В последнее время эксперты ведут серьезную дискуссию о том, в каком направлении должны развиваться мировые энергетические рынки (нефтяная промышленность, цены на топливо, добыча газа, добыча нефти, добыча угля). Вариантов, учитывающих долгосрочную перспективу, появилось множество. Кто‑то утверждает, что пик спроса на нефть наступит уже в следующем десятилетии, и в транспорте на смену автомобилям с двигателями внутреннего сгорания придут электромобили; другие уверены в перспективах природного газа и в снижении потребления пластика; третьи заявляют о резком уменьшении доли угля в глобальном энергетическом балансе и взрывном росте генерации на основе возобновляемых источников энергии.
Часть аналитиков, прогнозируя увеличение спроса на энергоресурсы, обещает высокую цену на нефть и нефтепродукты. Все эти споры обострились после выступления юной шведской экоактивистки Гретты Тунберг в зале Генассамблеи ООН перед мировыми лидерами, где она обвинила политиков в том, что они «украли ее детство».
Поэтому неудивительно, что «эффект Гретты» оказался в центре внимания представителей российского и зарубежного отраслевого сообщества на прошедшей в рамках «Российской энергетической недели» панельной сессии на тему «Прогноз развития мировой энергетики до 2040 года», организованной независимым агентством S&P Global Platts. Журнал «ТЭК России» предлагает ознакомиться с фрагментами выступлений некоторых экспертов.
Крис Миджли, руководитель аналитического подразделения Platts Analytics (модератор дискуссии)
— Давайте говорить не только о глобальном прогнозе, но и реальных проблемах. Необходимо обсудить, как выступление Гретты Тумберг, затронувшей в ООН тему климата, повлияло на умы и сердца не только представителей промышленности, но также руководства отдельных стран. Как поднятые ею вопросы вписываются в контекст задач ООН по созданию устойчивой среды с учетом доступной чистой энергии и победой над бедностью.
Как известно, помимо Гретты есть и другая сторона, которую мы между собой называем «оранжевый слон в комнате». Это твитосфера президента США ДональдаТрампа, способная достаточно сильно поляризовать мнения людей.
Сегодня мир находится в сложном положении, макроэкономические силы как бы выступают против геополитических напряжений. Тут важно выработать единый подход. Но сделать это чрезвычайно сложно, поскольку отдельные страны стараются защищать, прежде всего, свои интересы. В результате, о синхронности действий относительно глобального внедрения новых видов энергии говорить не приходится.
Здесь нужно учитывать, что молодое поколение — особенно те, кто родился в 2000‑х годах — более нацелено на изменения. Молодежь становится все более влиятельной силой, имеет собственные взгляды на политику в области энергетики.
Несмотря на неясные перспективы угольной генерации, в S&P Global Platts считают, что при использовании чистых технологий уголь может рассчитывать на определенную долю в глобальном энергобалансе. Как показывает статистика, это топливо нельзя сбрасывать со счетов. Сейчас Китай, и в целом Азия демонстрируют взрывной спрос на уголь.
В то же время, электромобили пока не могут на коммерческом уровне конкурировать с автомобилями, использующими в качестве топлива бензин или дизель. Будущее электромобиля будет зависеть от его стоимости, а также от цены на нефть. Конечно же, двигатель внутреннего сгорания еще не сошел со сцены. В S&P Global Platts тем не менее верят в большой рост электромобилей, но реальность пока складывается не в их пользу, поскольку пробег гораздо меньше, чем у автомобиля с двигателем внутреннего сгорания. К тому же, по нашим расчетам, выбросы СО2 существенно не снижаются. При этом возникают другие проблемы, связанные с потреблением металла, необходимого для производства; требуется литий — его потребление растет колоссальными темпами, в 4 раза больше необходимо кобальта. Здесь нужно учитывать, что 60% производства кобальта приходится на Конго. А значит, возникает геополитический риск в плане одного из крупнейших источников поставок.
Повлиять на углеродные выбросы помог бы перевод на электричество или на водородное топливо тяжелых грузовиков, но пока доступные технологии находятся в стадии разработки.
