Что ждет окраины Москвы?
Я слышал, что люди, живущие в Некрасовке, очень рады тому, что у них есть там квартиры, хотя одна многоэтажка там так похожа на другую, что можно запросто не найти свой дом. Я рад тому, что они рады: в нашем мире, полном несчастий, надо радоваться чужому счастью. Но этому рады не все: Григорий Ревзин в «Коммерсанте» пишет, что вместо спальных районов нужно что-то другое, некий «город будущего». И хотя у колумниста нет четкого видения этого будущего, у него есть несколько соображений, каким оно должно быть.
Ревзин пишет, что «индустриальная эпоха сменилась постиндустриальной» и что «гражданин больше не работает на заводе, не имеет нужды быть похожим на другого, он потребитель, хочет разнообразия и впечатлений — а он сидит в своей тождественной соседней панельной норке и не знает, зачем оно все такое». Гражданин из своей Некрасовки на завод, положим, не ездит, но на службу все-таки каждое утро выезжает, иначе бы там просто не стали бы строить метро для нуждающихся. Да, этот «гражданин — модернизированный человек. Не связанный со своей землей, со своим сообществом, с семьей, с традицией, телевизор и интернет определяют сознание». Но живет он пока при капитализме, а поэтому вынужден продавать свой труд, потреблять товары и услуги, и никуда ему от такой жизни не деться. В своей многоэтажке, на которую он взял ипотеку, его никто не накормит и не напоит.
Такому человеку, который в Некрасовке живет с семьей, нужна инфраструктура, а для этого нужна децентрализация. И это одно из «консервативных» направлений, которое описывает Ревзин: «спальный район — это сегодня примерно 50–150 тысяч человек. То есть небольшой город. И пусть вместо спального района будет этот город. Пусть будет центр, где концентрируются события, люди, идентичность, пусть будет общественное пространство — площадь, рынок,— еще пусть будет торговая улица, резидентные улицы (для своих), дворы, скверы, общая какая-то дифференциация пространств, пусть будут места приложения труда, малые офисы, бизнес, альтернативное образование, локальный спорт, локальная еда, местное производство, культурная идентичность и т. д. и т. п».
Так, атомизированный человек остается одиноким, разобщенным, но разобщается он теперь на небольшой территории, среди своих, подобных себе.
По такой концепции, спальный район должен стать небольшим городком внутри Москвы, и таких городков должно быть столько, сколько в Москве вообще спальных районов. Живя в таком городке, москвичу и его семье уже нет нужды выезжать в центр вообще. У него все есть под рукой, ему даже метро не нужно. Так, атомизированный человек остается одиноким, разобщенным, но разобщается он теперь на небольшой территории, среди своих, подобных себе. Это такая версия локализма, с поправкой на то, что в спальном районе (даже и вообще в городе) есть очень ограниченный набор дел, которым могут заниматься люди, производя что-то. Ревзин видит в этом своеобразный откат назад: «Весь сегодняшний более или менее консенсусный идеал этого спального района основан на том, чтобы вернуться назад, к малому городу с главной площадью, с главной улицей, с рынком, с околицей, с сообществами, купцами, ремесленниками. А модернизация назад не ездит».
Соответственно, власти Москвы с переменным успехом пытаются этот проект реализовать, что-то достраивая, что-то подлатывая: «Никакой лишней тематики, нулевое градостроительное, социальное, экономическое содержание. Большая полезная работа, ей все очень гордятся и ждут, что спальные районы Москвы полностью преобразятся». И миллионам это нравится, о чем Ревзин и пишет: «Попробуй тронь — увидишь, мало не покажется».
Получается, что миллионы хотят такого «консервативного» будущего. Они уже вложили миллионы рублей в недвижимость, и квартира в Некрасовке – это, может быть, единственное, что у них вообще есть. Никакие потрясения им не нужны, был бы детский сад и «Пятерочка» под боком. Понимает ли этот атомизированный человек и его домочадцы, что они влачат свое жалкое существование, будучи, по сути, придатком к своей квартире? Еще в середине прошлого века считалось, что человек не понимает, что его счастье ложное, то теперь уже у многих теоретиков нет сомнений: человек в постиндустриальную эпоху понимает, что он носитель «ложного сознания», что его счастье ложное, но он все равно продолжает делать то, что делал, продолжает жить, как жил, без всяких порывов изменить свою жизнь. Ревзин же, как и многие другие интеллектуалы, хотят за большинство решить, как ему жить. Они-то исходят из устаревшей концепции, что человек не понимает ущербность своего бытия в Некрасовке. Так элита хочет за большинство решить будущее большинства. Собственно, так и работает демократия: элита руководит, внушая большинству, что выбранный ей, элитой, образ жизни, верный.
Ревзин же, как и многие другие интеллектуалы, хотят за большинство решить, как ему жить.
Соответственно, рынок жилья только отвечает этому запросу большинства: «одинаковые квартиры в индустриальных спальниках есть основной продукт нашего строительного производства». Житель Некрасовки просит дешевого жилья без выкрутасов, и он его получает. Ревзин этим трендом тоже не доволен: «Если в городе не происходит примерно ничего, то жилье примерно ничего и не стоит». И хотя в Некрасовке действительно ничего не происходит, однако же жилье там строят и продают, а не раздают даром.
