В самом центре Москвы, в Фурманном переулке, что близ Чистых прудов, расположен бывший доходный дом Анны Шугаевой, возведенный в 1904 году по проекту известного мастера русского модерна Ивана Кондратенко. Когда-то здесь жил художник Аполлинарий Васнецов. Теперь его квартира – филиал Третьяковки. А прямо над ней расположена другая квартира, возможно, сегодня не менее известная. В ней живет Денис Пересторонин – крупнейший в России собиратель рукописных и старопечатных книг. Их у него более тысячи. Самая древняя рукопись – ровесница князя Дмитрия Донского: написанная на пергамене Минея 1350-х годов.
Текст: Алексей Гудков, фото предоставлено автором
Однако собрание Дениса не ограничивается лишь книгами. В нем есть также иконы, прялки, металлопластика, ткани, резные деревянные кресты (голгофы) и даже настоящий долбленый гроб-домовина: изначально хозяин приобрел его для себя, но предмет оказался узковат. Да и сам интерьер квартиры напоминает сказочный терем: в прихожей гостей встречают развешанные на стенах прялочные донца из Городца, в гостиной – изразцовая печь-камин из Балахны, в спальне – печь с изразцами из Великого Устюга, в моленной комнате – иконы XVII–XIX столетий, на кухне – посуда того же времени. Большая часть предметов была куплена, собрана и заботливо отреставрирована самим хозяином.
«Терем» Пересторонина известен далеко за пределами Москвы и даже России. В гостях у Дениса бывают исследователи и художники, бизнесмены и дипломаты из разных стран. Денис – радушный хозяин. Он всегда готов показать гостям свое неординарное жилище и поделиться интересными историями о том, как пополнялось, прирастая новыми экспонатами, его удивительное собрание.
Мы сидим за столом XVII века напротив изразцовой печи и за чашкой травяного чая беседуем с хозяином о его собрании, жизни и путешествиях.
– Денис, соседство с Васнецовым-младшим – это случайность или ты искал его целенаправленно?
– Как ни удивительно, это – случайность. Хотя, по моему глубокому убеждению, случайностей в жизни не бывает. Я родился в спальном районе, но всегда мечтал жить в исторической, настоящей Москве – обезличенные дома окраин мегаполиса, будь то хрущевки или нынешние высотки, – все это, мягко говоря, не мое.
Согласно известной пословице, на ловца и зверь бежит. С годами накопил необходимые средства и через некоторое время в процессе активного поиска совершенно неожиданно подвернулся данный вариант. Ведь этот дом известен не только квартирой Аполлинария Васнецова – великолепного художника-реконструктора, создавшего серию работ, посвященных допетровской Москве. То, что его спроектировал Иван Гаврилович Кондратенко, лично для меня также во многом символично. Так, помимо доходных домов с элементами разных исторических стилей он является автором первого проекта церкви Николы Чудотворца у Тверской заставы, где я неоднократно бывал.
– Собиранием рукописных книг ты занимаешься более двадцати лет. Как ты пришел к этому? С чего все началось?
– Все началось от жизни, а если предметно, то с певческих рукописей. Я купил их исключительно в практических целях, когда начал изучать древнерусское церковное пение. Постепенно мое небольшое собрание стало разрастаться. С годами помимо книг я также стал покупать иконы, прялки, ткани, другие предметы, связанные с традиционной культурой. Консультировал коллег. Так мое увлечение стало и хобби, и работой, и образом жизни одновременно.
– Процесс коллекционирования затягивает…
– Конечно. Все, что нравится, всегда затягивает. Впрочем, я не считаю себя коллекционером и не люблю, когда меня так называют. Коллекция – это то, чем ты занимаешься в свободное от основной работы время. Как правило, это не часть твоего образа жизни, твоего быта, тебя самого: коллекция монет, коллекция бабочек или машинок… Я не коллекционер, я – профессиональный антиквар. Это мне понятнее и ближе.
– Все-таки антиквар. Договорились. Есть ли у тебя предпочтения по местам происхождения или, быть может, жанрам рукописных книг, икон, других предметов?
