вот: вдруг на одной из такой львовских улиц открылся фирменный магазин «Barbie»! Я до сих пор вспоминаю о том, как мы заходили туда с мамой, словно о чуде. Мама забирала меня с занятий художественной гимнастикой, мы шли некоторое время пешком. В то время об этих куклах не говорили разве что в огородах или в очень дальнем пригороде, и мы заходили по пути домой в это магазин всякий раз, когда появлялась такая возможность. Я неслась в предвкушении чуда, торопила маму, укорачивала дорогу, высматривала заветную розовую вывеску на английском языке и за сто метров буквально бежала навстречу ванильному, зефирному и иностранному миру. Мама еле успевала за мной, хватала свои сумки с лекциями, газетами, косметичками, держала мою ладошку жесткой хваткой и поддавшись мне, своей «дитине», маленькому смерчу с большими бантами, летела вместе со мной рассматривать эти чудные создания зарубежного мира.
Магазинчик был очень небольшой, просто крохотный, и, как водится, вместить туда товара пытались гораздо больше, чем в принципе позволяло пространство.
Небольшая комнатушка, буквально три на три метра, была как будто Ноевым ковчегом для жителей кукольной страны. Боже мой, везде, на каждом клочке свободной площади, стояли модельные белокурые и голубоглазые Барби, с тончайшими ногами, осиными талиями, золотыми волосами, а также их всевозможные мужья-любовники – Кены всех мастей и пород. Они стояли парами, блондины и брюнеты, шатенки и рыжие. В спортивных нарядах, с кукольными теннисными ракетками и в картузах для конных скачек, в огромных дорогущих свадебных платьях и в коротких джинсовых юбчонках , с гитарами и без них. Русалочки, Белоснежки, Златовласки, Золушки. Кукольные мужчины покоряли сердца постсоветских перестроечных уставших женщин элегантными идеальными костюмами, безупречными бабочками, нежнейшими галстуками, аккуратными уложенными бородками и невероятными широкими мускулистыми плечами. Чуть поодаль стояла дружная ватага детей Барби и Кена, выглядело это так, будто кто-то из воспитателей упустил момент и выпустил на прогулку целый пионерский отряд из элитного детского лагеря партийной элиты.
Дети были ангельски милы, до неприличия хороши собой, сказочно улыбчивы и опрятны, как подобает героям американских рождественских кинокомедий.
Между жителями этого мира на витринах магазина размещалась утварь, необходимая для обычного комфортного (вполне себе!) проживания обычных (таких себе!) семей Барби, Кена, Синди и Джона. Столы для летних беседок; кукольные решетки для барбекю; крошечные клюшки для крошечного гольфа; мелкие белые пудели с бантами на хвостах и еще более мелкие плюшевые картинные кошки с котятами. Дома для Барби, гардеробные для Барби, автомобили, бассейны, мотоциклы, яхты, лошади первые мобильники (а это 1993 год, на минуточку!). Роскошь и богатство, буйство красок, разнообразие, выбор, возможность прикоснуться к «дольче вита» пленяли детей и их родителей.
Все, кто однажды попадал в это сказочное место, навсегда заражались этим вирусом. Каждая из побывавших там девочек мечтала о своей кукле, о своем свадебном платье с зефирными бантами и жемчужными розами и о сверкающей короне на голове. Каждая примеряла туфельки, платьица, веера и шляпы. Потому что это была настоящая сказка… Каждая женщина мечтает быть принцессой. А становясь обладательницей этой куклы, и сама становишься принцессой. Божественный маркетинг, реклама, паразитирующая на нереализованных женских мечтах. Но. Это прекрасно!
Я очень хорошо помню это свое чувство. Это была даже не просто детская мечта об игрушке, это было какое-то подобострастное вожделение чего то несбыточного, я больше никогда ничего так не хотела, как тогда эту куклу. Стоила она неприлично дорого, просто непомерно дорого по отношению к родительским зарплатам.
К тому моменту мы уже собирались выезжать из страны, мы жили в реальной нищете, да что говорить, вся страна тогда жила в таком состоянии. Родители по копейкам собирали хоть какую-то сумму, но нам постоянно не хватало даже на еду, не говоря уже обо всем остальном. Я молчу уже кукле, которая в тот момент стоила так же, как несколько зарплат мамы и папы -- огромная, неподъемная сумма!
У всех подружек во дворе уже или были Барби, или должны были вот-вот появиться. Я не ждала, я просто мечтала, в мыслях представляла, как я с ней играю, хвастаюсь перед дворовыми подружками, меняюсь с ними пестрыми кукольными "луками" и нарядами, сумками и туфельками, бусиками и коронами. Все это завораживало меня, я сочиняла истории любви, переживания и приключений млей будущей Барби. Иногда просила куклу у кого-нибудь из своих осчастливленных подружек, рассматривала ее, примеряла на нее свои истории любви, наряды, и, поняв, что моя будущая кукла, та, волшебная, придуманная, все равно лучшая во всем мире, отдавала Барби хозяйке.
Однажды я поняла, что мама с папой решили исполнить самое заветное мое желание. Полгода мы с мамой ходили в тот магазин в центре Львова, присматривались, приценивались, примерялись, сравнивали волосы, наряды и упаковку. И все не зря. На мой день рождения мне пообещали ЕЁ.
Я поверить не могла своему счастью. Это было что-то ну просто космическое, умопомрачительное в масштабах моей детской, скромной по размерам, но невероятной по эмоциональной окрашенности, Вселенной. Мы в последний раз сходили с мамой в магазин, мама вопросительно указала пальцем на коробку, вы которой стояла белокурая красавица в узком розовом платье с широким блестящим поясом. Она была невероятна хороша. Барби смотрела на меня своими расписными глазищами, улыбалась голливудской улыбкой и манила меня к себе.
