«Скоро побегут все европейцы от жизни такой, как миленькие – вот увидите. Придавили их как следует – и не только мигранты. Хрящи им культурные ломают – понимаете? Мужикам – хуже всех. Депрессняк пошёл. Половина побежит в Штаты, половина – к нам. Да на хрен они в Штатах нужны – сюда и побегут. Всех примем – в Бога пусть тут веруют, и на фрейлен-фрау заглядываются». Фраза случайного попутчика в поезде про депрессию была сильно гиперболизирована в смыслах, но что-то в ней показалось верным.
Что конкретно? Про то, что ломают культурные хрящи. Ломают, и с особой жестокостью. Представить жизнь голландца, немца, шведа лет двадцать-двадцать пять назад – значит, порадоваться за человека. Процветание твоего государства и Евросоюза, достойное обеспечение чем угодно существования любого – даже категорически отказывающегося работать; свобода вести выбранный тобой образ жизни – хоть асоциальный, лишь бы в рамках закона; в конце концов, бесконечные новости о поверженной России – как немаловажный фактор успокоения психики в понимании факта, что ты живёшь на правильной стороне истории. Если что и может испортить настроение, – всего лишь счёт футбольного матча любимой команды.
Что стало с Европой за эти годы – голландцу, немцу, шведу можно понять, но невозможно поверить. Невидимая рука совершила оборот указательным пальцем, и вдруг привычное белое начали называть чёрным, привычное чёрное рекомендуют называть белым. Кто рекомендует? Невидимый голос, заполняющий уши всех и каждого мистериальными установками на жизнь. Установки, причём, все вокруг секса; но странным образом накрыли все сферы жизни. И все молчат, не знают, кому жаловаться. Не захотел молчать лишь странный писатель-француз, застрелившийся у алтаря Нотр-Дама в день принятия в его стране закона о возможности заключать брак однополым. Демарш прошёл почти незамеченным, несмотря на пафос поступка. Может, все решили, что это перфоманс – умирает, мол, в один день с той Францией, которую любил. Потом голос шепнул, что человечеству пора разобраться с количеством полов. Тут началось! Полов оказалось три. Три! Пошли проблемы с туалетами на улицах и в школах. Уже четыре? Четыре пола! Нет, шесть! Куда дальше? Можно и дальше – голос ли это шепчет; ветер ли звенит в ушах голландца, немца, шведа. Из-за этого шума прослушали важное – теперь, вроде, отца нельзя называть отцом. Нельзя мать называть матерью. Это нарушает права женщин; и, как следствие, мужчин. Или наоборот? Да уже не важно – главное, что нельзя. Про мужчин и женщин – вообще нельзя. Чего нельзя? Непонятно чего – но нельзя. Даже про Золушку нельзя.
Пока звенело в ушах, по улицам пронеслись толпы выходцев из Африки и ещё откуда там – затолкали всех и каждого. Вроде, утихли, но никуда не делись – громко смеются между собой, пристают к местным девушкам (выходцам голос про шесть полов в ухо не шепчет), ёлки рождественские демонстративно сбивают на улицах. Что, теперь и ёлки нельзя? А что можно? Что? Только в храм; но и здесь мигранты недовольны. Селятся всё ближе. А ведь в храмах ещё и Бог-отец. Но Его нельзя так называть. И Марию матерью – нельзя. Кругом идёт голова.
А в Мальмё, пишут, над алтарём в церкви картину повесили, где Адам – гей, Ева – лесбиянка, а змий-искуситель – трансгендер. Реакция прихожан – толерантная. Какое-то новое движение? Голос, ответь.
**************************************************
«Скоро побегут все европейцы от жизни такой, как миленькие – вот увидите. Придавили их как следует – и не только мигранты. Хрящи им культурные ломают – понимаете? Мужикам – хуже всех. Депрессняк пошёл. Половина побежит в Штаты, половина – к нам. Да на хрен они в Штатах нужны – сюда и побегут. Всех примем – в Бога пусть тут веруют, и на фрейлен-фрау заглядываются».
Фраза случайного попутчика в поезде про депрессию была сильно гиперболизирована в смыслах, но что-то в ней показалось верным. Ломают; конечно, ломают. Католики Европы пытаются сопротивляться новациям жизни; но у протестантов в кирках начинают развешивать невероятные картины. Уже и в Бога веровать толком нельзя.
Что, правда, побегут?