В июне, когда я сам уже готовился получать диплом, мы с Люсей, лучшей подругой Ани, бывшей моей подруги, решили прокатиться на Псковское озеро. Или Чудское. Они там друг с другом связаны проливом. Аня после университета работала в каком-то рыборазводящем или рыбоохраняющем институте, и именно в это время плавала по озеру на пароходике, выпуская в воду рыбьих детей и замеряя количество выживших с прошлогоднего посева. Работала Аня в Пскове, а на озера ездила в командировки.
Были мы у нее как-то зимой, большой нашей питерской компанией. Ехали поездом до Пскова, от Пскова на автобусе бог знает куда, а потом на санях в леса уехали. В этих лесах стояла рыборазводящая или рыбоохраняющая станция на берегу то ли речки, то ли озера. Все было завалено глубоким снегом. Пили спирт, парились в бане, а из бани, сверкая свежепомытыми задницами, ныряли в прорубь. Там я прыгал в прорубь первый и последний раз в жизни. На спирту прыгалось отлично.
Был там у Ани какой-то ухажер с намерениями. Смотрел он на меня не очень дружески, но мне от Ани уже ничего и не надо было. Из-за меня его намерения никак не пострадали. Да не запомнил я его, просто осталось ощущение какой-то неловкости. А не запомнил по двум причинам: во-первых, он не был мне интересен, а во-вторых, приехал я в эти леса нетрезвым, пили мы там беспробудно, и уехал я оттуда пьяным.
Кстати, в Пскове был страшный холод. На автостанции стоял туалет типа сортир, дверь в который не закрывалась. Внутри туалет был завален мерзлым дерьмом, на которое спускались разноцветные сталагтиты и с которого поднимались не менее красочные сталагмиты. Или наоборот. Снаружи стены сортира также были покрыты замерзшими отходами жизнедеятельности автобусных пассажиров.
А поездка в санях была очень увлекательной. Это были самые настоящие сани с настоящими лошадьми. Ехали мы долго, деревья засыпаны снегом, и напоминало всё это какую-то сказку.
На сей раз мы поехали вдвоем с Люсей, и не в леса, а на озера, и не зимой, а летом. Псков мне понравился. На берегу реки Кремль. Очень красивый. Там в то время проводилась реставрация. Полкремля можно было обходить без опаски, но во вторую половину лучше не соваться, чтоб во что-нибудь не наступить.
Где сели на корабль, не помню. Возможно, и в Пскове. Снова пили, плыли, каких-то мальков запускали. Ранним утром я проснулся от жуткой вони. Выбрался на палубу – воняло везде. Из-под воды периодически поднимались разнокалиберные пузыри и звучно лопались, оставляя последний привет - непередаваемое зловоние. Это был портик в городе Гдове. Интереса ради институтские ребята измерили содержание кислорода в воде. Его там не было. Ни кислорода, ни содержания. И в эту клоаку запускали мальков.
В районе порта в озеро впадала речушка, городская сточная канава. По речке плыла белая пена и большие пузыри, похожие на наполовину погруженные в воду воздушные шарики. Всё воняло. Оказалось, что вверх по течению, выше Гдова, стоял молочный заводик. Очистных, естественно, не было, и все отходы по речке спускались в озеро. Этот заводик и отравил все окрестности.
Население древнерусского городка Гдова в то время насчитывало две тысячи жителей. Интересно, что в начале века население превышало пять тысяч, и это был крупный торговый центр. Но советская власть его доконала. В центре городка была мощеная камнем площадь, обрамленная старинными торговыми рядами. А в центре площади неизменная деталь пейзажа российской глубинки – лежащий навзничь, в дугу пьяный мужик…
Аня к тому времени проработала в тех краях год и поняла, что никакая карьера ее не ждет. Люся приволокла меня туда по Аниной просьбе – я оказался самым светлым пятном в ее воспоминаниях, и у нее оставалась надежда что-то вернуть. Как она думала, последняя надежда. Но что можно вернуть? Когда мы уходили из порта на автостанцию, чтобы ехать в Питер, Аня стояла в воротах и плакала. Но всё прошло. Как ни жаль, но ничем помочь ей уже не мог. И не хотел. Эта страница жизни была перевернута.