– «Точно эту?»
– «Да, мам.»
– «Кеееееещ?» (так мама называла меня иногда, это было ласковое обращение, что-то типа «Кисы», сродни папиной «Басяпе»).
– «Ладно, пошли, папа ждет»
Мы вышли оттуда, мое сердце колотилось от счастья. Я конечно же, ждала, что мама мне ее уже купит, я даже чуть расстроилась, что ожидания не оправдались, но понимание, что она будет моей, что мама не просто так спросила меня и не просто меня привела в тот день в магазинчик, что вот она, именно она будет скоро со мной всегда и везде, красавица, в розовом платье, с широким сиреневым поясом, – это понимание все искупало.
Я считала не просто дни, я считала часы и минуты, вздрагивала каждый раз, когда папа приходил с пакетом, внешне хоть отдаленно напоминавшим коробку с куклой. Я жила одной только мыслью. О Барби.
День настал. Я с самого утра сидела на кухне, в пятый раз перечитывала одну и ту же книгу. Со стула на кухне был самый лучший вид на входную дверь. Я ждала отца. Я знала, что настал ЭТОТ день.
В какой-то момент я наконец услышала знакомые три коротких звонка в дверь, условный семейный шифр, который всегда у нас использовался, и замерла. Дверь в секцию… так, щелкнул замок дубовой двери, таааак, скрипучий отзвук второй двери. Сейчас, сейчас.
Я замерла в ожидании коробки. Вытянула руки. Закрыла глаза . Ничего не происходит. Еще пару минут, наверное, просто достают из сумки хозяйственной, наверное просто заминка какая. Ничего.
В тот день папу вероломно поперли с очередного места работы. Он тогда работал то ли в лесотехническом институте, то ли политехническом. Черная дыра, после распада Союза вузы рассыпались по кускам, инженеры перестали быть нужными, а уж те, кто их учил и обеспечивал учебу, тем более. Тысячи доцентов, старших и младших научных сотрудников увольняли из вузов, они уходили в неизвестность и пытались выстроить свое капиталистическое будущее. Кто-то продавал все, что есть, и начинал бизнес, а потом прогорал и уезжал в деревню, если было к кому; кто-то соглашался на любую работу, хоть какую-нибудь, лишь бы не умереть с голода.
Людей тогда вышвыривали пачками на улицу, выплачивать пособия было неоткуда, советская система сыпалась, как карточный домик, судьбы людей были переломаны, как тростинки, через колено.
Папу уволили, не выдав ни копейки. Он пришел домой, опустив голову, чуть выпивши, молчаливый и сердитый. Он сидел и молчал. Мама смотрела на него. Он смотрел на меня. Я смотрела на свои руки. Это момент казался мне вечностью. Я сначала молчала, не веря в то, что происходит, потом в какой-то момент я просто ни о чем не думала, а потом опустила глаза. Села на тот самый стул, на котором весь день прождала чуда. В руках у меня был то ли носовой платок, то ли салфетка, то ли соска от другой куклы. Я смотрела только на то, что у меня в руках, не замечая того, что происходит вокруг меня, о чем говорят мама с папой. Боковым зрением я видела, как мама взмахивает руками, хватается за голову, жестикулирует, что-то говорит папе, тот отвечает ей, крутит пальцем у виска, они спорят, громко и шумно... В какой-то миг говорила только мама, а папа смотрел на меня. В упор. Я вся тряслась, у меня дрожали руки, я побледнела, закусила губы… То, что случилось, было для меня настоящим ударом.
Папа подошел ко мне, взял меня за руку, погладил по виску, щеке…
– «Милая, ну ты чего?»
Я молчала. Я даже не смотрела на него – я смотрела сквозь него глазами, полными слез. Я рыдала. Немо рыдала.
Он подвинулся ко мне близко-близко, дотронулся своим носом моего, это был наш с ним секретный ритуал, что-то вроде проверки на взаимное соответствие, мы делали это часто. Это было намного нежнее, чем обычный сухой чмок в щеку.
Отец встал, бросил вопросительный взгляд на мать, та жестами ответила ему, что денег в доме нет уже давно, развернулся и, не закрывая дверь, вышел вон.
Мать сидела на стуле напротив меня, вытирала руки о передник и молча смотрела на меня, не понимая, что делать дальше.
Отец вернулся через час, пьяный, еле стоял на ногах, как всегда подначивал маму, травил какие-то анекдоты. Он принес тогда большую сумку, в ней были сокровища для нас. Полпалки копченой колбасы, шпроты, батон белого хлеба, бутылка шампанского и ОНА. Аккуратно завернутая в газету коробка с той самой моей мечтой. Я не верила тому, что происходит. Отец ничего не говорил, он просто сидел напротив и фирменно «по-шестаковски», улыбаясь, наблюдал за тем как я, трепетно касаясь вожделенной пестрой коробки, открываю ее.
Мать тоже не верила. Она стояла молча, с грустной улыбкой, и плакала.
Папа потратил тогда часть наших сбережений, которые мы почти год собирали для того, чтобы поменять квартиру и уехать. Не ели, не пили, во всем отказывали себе, лишь бы собрать хоть что-то. Он плюнул на все соображения экономического характера, потому что сердце его не смогло выдержать моего несчастного вида.
Я очень хорошо помню эту историю. Я всегда знала, что папа отдаст за меня все, он всегда был готов ради меня на подвиги, я всегда была для него его принцессой. Он всегда и совершал ради меня подвиги. Я безумно благодарна ему за это и бесконечно его за это люблю.