– Мой главный интерес – Русский Север. Он притягивал меня еще с юности, словами не передать. Ведь именно там средневековое культурное наследие сохранялось дольше всего. Если говорить конкретно о рукописных книгах, то это манускрипты, созданные в старообрядческом Выголексинском монастыре в XVIII – первой половине XIX века. Этот монастырь, точнее, два – мужской и женский – существовали с конца XVII по середину XIX столетия на реках Выг и Лекса в Карелии. Всевозможные церковно-богослужебные книги переписывались и украшались там преимущественно женщинами. Сохранились списки теоретических руководств, специально составленных для тружениц местного скриптория, который назывался «грамотной избой» или «кельей»: «Наставления надзирательнице «грамотной кельи» Наумовне» и «Чинное установление о письмах, его же должны все грамотные писицы со опасством соблюдати».
– А чем обусловлена твоя любовь именно к выговским рукописям?
– В первую очередь их эстетикой и содержательной преемственностью по отношению к манускриптам более раннего времени. На страницах выговских книг оживают удивительной красоты цветы, бутоны, ягоды, листья… Титулы рукописей украшались роскошными композициями, восходящими к гравюрам известных мастеров Оружейной палаты – Василия Андреева и Леонтия Бунина.
– Понимаю, что вопрос для антиквара довольно интимный, но не задать его не могу: какими путями пополнялось твое собрание? Приходилось ли тебе самому обходить деревни и села в поисках книг и икон, общаться с их прежними владельцами или даже создателями?
– Ну, создателей рукописей я, конечно, уже не застал. Впрочем, когда был на Урале, то встречался с людьми, которые хоть как-то, но писать еще умели. Само собой разумеется, я говорю не о современных художниках-каллиграфах, учившихся этому в институте или прошедших какой-нибудь специальный курс, а о выходцах из традиционной среды, где навык переписки религиозной литературы передавался от отца к сыну и еще каких-нибудь сто лет назад был жизненно необходим и востребован. Правда, эти поздние образцы церковнославянского письма были довольно страшненькими. И из увиденного в ту поездку меня заинтересовали отнюдь не они, но берестяные книжки! Позже я видел их в Москве в одном антикварном магазине. Каллиграфия там, кстати, очень необычная, своеобразная, напоминает письмо новгородских берестяных грамот, да и материал сам по себе примечательный.
Что до вопроса, обходил ли я деревни и села, то я попал уже в иное время. То, что я сейчас имею, собиралось со второй половины 90-х. Формат археографических экспедиций советского времени к тому моменту себя изжил. Основной объем более или менее приличных рукописей уже был вывезен, а те, что оставались на руках у частных владельцев, последние прятали за семью печатями. Поэтому путь моих приобретений иной. Скажем, одну из жемчужин своей библиотеки, печатное дофедоровское Евангелие начала XVI века с отдельными рукописными элементами, я приобрел в 2006 году на аукционе «Гелос».
– Ты упомянул «страшненькие» рукописи позднейшего времени. А есть ли среди них примечательные, необычные?
– А как же. Презабавнейшие экземпляры иногда попадаются. Взять хотя бы так называемую «адову газету». На одной из них – милиционеры в шароварах с лампасами. Отличная штука!
Есть и предметы абсолютно непритязательные, но дорогие для меня лично как память о тех или иных людях. Например, к ним относится богослужебная рукопись XX века, принадлежавшая старообрядческому начетчику Африкану Ивановичу Мокроусову, часть библиотеки которого мне досталась. Родом он был из села Передельного, что на реке Сейме, к юго-востоку от Нижнего Новгорода. Мокроусов слыл местным грамотеем и историком-краеведом, знал наизусть почти все богослужение.
Так вот, в этой рукописи он во всех подробностях описывает процесс своего обучения пению: как в юности его учили петь скитские старицы, как позже учился сам. Оставил он и биографические сведения о своих учителях. На форзацах других принадлежавших ему книг Африкан Иванович фиксировал историю их бытования и приобретения – попадается очень интересная информация.
– Денис, в процессе работы тебе наверняка попадались рукописи и иные предметы не только славяно-русской, назовем ее так, но и иных традиций – будь то христианских или даже мусульманской либо иудейской. Каково твое отношение к ним?
– С предметами иных традиций я, конечно, сталкивался и некоторыми из них располагаю. К ним у меня также определенный интерес, хотя и небольшой. Если брать книжность, исключив из нее русскую, украинскую и молдаво-румынскую – богослужебным языком в Румынии долгое время оставался церковнославянский, – то я располагаю определенным количеством арабо-мусульманских рукописей. Все они по большей части происходят с Северного Кавказа и представляют собой толкования Корана. Кроме того, у меня имеется свиток Торы – думаю, из Средней Азии: бухарские евреи писали. Есть тибетская рукопись, переписанная в Индии. Но в целом подобные книги находятся в моем собрании постольку-поскольку. Ведь читать их я не умею, а я люблю то, что мне понятно.