Владимир Дребенцов, главный экономист BP по России и СНГ
— Я хочу обратить внимание на «эффект Гретты». Надеюсь, ее выступление не повлияет на политиков, которые пытаются получить быструю реакцию. Здесь важно понимать, что речь в данном случае может идти о стабильности производства энергии. 80% населения получает энергии на человека меньше, чем необходимо для достижения индексов человеческого развития для развитого мира. Если вы хотите изменить ситуацию, о чем неоднократно заявлялось в ООН, тогда нужно сфокусироваться на этом. Что нужно сделать? Это не вопрос для популистов. Такие искренние люди, как Гретта Тунберг, должны говорить не только с политиками, но и с потребителями. Решая проблему обеспечения чистой энергией, вы обязательно столкнетесь с тем, что она не будет дешевле, чем традиционная. Она будет дороже. И мировому сообществу придется в том или ином виде устанавливать цены на углеродное топливо.
Сейчас выбросы осуществляются бесплатно. Пока. Но если мы хотим получить результат из того, что было согласовано в Париже, то за выбросы придется платить. Как это отразится на стоимости энергии? Вообще, как это будет работать? Мы что, готовы снизить потребление и при этом платить более высокую цену? Мы готовы к тому, что деньги, которые будут собираться за выбросы, будут направляться в развивающиеся страны? Но если мы сделаем энергию еще более дорогой, мы лишим эти развивающиеся страны всякой надежды.
Я не хочу, чтобы политики тратили время на то, что не является эффективным. Электромобили не решат проблему с выбросами. Мы говорим, что есть другие пути. Если мир готов сократить выбросы, и готов идти к целям, которые согласованы в Париже, что вполне возможно, то тогда политики должны учитывать и возникающие проблемы в энергетике. Это можно достигнуть за счет изменения внутренних соотношений в энергетическом секторе.
Если мы серьезно задумались о том, чтобы улучшить на земле климат и экологию, мы должны изменить и наш образ жизни.
Модератор: — Что является важным при производстве и распространении электромобилей?
В. Дребенцов: — ВР гораздо мягче по отношению к электромобилям, чем другие нефтяные компании. Мы видим в них будущее. По нашему мнению, нужно стремиться обеспечить электрозаправки не только легких, но и тяжелых автомобилей, внедорожников. Вы говорили о водороде. Тема водородного топлива была популярна несколько лет назад, потом она исчезла из дискуссии. Сейчас вновь возвращается. Мы, как экономисты, работающие в крупной энергетической компании, готовы смотреть на любые виды топлива. Политика ВР: мы стремимся работать с любым видом топлива, которое имеет спрос и может обходиться без субсидий. Несколько лет назад ВР инвестировала в ВИЭ, и очень много потеряла. Компания получила серьезный урок. Но мы очень серьезно относимся к энергетическому переходу. К сожалению, многие политики сосредоточены на развитии электромобилей, как на средстве, которое поможет изменить климат. Мы считаем, что это не так.
Тем не менее, мы приобрели крупнейшую в Лондоне компанию, которая занимается зарядкой электромобилей. Теперь это бизнес для нас. Но помните, переход на электромобили не изменит климат.
Тим Гулд, начальник отдела по обзору предложений на энергетическом и инвестиционном рынке, Международное энергетическое агентство (МЭА)
Модератор: — По поводу проблем Африки. Вы можете поделиться с нами информацией о потребностях африканских стран в энергетике?
Тим Гулд: — Мы должны учитывать, что в ближайшие 20 лет порядка 500 млн африканцев станут городскими жителями. Сейчас в Африке происходит то, что ранее происходило в Китае: растет потребление энергии, идет колоссальное строительство городов, что увеличивает потребность в стали, в бетоне. Рост городского населения в Африке нужно рассматривать в контексте энергетики, поскольку это может иметь последствия для современных типов энергии. Мы можем стать очевидцами больших социально-политических всплесков. За последние несколько лет в Африке была целая серия открытий природного газа. В связи с этим вопрос: обнаруженный газ рассматривается как экспортная продукция, или он будет реализовываться в рамках континента? Ответ на вопрос предполагает определенные инфраструктурные проекты.