Тут Ревзин ставит диагноз этому тренду: «Анатомия спального района устроена так, чтобы сегодня не иметь возможности существовать. Это рыба в пустыне». Соответственно, спальные районы застряли буквально между двух зол: с одной стороны, там ничего не строят, что могло бы усилить концентрацию; с другой стороны, даже если концентрацию увеличить, это все равно будет шаг назад, в то «консервативное» будущее, которое по сути возврат в прошлое. Поэтому Ревзин и спрашивает: «Поскольку все модели этой самой экономики устроены на концентрации обмена — товарами, идеями, технологиями, знаниями, услугами, эмоциями, впечатлениями, чем угодно. Главное — концентрация, она повышает эффективность. Но как создать концентрацию на периферии, если периферия — это место, где концентрация падает?»
При этом среди населения, кажется, есть противоречия. Одни хотят такого консервативного будущего с усиленной концентрацией, другие хотят, чтобы их не трогали, «иначе все рухнет». Им нужны просто эти койкоместа за несколько миллионов и доступное потребление.
И вот здесь Ревзин подразумевает другое будущее, открыто не формулируя, как оно должно выглядеть. Спальные районы должны быть местом производства, но не старого, индустриального типа, а нового, постиндустриального. По этой задумке в спальном районе часть населения должна быть «барыгами» (вольный перевод entrepreneur), свободными агентами, которые занимаются разными видами непроизводственного труда (или же производственным, но в локальных масштабах), а другая часть должны быть задействована в сфере экономики, финансов, юридической сфере и т.п. Соответственно, это «новое» будущее (в противовес консервативному) остается нашим настоящим, только сейчас финансы и экономика (да и IT) сосредоточены в центре, а в будущем их можно раздробить и вынести на периферию, поскольку этим сферам все равно, как производить деньги. Происходит такая ретерриториализация капитализма: если раньше работали на заводах и в магазинах, то теперь нужно вынести хедж-фонды и банки из центра и «поставить» их в спальном районе. При таком раскладе каждая квартира станет офисом, при этом, конечно, многоквартирные дома в их настоящем виде устареют, потеряют свою функциональность. Ревзин предлагает обновлять экономику, а за ней потянется и архитектура. Так, каждый житель Некрасовки станет по меньшей мере менеджером хедж-фонда.
Происходит такая ретерриториализация капитализма: если раньше работали на заводах и в магазинах, то теперь нужно вынести хедж-фонды и банки из центра и «поставить» их в спальном районе.
Насколько реалистично такое будущее – это не тот вопрос, который нужно задавать. Нужен другой вопрос: насколько нужно такое будущее? И будет ли оно лучше настоящего?
Финанциализация, на которую взял направление наш мир, – это тупиковый ход. Так капитализм начинает поедать самого себя, когда все капиталистические отношения сведены к формуле М – М’. Весь финансовый, юридический, экономический и схожие сектора не производят ничего полезного для общества, а только лишь наращивают капитал для владельцев капитала. Оттого что эти сектора переедут в бывшие спальные районы, ничего для большинства в лучшую сторону не изменится. Это будет всего лишь утверждение существующей системы.
Кроме того, самому финансовому капитализму не нужно столько участников. Это сфера для 1% населения, остальным 99% там нечего делать. Переход от производства того, что необходимо человечеству, к производству того, что на самом деле не нужно человечеству, вряд ли можно назвать решением проблемы. В сферах цифровых технологий и продовольственных ресурсов нужен переход к общему владению, а затем и к равномерному распределению. Для перехода к этой ступени нужно свести финанциализацию к минимуму, а не увеличивать ее, как предлагает Ревзин. В спальных районах нужны не хедж-фонды и банки, а нечто, что смогло бы удовлетворять потребности жителей спальных районов. Сами же квартиры как раз станут жильем для тех, кто реально что-то производит (допустим, и в IT-сфере). Распределение благ должно относиться и к самими квартирам. Простота жилья в той же Некрасовке должна стать показателем того, что человечеству необходимо, по крайней мере, на какой период, остановить потребление и оглянуться по сторонам, решая, что на самом деле ему необходимо. Если Ревзин намекает, что жилье в спальных районах должно быть индивидуальным, «кастом», заточенным под определенного потребителя, то это возврат все к тому же финансовому капитализму, где финансист получает прибыль от финансовых операций, но уже сидя в Некрасовке, и на эту прибыль ему, для статуса, необходимо статусное жилье. Тогда как требуется обратное: отказ от жилья с индивидуальным дизайном для минимизации потребления. Задача – сделать жилье бесплатным для всех, а не luxury-жилье для избранных.
Простота жилья в той же Некрасовке должна стать показателем того, что человечеству необходимо, по крайней мере, на какой период, остановить потребление и оглянуться по сторонам, решая, что на самом деле ему необходимо.
В финале своей заметки Ревзин пессимистически заключает: «У спального района нет оснований для существования в постиндустриальной экономике. У спального района нет оснований для существования в индустриальной экономике, поскольку ее больше нет в городах». Выход здесь – не переходить к постиндустриальной экономике, а вообще уходить от экономики, с ее ростом, расширением, максимизацией прибыли, финанциализацией etc. Тогда и типовые новостройки в спальных районах будут не возвратом в прошлое, а переосмыслением прошлого для новых целей будущего.
Ray Garraty