Музыкант, 69 лет, Лондон
Мне осталось жить лет двадцать, и я не хочу тратить их на россказни о своем милом детстве.
Когда мне было около тридцати, мать с отцом жили в доме, который я купил им, мы сидели за обедом, и мать сказала: «Интересно, ты когда-нибудь успокоишься и найдешь нормальную работу? Ты мог бы получить работу в почтовом отделении. В офисе. Даже письма таскать не надо».
Я довольно интересный парень.
В 49 лет я внезапно осознал, что моя жизнь стала очень монотонной. Я испугался и переехал в Санкт-Петербург.
Раньше в аэропортах играла динамичная музыка, которую обычно слушают по радио, и она должна была всех успокаивать. Поэтому я написал «Музыку для аэропортов», иначе бы накладывал кучу перед каждым вылетом.
Шестьдесят два человека суммарно зарабатывают больше, чем полмиллиарда людей. Шестьдесят два человека! Можно загнать их в один автобус и врезаться в скалу. Прощай, неравенство!
Как-то я ехал на Крестовский остров в такси с сумасшедшим водителем: он всю дорогу смеялся, и я пригласил его на пикник. Мы просто сидели на траве в каком-то парке, как и многие тут, и никто ничего не читал. Представьте ту же самую ситуацию в Лондоне — там все валяются с журналами. Наверное, случайное чтение — всего лишь одна из форм потребления, и люди в России просто еще не научились быть потребителями.
Когда я начал работу над эмбиентом, мне хотелось делать музыку, похожую на живопись. Если вы повесили картину в комнате, вы же не сидите перед ней четыре часа. Это же не хренова Дева Мария.
Было бы здорово, если бы мои дети сохранили уверенность в том, что все получится и надо только пробовать.
Из всех видов искусства я выбираю музыку.
Секс, наркотики, рок-н-ролл — все, что мы делаем, — это капитуляция.
Социальная пирамида не лучший способ упорядочить вещи. В классическом оркестре все организовано так: есть композитор, дирижер, руководители разных отделов, парень с трубой и так далее. Поток информации опускается вниз. И этот трубач никогда не наваляет тому, кто сверху.
Я полностью доверяю своему вкусу и всегда так делал. Когда появились женщины-бодибилдеры, они мне сразу понравились, а друзья называли меня извращенцем. Теперь в интернете сотня сайтов про этих крошек. Так что единственное различие между моим вкусом и вкусом всех остальных в том, что я реагирую на новое быстрее.
Запугивай — и люди будут работать как миленькие.
Не люблю музыку, которая сдавливает череп. Мне нравится медленно массировать свой мозг.
Все почему-то решили, что художники — интересные люди.
Смерть повсюду — и что теперь, обосраться?
Мне кажется, большинство людей в Петербурге живут нелегко: они снимают комнаты в коммуналке, делят друг с другом туалет, ванную и кухню. Почему они не чувствуют себя несчастными? Да потому что они живут в самом прекрасном и героическом городе мира, а не в вонючей комнатушке.
Думаю, мои внуки будут с изумлением спрашивать меня: «Ты действительно слушал эту музыку снова и снова, и все?»
Однажды я писал в бутылку, пока смотрел «Монти Пайтон», и вдруг подумал, что никогда не пробовал собственную мочу. Выпил немного, и на вкус она оказалась как Orvieto Classico (белое вино. — Esquire) — очень даже приятная.
Мы с Дэвидом Боуи никогда не употребляли наркотики во время записи музыки. И да, секса у нас с ним тоже не было.
Наркотики в студии звукозаписи — это отстой. С ними все происходит раз в пять дольше.
Я сыграл целый концерт без одного легкого — оно отказало во время шоу в Кройдоне (район Лондона. — Esquire). А потом я нашел какого-то шарлатана, который сказал, что я растянул грудную мышцу, прописал мне миорелаксант, и я отыграл еще один.
С годами я все больше ненавижу спорт. Думаю, его придумало правительство, чтобы мужчины с революционными взглядами вели совершенно бессмысленную жизнь.
Если я снова решусь отращивать волосы, я буду выглядеть дико.