Модератор: — В прошлом году Германия заявила о приостановке инвестиций в программу развития возобновляемых источников энергии, потому что ВИЭ не получили спроса. В мире мы сейчас наблюдаем снижение использования солнечной энергии. Какая вообще перспектива у ВИЭ?
Тим Гулд: — Думаю, мы недооцениваем скорость изменений в энергетической сфере. В электрическом секторе происходит мощная трансформация. В 2018 году ВИЭ в целом, и солнечная энергетика, в частности, стабилизировали свои показатели, была определенная пауза в росте. Но в 2019 году их развитие опять начало ускоряться. В прошлом году производство солнечной энергии в мире вышло на 100 ГВт, в 2019 году будет 110–115 ГВт. ВИЭ — самая дешевая опция для новой генерации. Это хорошо понимают в КНР, Индии, Африке, Латинской Америке. И рассчитывать на то, что развитие энергетики ВИЭ остановится, я думаю, не верно. Понятно, что есть вопросы, реальные проблемы по применению, но есть и способы их решения.
Через 10 лет использование ВИЭ составит выше 30%. Мы сможем использовать биотопливо, биогаз. Если Россия увеличит долю перерабатываемого мусора, то можно какие‑то газы получать с полигонов. Все это заслуживает внимания и обсуждения. Производственные процессы двигаются медленно, но если есть какой‑то шанс стабилизации климата, то нужно использовать все эти методы.
Денис Дерюшкин, руководитель дирекции, Аналитический центр ТЭК «Российского энергетического агентства» министерства энергетики РФ
Модератор: — России повезло, у нее есть все — нефть, газ, уголь, уран. Тем не менее, какую роль в РФ могут иметь возобновляемые источники энергии? Нынешняя реальность не очень подходит России в силу географического расположения. Являясь северной страной, РФ не может рассчитывать на высокие темпы развития солнечной и ветряной энергетики.
Денис Дерюшкин: — Это сложный вопрос, когда речь заходит о российской Энергетической стратегии. Я хотел бы напомнить основы экономической теории, которые гласят, что все корпорации должны использовать свои конкурентные преимущества. У РФ запасов энергоресурсов много, и они дешевые. Это, безусловно, является преимуществом РФ. Тем не менее, мы начинаем заниматься ВИЭ, движемся к арктическому побережью. Мы не хотим экспортировать углеводороды как окончательный продукт, мы планируем поставлять продукцию с добавленной стоимостью. И, конечно же, мы будем использовать технологии ВИЭ. При этом мы готовы импортировать технологии, а не базовые виды топлива.
Модератор: — ВИЭ сами по себе не смогут снизить выбросы СО2 на заявленные 1,5–2%. В связи с этим может возрасти роль ядерной энергетики. Что по этому поводу думают в РФ?
Денис Дерюшкин: — Ядерная энергетика — наша ключевая компетенция, мы продолжаем развиваться в этом секторе. Мы экспортируем не только энергию, но и общую технологию. Россия вовлечена во многие проекты. Сейчас в мире строится 10 новых АЭС, из них 8 станций полностью базируются на российских технологиях. Мы доминируем на новых рынках атомной энергетики. Это часть нашей Энергетической стратегии.
Мы видим себя достаточно чистыми в плане нашего энергобаланса. Наши ГЭС и АЭС — это почти 35% общего энергетического баланса. Нужно также учитывать газ, который является более экологичным топливом, чем уголь. У нас есть ряд пилотных проектов небольшого масштаба с развертыванием водородной технологии. «Газпром нефть» проводит тестирование таких технологий. Другие российские компании также представили ряд кейсов с использованием водорода. Это пока еще не часть общей Энергетической стратегии, поскольку все проекты находятся в пилотной фазе.
Модератор: — Что можно сделать в плане энергоэффективности для крупных потребителей энергии?
Денис Дерюшкин: — Самое простое — повышение тарифов. Но для нас это не приоритетное решение, поскольку оно вызовет социальное напряжение. Мы стараемся использовать более мягкие методы.
