Закат алыми мазками рвал горизонт. Босорканя каменела. Сердце рвалось на части. Она сама готова была рвать всех, кто попался бы ей на пути. Но ещё не пришло время. Ещё рано. Закрыта человеческой подлостью, как в капкане. Силы по капле утекали каждую минуту сумасшедшей охоты.
Она ненавидела. Ах, как она ненавидела всех этих сытых раскормленных боровов, очертивших заклятьями её избушку в лесной глуши. Они с улюлюканьями носились по лесу. Выстрел! Лёгкое облачко коснулось прохладой её щеки: «Прощай, мама», – прошелестело и унеслось ввысь. Доченька. Грохот. И ещё два облачка погладили ей щёки. Панская охота! Дети мои… берегла, лелеяла.
Она знала, какие легенды ходят о ней в карпатских сёлах. Злобная старуха подбирается к роженицам и подменивает своих хилых и страшных детей на здоровеньких и весёленьких, которых забирает себе. Ведьма. Босорканя. Не любят люди больных детишек. Здоровые работники нужны и наследники. Родился больной и увечный, кто-то должен быть виноватым. Кто-то, подальше который.
Кровь, везде кровь! Между ветками уже сбросившего листья леса, на горизонте полыханье алого. Везде! Кто она такая? Да, ведьма. Да, Босорканя. Крала детей у рожениц? Крала. Ведьма ведь, ведала долю детишек. Не всех могла спасти. Но кого могла, того и спасала. Милые детские личики. Видела их в будущем убитыми, замордованными, наложившими на себя руки в отчаянии от доли тяжкой. Крала и уносила под покровом ночи, когда светила луна полная, зыбким светом и маревом отводящая глаза людские. Отогревала, вынянчивала, пускала на волю в лес карпатский лёгконогими косулями.
Сбегались детки к маме своей приёмной в ночи луны полной, людьми становились. Никто не пожалел, что украли их. Видели долю людскую и ту, которая им, каждому, была уготована судьбой. Нет, не хотели себе такой. Становясь её детьми, унаследовали дар Видеть и Знать. Не рвались к людям. Да и не держала бы она никого. Но не хотели. Бегали в лесу зачарованном. Не было ходу в него охотникам.
Но не скроешь ничего от глаза человеческого алчного. Пошли слухи-легенды, мол, есть такой лес, в котором охотиться можно, как в сказке. Косули бегают, фазаны с яркими перьями летают, птицы никого не боятся, на плечи садятся. Много разных чудес в лесу волшебном. И живёт в лесу том Босорканя, которая детей ворует, да в зверей превращает. Да только хода нет в него с оружием и злобой. Долгие годы, столетия, искали лес зачарованный. И нашли. Исхитрились. Дурачка деревенского, беззлобного подговорили, чтоб отнёс заклятый камень и положил на крыльцо избушки Босоркани, сковал силу её. Сказали, что освободятся тогда души детские.
Не ведал, что творит дурачок. Спрос с него какой? Не по злобе пошёл, по наущению, – спасать души невинные. Закаменела Босорканя на пороге избушки, души детей, выстрелами панской охоты «освобождённые», провожая, гогот и улюлюканье тех, кто людьми себя считает, слушая. Ветерок ласковый, лёгкий щёк касался всё чаще и чаще. И стихло всё. Наступила тишина в лесу.
Присела Босорканя на пороге и впервые в своей долгой жизни заплакала. Спало заклятье. Не осталось в лесу ни одной живой души. Только ветки деревьев качались печально. Не сберегли, не защитили. Закат алый полыхнул напоследок и угас.
Когда над мёртвым лесом взошла луна, стало жильё Босоркани исчезать. Сквозь призрачные стены проступили контуры деревьев. Пролетел ветерок, и под горький шелест деревьев исчезла избушка с сидящей сгорбленной женщиной на её пороге.
Не боятся люди панских охот, когда наваливаются туши разной живности грудами, не боятся дурачков невинных, творящих неведомое им зло. А Босорканя так и осталась в легендах злобной горбатой старухой, ворующей младенцев у рожениц.