Сугробы у плетней начали оседать. Весеннее солнце пробило в них тончайшие ходы, и сугробы рухнули. Растаяли толстые сосульки, повисшие с крыши хлева и опадавшие днем со стеклянным звоном. Вешние воды унесли остатки грязного снега.
Земля подсохла на склонах сопок и на буграх, из бутанов вылезли отощавшие за зиму тарбаганы. Оставили норы и серые суслики, забегали в поисках еды. А с неба зазвенела ликующая трель пестреньких жаворонков: «Тип-чи-гурр, тип-чи-гурр». Степь покрылась веселым прозрачным весенним маревом.
Отощавшую скотину выгнали на пастбище. Молодые бычки, нетели-коровки, досыта набив желудки прошлогодней травой, блаженно лежали на солнцепеке, с тяжелыми вздохами пережевывая сытную жвачку, наблюдая белошеих сорок, что бегали по их спинам, выклевывая личинок оводов.
С наступлением красных деньков переполнился и Олзобой непонятной радостью. Как угорелый верхом на хворостине носился он по лугам, буеракам, без всякой цели стреляя из лука. Душа Дулмы ликовала при одном слове «мама», что то и дело срывалось с уст Олзобоя. Ей казалось, что эта ее близость с маленьким Олзобоем не волнует ни бабку Дыму, вечно занятую хлопотами у очага и у овчин, ни Дугшана, целыми днями что-то мастерившего во дворе под берестяным навесом.
Вскоре ей пришлось убедиться, что это была ошибка. Все чаще стала она замечать равнодушное, даже недружелюбное отношение мужа к Олзобою. Вначале Дулма надеялась, что со временем Дугшан привыкнет к ребенку. Тем более, что видела, с каким робкими восторгом первые недели смотрел Олзобой на вернувшегося с фронта воина.
Но вскоре и Олзобой уловил признаки холодной отчужденности Дугшана; после этого отношения их сразу разладились. Мальчик насторожился, перестал оставаться с ним вдвоем и убегал к Дулме на пастбище, в загон, где она возилась со скотиной. Грустно и обиженно смотрела Дулма на мужа.
Вернувшись к мирной жизни, Дугшан, казалась, все еще не опомнился и с какой-то неясной улыбкой думал о чем-то своем, словно удивляясь тому, что остался без ноги, и не веря своему возвращению. Восторженно смотрел Дугшан на жену, будто увидев ее впервые, поражен был ее красотой. Ласковое, нежное отношение Дулмы делало его счастливым, когда он находился дома, в своей юрте, а когда ему случалось ездить в правление, и там он встречал заботу и уважение. Председатель колхоза Балдан Абармитов старался обеспечить его хорошей работой.
Но недолго был счастлив Дугшан. Однажды приехал в правление с колхоза, оставил лошадь у амбара, задал ей сена. За углом стояли две бабы, и одна, из них, Черная Хандама, громко сказала соседке солдатке, муж которой погиб под Орлом:
— Везет кое-кому. Пускай с культей да мужик под бочком. Есть к кому прижаться. Еще и сын полюбовника под рукой, мамкой величает! Чего душеньке угодно!
Единственная нога Дугшана так задрожала, что он вынужден был присесть на завалинку. И лишь собрав все силы, забрался в телегу и, вместо того чтобы зайти в правление, погнал чалого обратно к себе в падь.
Вот тут-то в его душе и поселился яд. Зорко исподтишка стал присматриваться он к жене и убедился, что она, в самом деле, каким-то особенным взглядом ласкает Олзобоя. «Наглый язык у Черной Хандамы, а похоже, она правду сбрехала», с горечью подумал Дугшан.
Теперь, видя, как Олзобой бегает за Дулмой, называя ее молодой матерью, замечая, с какой растроганной нежностью она улыбается ему в ответ, Дугшан с трудом держал себя в руках, утешаясь тем, что ведь не вечно они будут жите в одной юрте с бабкой Дымой.
Однако не всегда человек может совладать с собой. Как-то на летнем пастбище он увидел, что его жена поцеловала Олзобоя. Дугшан помрачнел от ревности и с языка его сорвались слова, давно просившиеся наружу:
— Чего это ты все ласкаешь сына Дагбажалсана Дандарова?
Дулма вспыхнула, глянула на мужа глубоко уязвленным, обиженным взглядом и молча пошла прочь. Несколько суток супруги не разговаривали, ночью Дулма отодвигалась на край кровати. Дугшана болезненно поразила решимость жены, он не ожидал от нее такого отпора.
Незаметно наступило время Олзобою идти школу.
Начались великие сборы и хлопоты. До этого зимой Олзобой по настоянию бабушки носил овчинные штаны шерстью внутрь: в них удобно было кататься с горки — садись на предназначенное природой место и лети вниз.
Летом Олзобой ходил в закрытых штанах без прорех и карманов, просто сшитых из двух рукавов, и в просторной рубахе — точной копии нижней мужской рубахи. Ремнем ему служил матерчатый пояс с наглухо завязанными концами.
Теперь Дулма сшила Олзобою совсем другие штаны: с двумя крупными пуговицами на поясе, с прорезанными по бокам карманами, с отворотами внизу. У рубашки был отложной воротник и манжеты с маленькими белыми пуговками. Не всякий человек поймет, как обрадовался Олзобой. Он весь раскраснелся, примеряя этот роскошный костюм: увы, в юрте не было зеркала, чтобы посмотреться.
Весь день накануне начала учебы Олзобой ходил в обновке, не вынимая рук из карманов. Вечером, войдя в летник, он не хотел раздеваться, заявив, что ляжет спать в штанах и диковинной рубашке. Бабушка Дыма посмеялась над внуком и, безобидно покрикивая, принудила его снять одежду. Ночью Олзобой раза два испуганно вскакивал, проверяя, цела ли одежда.