Сергей Вакуленко, руководитель департамента стратегии и инноваций, «Газпром нефть»
Модератор: — Представитель ВР говорит о повышении цен на энергию, но на самом деле, цены на нефть и так достаточно высокие. Потенциально рынок ожидает еще большее снижение до $50–55, может быть, еще ниже. Как потребители к этому отнесутся? Для них низкая цена — это ведь хорошо?
Сергей Вакуленко: — Когда мы говорим об «эффекте Гретты» и энергетическом переходе, есть два способа развивать эту тему. Первый — это традиционный подход, основанный на экономике, инженерной науке, с учетом того, какой самый дешевый источник энергии. При этом, думая в старых экономических парадигмах, мы обещаем экономический рост по всему миру. Но это обещание звучит уже 150 лет. А, начиная с 60‑х годов прошлого века, оно звучит постоянно. Люди уже привыкли, что нужно все больше и больше дешевых продуктов. Уже в Китае и в Африке жители стремятся к более богатой жизни. В такой философии идея того, что нужно ограничиваться в плане потребления энергии, выглядит как нонсенс.
Второй вопрос, который возникает относительно энергетического перехода: будут ли перемены в глобальном энергобалансе приемлемыми для определенных политиков или для электората? И здесь Гретта играет большую роль. Несколько лет назад можно было сказать, что относительно климата всем важно, чтобы температура не поднималась слишком высоко. Если вы серьезно относитесь к идее лимита температуры, нужно будет обеспечить условия, чтобы в развивающихся странах достигли хотя бы доли богатства развитого мира. Если Гретте удастся напугать людей, что пока ей удается, то масштабный переход на ВИЭ технически и экономически возможен. Но это значительно снизит уровень жизни.
В 60‑е годы города Англии перешли с угля на газ. Не потому что газ был дешевле, а потому что он оказался доступным. Этот переход стал возможным, благодаря тому, что стоимость на газ не была запретительной. Мы также можем перейти на ВИЭ, снижая уровень жизни, и, может быть, обращая вспять темпы экономического развития. Это возможно. Однако важно понимать, что стоимость энергии в таком случае будет гораздо выше, чем сейчас.
Вы знаете, сколько наши предки платили за керосин, за свечи, за овес для лошадей? Это составляло 30% их дохода. При этом доход их был гораздо меньше, чем сейчас, и оставшиеся 70%, — гораздо меньше того, что мы имеем сейчас после оплаты энергосчетов. Если нас напугать хорошенько, если мы, как человечество решим, что нужно что‑то делать, то технологии и ресурсы уже имеются. Возможно, нам необходимо будет основать международный контроль над кобальтовыми шахтами в некоторых неустойчивых странах. Чтобы обеспечить уровень добычи кобальта, чтобы производить достаточное количество батарей, понадобятся решительные меры, вполне вероятно, переходящие даже за концепцию суверенности. Тогда, наверняка, исчезнет концепция свободной торговли, надо будет создать новую ВТО. Экономические средства для этого имеются, но политической воли, на мой взгляд, нет.
Электромобили — это отнюдь не угроза для бензиновых и дизельных автомобилей, их парк будет расти. Если возьмем колеса, розетку, батарею, коэффициент эффективности составит 0,85, при использовании электролиза, водорода мы получим примерно 0,5–0,55. Вы скажите, что эта энергия ничего не стоит. Но это не так, поскольку вы должны установить дополнительные панели, ветряки, которые будут их заряжать. И турбины. Все это тоже не из воздуха делается, нужны ресурсы — металл. В итоге все опять упирается в производство, а это неизбежно приведет к загрязнению, к выбросам.
Абдеррезак Бенюцеф, руководитель отдела энергетических исследований, Организация стран — экспортеров нефти (ОПЕК)
Модератор: — Новая политика должна преодолевать запретительные барьеры, границы. Как, по Вашему, позиция и постулаты, выраженные Греттой в ООН, отражаются на взглядах и политике ОПЕК?
Абдеррезак Бенюцеф: — Спрос на энергию будет расти, если сравнивать 2019 год с 2015‑м — на 30%, и на 25% — в 2025 году по сравнению с сегодняшним днем. К 2044 году у нас будет потребляться еще больше энергии. Что это означает? Нам придется ее производить. Слово «переход» не должно вводить в заблуждение, оно не означает, что переход произойдет от одного источника к другому. Все источники энергии будут нужны в будущем.
