Бояре во главе с князем Мосальским входят в дом, где находятся вдова и взрослые дети Бориса Годунова. Народ слышит из дома женский визг, пытается вмешаться, но двери заперты.
Отворяются двери. Мосальский является на крыльце
Мосальский:
Народ! Мария Годунова и сын ее Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует.
Пушкинское «народ безмолвствует» в «Борисе Годунове» используется и историками, и литературоведами как доказательство покорности и кротости народа, его безразличия ко всему.
Но молчат-то когда? Когда только что объявлен новый царь! Здесь крик народа просто обязателен, он входит в принятый сценарий политических игр.
Так французские дворяне, узнав о смерти короля, произносили принятую традицией формулу:
«Король умер, да здравствует король!» Эта формула возглашалась на собраниях дворянства при больших скоплениях людей.
Народ не одобрял ни этого, по сути, неплохого царя, ни тех, кто расправился с его семьей.
Слова «Да здравствует король!» полагалось подхватывать хором, обращая к будущему королю лица, простирая правые руки. Многие в таких случаях опускались на левое колено, в том числе и дамы — необходимая демонстрация лояльности. И попробовал бы дворянин не участвовать в подобном церемониале! Позвольте… Но ведь точно такое же действие и совершает народ в произведении А. С. Пушкина. Народ прекрасно понимает, что он делает, и логика его поведения была хорошо понятна во времена Пушкина, — это к нашему времени она подзабылась. Народ демонстративно отказывается кричать свое «Да здравствует!» царю, которого сажают на престол бояре и князья… но которого народ не считает ИСТИННЫМ.
Настанет день, и народ взбунтует, предельно ясно показывая, что он думает об узурпаторе.
Пока он «всего лишь» молчит.
Восстание становится логическим продолжением нравственного осуждения — то есть «безмолвствования народа». Громовой выстрел из пушки пеплом Гришки Отрепьева, того самого, которого Мосальский велел величать государем Дмитрием Ивановичем, и есть прямое продолжение этого леденящего, мертвого молчания.