– Не секрет, что ты также занимаешься реставрацией бумаги и переплетов. А пробовал ли сам что-нибудь написать в традиционном стиле?
– С перепиской у меня как-то не задалось, хотя небольшой опыт был. Меня даже учили писать пером. Но то ли учителя были так себе, то ли я учился не слишком усердно, однако процесс окончился ничем. А вот чернила по средневековому рецепту я варил вполне себе успешно – из ольховой коры.
– Денис, помимо рукописных книг одно из твоих увлечений – резные деревянные кресты, также называемые голгофами. Интерес для нашего времени весьма необычный. Ты ведь не только покупал старинные кресты, но и вырезал на их манер новый. Что это за предметы и для чего они предназначались?
– Голгофы – резные, как правило из дерева, кресты с расположенными на полях буквенными аббревиатурами, смысл которых сводится к прославлению Христа. Практическое назначение голгоф различно. Обычно они служили намогильниками, вставлявшимися в кладбищенские кресты, либо выполняли функцию икон. Голгофы-иконы до сих пор режут на Вятке. Известны голгофы из известняка, которые вделывали в стены некоторых храмов. Например, в стены одной из каргопольских церквей второй половины XVII века вделано целых восемь голгоф. Если взять нательные кресты в древнерусской и старообрядческой традициях, то, по сути, это те же голгофы в миниатюре, но не вырезанные из дерева или камня, а отлитые из металла.
Мой интерес к голгофам вырос из увлечения культурным наследием Русского Севера. Они притягивали меня с того самого момента, когда впервые попались мне на глаза. Чем? Объяснить сложно. Пожалуй, своей глубиной, насыщенностью смыслами.
– От обычного антиквара тебя отличает то, что ты – заядлый путешественник по местам происхождения многих предметов из своей коллекции. Расскажи немного об этих поездках, какие из них запомнились больше всего?
– Трудно сказать. Ведь каждая такая поездка памятна теми или иными событиями, впечатлениями, знакомствами. Прежде всего это поездки на Соловки. В сознательном возрасте я впервые побывал там в 2000 году. Эта поездка ознаменовалась для меня многими открытиями. В их числе было знакомство с местным историком Сергеем Морозовым, сейчас, к сожалению, уже покойным. Именно он указал мне на остров Бабья Луда как на место погребения соловецких иноков, погибших при осаде монастыря в XVII веке. «Бабьим» этот остров назвали из-за нахождения там женской гостиницы.
Год спустя, договорившись с монастырским начальством и местным мастером Георгием Кожокарем, я установил на острове памятный резной крест. В 2002-м я снова туда приехал и уже самолично вырезал памятную доску, предварительно составив соответствующий текст. Мой друг, ныне покойный Володя Баранцев, сделал мне доску около метра длиной. В итоге получилась большая голгофа.
Помимо Соловков я бывал на необитаемых островах Белого моря, сплавлялся по Онеге, Северной Двине, Пинеге, Мезени, Печоре. И почти каждое такое путешествие – новые открытия, знакомства, встречи…
– Ну и напоследок, наверное, самый сложный вопрос: в чем ты видишь смысл своей деятельности?
– Вопрос действительно сложный. Конечно, смысл не только в доходе, хотя жить и содержать всю эту красоту тоже на что-то нужно. Но если бы дело было лишь в доходе, то я бы занимался более прибыльными вещами.
Думаю, одна из моих целей – созидание среды. Вокруг меня всегда собирались люди с общими взглядами, интересами: от музейных работников и научных сотрудников до антикваров и просто любителей старины. Сегодня нечто настоящее, глубокое – определенно редкость. Это относится не только к вещам, но и к людям, к человеческому общению. Мы живем в мире манекенов, и нормальные люди, не обезличенные прогрессом, которые не удовлетворяются окружающим ширпотребом, хотят чего-то подлинного, чистого, встречаются не часто. В самих же людях я ценю прежде всего цельность. Качество по нашим временам очень редкое. Собственно, смысл своей деятельности я вижу именно в том, чтобы находить таких людей, общаться, обмениваться знаниями и опытом.