В ОПЕК считают, в данном случае уместно говорить о производстве более чистой энергии, которая будет устойчивой, невредной, дружественной природе. Для этого нужны технологии.
Если говорить о производстве нефти и газа, нужно понимать, что дело не в продукции, а в выбросах, которые происходят при сжигании. Чтобы решить эту проблему, нужны новые технологии очищения от примеси углерода.
Все страны ОПЕК ратифицировали Парижское соглашение и готовы идти к целям, намеченным в столице Франции. Я думаю, что задача снижения выбросов на два градуса достижима. Но это будет связано с колоссальным сокращением энергии от любых источников.
Елена Ананькина, старший аналитический директор, рейтинги инфраструктуры, S&P Global Ratings:
Модератор: — Как относятся к грядущим изменениям сами производители энергии? Думаю, нам стоит поговорить о саморегулировании, точнее, о моральном регулировании, поскольку корпорации сами устанавливают для себя определенные ограничительные меры. Что предпринимают корпорации и отдельные компании в отношении этих вызовов?
Елена Ананькина: — Относительно снижения на два градуса СО2 — все зависит от инвестиционных решений. Инвесторы понимают риски — экологические и социальные. Сейчас менеджеры крупных активов принимают стратегии с учетом положений, прописанных в Парижском соглашении. Многие уверены относительно транзита электроэнергии по отношению к национальному технологическому развитию. Это заставляет инвесторов серьезно заниматься масштабными решениями. Тем не менее в основном предпочитают инвестировать в небольшие проекты, но с более коротким возвратом.
С определенной опаской инвесторы относятся к многомиллиардным проектам, таким как строительство АЭС, потому что не знают, как в ближайшие десятилетия будет развиваться регулирование по безопасности, по идеологическим и юридическим проблемам. Соответственно, из таких соображений формируются условия доступа к капиталу.
Мы — рейтинговое агентство. У нас не может быть моральных стандартов, это задача общества. Но инвесторы — часть общества.
Когда мы смотрим на кредитные рейтинги, не просто рассчитываем EBITDA (прибыль до вычета процентов, налога на прибыль и амортизации активов) проектов, мы пытаемся определить волатильность будущего бизнеса. Мы подготовили внутреннее исследование, в котором отмечено, что за два года было более 700 примеров, когда экологические факторы являлись главными при составлении рейтингов, и 346 примеров, когда драйверами становились социальные факторы. И такие цифры растут.
Мы все чаще рассматриваем экологические факторы, у нас есть специальный атлас экологии, согласно которому ведется оценка различных секторов в зависимости от их рисков. Наиболее чувствительные сектора — это нефть и газ, металлы, генерирование. Мы считаем, что сектора и отдельные государства не полностью определяют экологические риски. В то же время речь идет о том, насколько готовы компании к управлению этими рисками, какую стратегию они используют. Наше агентство также оценивает готовность различных предприятий к экологическим рискам. Мы заметили, крупные компании, имеющие листинг (совокупность процедур включения ценных бумаг в биржевой список), очень чувствительны к экологическим проблемам. Нефтяные менеджеры все больше и больше инвестируют в «зеленые» виды энергии, некоторые даже привязывают вознаграждение топ-менеджмента к достижению экологических целей. Например, компания Shell. Российские инвесторы тоже движутся в этом направлении, особенно те, которые понимают, что их доступ к капитальным рынкам, их отношения с внешним миром все больше и больше будет зависеть от экологии. И в том, как они воспринимаются предпринимателями, многое зависит от практики раскрытия информации.
В России есть первый пример «зеленых» облигаций — это облигации, выпущенные «РЖД» для финансирования инвестиций в электрификацию железных дорог.
Мы уверены, что определенное движение происходит. Тем не менее Россия в душевом выбросе СО2 занимает достаточно высокое место в мире. И хотя РФ подписала Парижское соглашение, честно говоря, национальные цели не являются очень мощными. К тому же, снижение СО2 на 30% по сравнению с 1990‑м годом — эта задача в реальности уже решена.
Подробнее на сайте «ЦДУ ТЭК»