Время три часа ночи, на пороге второе января две тысячи двадцатого года, горячие глаза закрываются и открываются, будто мои веки нагружены свинцовыми дробинками и вот настает тот самый момент, когда мозг отключается. Здравствуй, сон! Но что-то идет не так - вместо снов о мирно пасущихся буренках на свежих и вечно зеленых альпийских лугах я снова и снова вижу недавние события…
Вот пошел очередной отрывок. Фюзеляж самолета, свист турбин, открыта рампа и двери, все качаются, только бы устоять на ногах, страшный вой сирены, топот. Отрывок сменяется следующим – гул трассеров и звон гильз, выпадающих из орудия «тридцатки», дурманящий запах пороховых газов. Стой, не уходи, этот запах я почувствовал и сейчас. Невыносимый режиссер кричит – следующий кадр. Ладно, так уж и быть. В полусне, я снова веду БМД через поля, леса, копчено-пыльное лицо, я вылитый Луи Армстронг и пою:
«I see trees of green, red roses too
I see em bloom,for me and for you
And I think to myself... what a wonderful world...»
Вот черт, песня обманула. Ни роз, ни деревьев я не вижу, а теперь нахожусь в дремучем лесу и пытаюсь заснуть в яме. Это наше импровизированное жилище, сверху рваный тент от БМД, оттепель, везде вода, слева от меня сном младенца кто-то спит, кто-то совсем мокрый, ведь вода льется ему на голову тонкой струей. Это все в век информационных технологий и прогресса, я дико мерзну и начинаю ненавидеть все вокруг. И вот, когда уже промерз до костей, тебя не трясет, тебе все равно, является матушка апатия, а за ней тяжелый и болезненный сон. Сон во сне, хм… Неплохо.
Утром все быстро вылезут из землянки, чтобы помочиться и покурить. Влажные сигаре-ты, горький привкус мокрого табака и кашель туберкулезника, мокрые ноги. «Пам – парам – пам - пам, то что я люблю» - со смехом произносит один из солдат.
Ветер разгоняет на небе тучи, день проходит как-то незаметно и наступает вечер. Мороз, пришедший на смену оттепели, сделал свое дело, и вот я брожу в патруле по крепкому снежному насту, на ресницах иней, глаза гноятся и образуют колтун. Фу, противно…
Держа в руках автомат, прислоняюсь к дереву и думаю – «Сколько дней мы уже тут? И что мы тут делаем?» Вспоминается теплый дом, сухая кровать, одеяло, женское тепло, вкус и трепет губ, да черт бы побрал все это, побыстрее бы началась активная фаза учений, сдохните ублюдки вшивые, присоединяю магазин, ненависть растет, передергиваю затворную раму, ствол направлен на палатку офицеров, которые в тепле спят на кроватях, нажимая на спусковой крючок, выдыхаю…
Хоть в одном право командование. Нам не выдавали патроны. Я стоял так еще минут десять, наблюдая за искрами, которые вылетали из печи–буржуйки, установленной в офицерской палатке. Мне тепло.