Дулма познакомилась с Дагбажалсаном еще в родном улусе Жэбхэсэн. Тогда она была слишком молода и, как ей казалось теперь, слишком глупа и доверчива. Увидела Дагбажалсана, затрепетала, как малая пташка, будто до этого не видела бравых парней. А он сразу же заметил, что лицо ее вспыхнуло краской, что вся она от волнения пышет, как жаркая печь. Бесцеремонно подошел, взял за руку и потянул в круг ёхора.
Потом долго они, ходили в кругу — Дагбажалсан целый вечер держал ее возле себя, не отпускал. Дулма не слышала, какие поют частушки, не пела сама. Зато хорошо запомнила красивый зычный голос Дагбажалсана, его жаркое дыхание над ухом и вспотевшие теплые пальцы, которые властно, уверенно сжимали ее слегка шершавую от ветров маленькую руку.
После игрищ, когда молодежь, окликая друг друга, стала расходиться, Дулма пошла искать своего коня среди множества привязанных к изгороди лошадей. Наконец нашла, отвязала и села в седло. Только хотела, отъехать от клуба, как к ней подскакал Дагбажалсан, выхватил у нее длинный повод и конец привязал к кушаку.
В темноте ночи то там, то тут слышались смех и визг догоняемых парнями девушек, топот копыт. Парни налетали на сгрудившихся девчат, стегая их коней, разгоняли, потом догоняли по одной, на полном скаку выхватывали длинные поводья.
В ту ночь Дулма и Дагбажалсан долго кружили на спаренных лошадях. Наклонившись на правый бок, Дагбажалсан ловко обнимал Дулму, чуть ли не стаскивал с седла, все норовил пересадить к себе. Она, молча, сопротивлялась, но только для виду: ей была приятна эта возня. Диковатый конь Дагбажалсана то и дело всхрапывал, испуганно подпрыгивал, но хозяин держал его мертвой хваткой. Жаркий шепот Дагбажалсана и колдующая теплота летней ночи сделали свое дело: Дулма чувствовала, что силы ее иссякают...
В скором времени Дагбажалсан исчез из Жэбхэсэна. Дулма все время ждала его, но он не появлялся. Она стала безразлична ко всем парням: игрища не манили ее больше.
Когда приехали сваты, она безучастно подчинилась. Узнав ближе своего смирного и добронравного нареченного, Дулма понемногу прониклась к нему уважением и в глубине души сокрушалась, что у нее нет детей. Она догадывалась, а позже совсем убедилась, что у нее их уже не будет никогда: так расплачивалась она за то, что не захотела оставить ребенка Дагбажалсана. Это вызывало щемящую боль, пробуждая старую обиду, крошкою желчи прилипшую к сердцу.
Когда по Амидхаши пронеслась весть о привезенной Дагбажалсаиом молодой жене, в глазах Дулмы поселилась молчаливая печаль: она позавидовала чужому счастью. В улусе, однако, никто не догадывался о ее сердечной тайне. Если бы она по примеру других соседок сбегала «посмотреть на новую сноху», может быть, она и выдала бы себя чем-нибудь, но Дулма сумела побороть свое любопытство.
Узнав о том, что Субади покинута, она тоже ничем себя не выдала. Не судачила с женщинами насчет ветрености Дагбажалсана, глупой доверчивости Субади и внешне осталась равнодушной к судьбе неудачливой девушки из Турги. На самом же деле она думала о Субади и о своей молодости. Ей казалось, что они в чем-то породнились. Ей очень хотелось бы навестить Субади в опустевшей юрте Дагбажалсана, утешить ее, может, поделиться своим горем, но Дулма все тянула, не решалась, робела. Тем временем Субади уехала с бабкой Дымой на дальние пастбища.
Когда у Субади родился сын, Дулма вновь почувствовала зависть, как и тогда, когда Дагбажалсан привез в улус жену. Теперь Дулме еще больше захотелось увидеть Субади, ее ребенка. Но прийти к ней не смела, все ждала, что случай когда-нибудь да сведет их. Однако женщины так и не увиделись, не познакомились...
Прослышав, что в правлении колхоза был разговор об Олзобое, что ей собираются предложить взять сироту на воспитание, Дулма обрадовалась. «Пусть не суждено было жить с ним самим, зато воспитаю его сына. Он будет моим сыном»,— твердила она себе, на радостях совсем забыв про бабку Дыму.
Впоследствии ей пришлось с горечью сознаться, что радость ее была преждевременной.
Когда до бабки дошел слух, что правление решило отдать Олзобоя на воспитание, она встала на дыбы и разразилась гневной бранью по адресу начальства:
— Или меня уже не считают за живого человека? Передвигаю ведь пока ноги, как и прочая живая тварь. «Отдай на воспитание!» Я думала, что начальниками бывают умные люди, оказывается, бывают и глупые тоже. Может, они опасаются, что бабка подохнет с голоду? Живу в родном улусе, кругом не чужеземцы, как-нибудь перебьемся, не околеем. Уста председателей должны изрекать мудрые речи, а не греховные наставления. Пока я еще плашмя не растянулась на земле, а торчу торчком, не отдам в чужие руки единственного сына!
Обиженная бабка сама пришла в контору — здесь никто не стал ей возражать.
— Поторопились мы,— говорил Тугдэм, смущенно разглаживая усы.— Надо было сперва с вами согласовать, почтенная Дыма.
Думы о материнстве не выходили из головы Дулмы. Ей казалось, что если бы она имела ребенка, то могла бы забыть о давней и тайной любви к Дагбажалсану, воспоминания о которой иногда тревожили ее душу. Она растила бы тогда ребенка, всю свою неугасающую нежность направила бы на него. С другой стороны, она смутно сознавала, что та же прежняя любовь к Дагбажалсану тянет ее теперь к Олзобою, к сыну его, если даже не сама любовь, так, по крайней мере, память о ней. «Отцом моего единственного неродившегося ребенка был Дагбажалсан. Значит, его сын должен быть моим сыном»,— мысленно говорила она себе.
По мнению Дулмы, бабка Дыма не была для Олзобоя кровным человеком и потому не могла любить его так, как любила бы Дулма. С другой стороны, бабка была, повивальной матерью Олзобоя и ее тоже нельзя было считать совсем чужим человеком. Все это так. Но ведь ежели по-людски рассудить, старухе тяжело будет возиться с малым ребенком. Разве Дулма хочет совсем отнять у нее Олзобоя? Разве она не разрешала бы ей поласкать мальчика?..
Знал ли Дугшан о горе своей жены, жаждавшей материнства? Может быть, и знал, но что он мог поделать? Разве не чувствовал и он себя одиноким? Дулма была ему всегда приветливой и покорной женой, но он не мог не видеть, что она к нему равнодушна. Чуть грустными и преданными глазами смотрел он на жену, упорно думая о чем-то своем.
Отступив перед незыблемым правом бабки Дымы, Дулма все же не похоронила надежду, продолжала думать об Олзобое. Она словно чуяла сердцем, что материнское счастье когда-нибудь да улыбнется ей.