В сельском магазине ассортимент товаров – немудрящий: консервы, конфеты «Дунькина радость», водка, колбаса, халаты. И хлеб, который «всему голова». Хлеб привозили каждый день в грузовой машине по расписанию.
Заранее возле магазина собиралась очередь: женщины вставали в кружок и обсуждали последние новости государственного масштаба и соседнего подъезда; мужчины поступали более благоразумно – садились возле белой оштукатуренной стены магазина в тенечке на пустых ящиках и курили самокрутки. В пыльной яме, оставшейся после высохшей лужи, спал огромный бездомный пес.
Громыхая, подъезжала грузовая машина. Пес поднимал голову и провожал ее взглядом. Женщины разрывали кружок и выстраивались друг за другом, мужчины тушили самокрутки и тоже вставали в очередь. Хлеба брали много: семьи в селе были, в основном, многодетные.
Те, кто опоздал к привозу и оказался в хвосте очереди, взволнованно следили за теми, кто заходил в магазин и выходил с полными авоськами или руками буханок. Но хлеба, как правило, хватало всем: на хлебокомбинате тоже понимали, что в селе, в основном, живут многодетные семьи.
Получив в руки две буханки золотистого белого и одну буханку ржаного хлеба, я честно несла их домой. Но хлеб так вкусно пах! И я с наслаждением, вдыхая аромат еще горячей буханки, откусывала хрустящий край. А потом еще и еще… Домой я приносила буханку, обгрызенную наполовину. Бабушка с дедушкой меня никогда за это не ругали. Понимали силу искушения...
Мы с мамой поднимались на третий этаж в предвкушении встречи. Дверь распахивалась, я успевала сделать лишь один шаг за порог, и тут же оказывалась в объятиях бабушки: «Моя-то золотая приехала (поцелуй), моя-то ненаглядная (снова поцелуй)!» Навстречу нам несся кобель по кличке Муха – веселый двортерьер, который увивался возле ног, радостно виляя хвостом и гавкая. ( Не спрашивайте, я даже приблизительно не знаю, почему дедушка Толя решил назвать кобеля Мухой.)
Лето началось!
Утром меня будил запах оладушек и кукование кукушки в настенных часах. Мир потихоньку просыпался вместе со мной, наполняясь пока еще рассеянным солнечным светом, запахом недавно скошенной возле дома травы, кукареканьем петухов, кузнечиками и… шуршанием колес машин, которые спешили прошмыгнуть по своим делам по шоссе рядом с поселком. Вж-ж-жих! Вж-ж-жих! Вот так: между шуршанием шин, с одной стороны, и стрекотом кузнечиков с другой, разливалось мое широкое деревенское счастье.
Кровати у бабушки были такие, как и полагается: железные, с круглыми набалдашниками, с толстыми матрасами и высокими перьевыми подушками, спрятанными под тюлевыми накидками. Иногда я сооружала из стульев «карету», складывала на них гору подушек, а сама усаживалась сверху в «фате» (одной из тюлевых накидок, завязанной сверху в узел.). Все это роскошество размещалось как раз на уровне небольшого настенного зеркала, и я могла быть одновременно и актрисой, и зрителем в собственном спектакле.
Как любая девочка, я росла с мечтой о свадьбе, где я буду невестой в красивом длинном платье и белоснежной фате. Если бы только зеркало – свидетель моих триумфальных каретных разъездов – было волшебным, оно показало бы мне мое будущее. Я выйду замуж в очень красивом, но не свадебном платье (просто в том возрасте, в котором я выходила замуж, имея ребенка, белое платье вряд ли было бы уместно), и в волосах у меня будут прелестные маленькие розочки, а не фата. Если бы зеркало умело разговаривать, оно улыбнулось бы и сказало мне: «Вот дуреха, так дуреха!». Но зеркало тактично молчало.
На полке, рядом с кроватью, стояла тяжелая бронзовая статуэтка девушки в спортивном купальнике. Волосы забраны в тугой пучок, в руке держит весло. Бабушка Лида рассказывала, что ее премировали этой статуэткой за ударный труд в совхозе. За тяжелую, непосильную, неженскую работу. Когда я брала статуэтку двумя руками, то тут же прижимала ее к себе, чтобы не уронить и наклонялась вперед под ее тяжестью. Нет, такой награды мне бы не хотелось. Мне бы хотелось подержать в руках «Оскар», например. Хотя откуда я знаю, может быть Оскар еще тяжелее?
Умывшись, я шлепала босиком по линолеуму на кухню и включала радио. «Здравствуйте, ребята! В эфире – "Пионерская зорька"!» - бодро здоровалось со мной радио. Под ритмичные звуки пианино и энергичные команды диктора я намазывала сметаной пышную, еще теплую оладушку и, держа ее в руке, делала взмах ногой. «Три-четыре. Закончили упражнение…» - разрешало мне радио.
Дома было тихо. Только мухи, избежавшие участи прилипнуть на клейкую ленту или быть убитыми дедушкиной самодельной мухобойкой, нагло жужжали где-то возле уха и иногда бессовестно пробегали по горе еще теплых оладушек. Да пес Муха, вздыхая, лежал свернувшись клубочком под столом и следил за мной одними глазами, не поднимая головы.
To be continued или продолжение следует...