Франция, Израиль, Германия
режиссер #Надав_Лапид
сценарий #Надав_Лапид, #Хаим_Лапид
продюсер #Саид_Бен_Саид, #Мишель_Меркт, #Марен_Аде
оператор #Шай_Голдман
В ролях: #Том_Мерсье, #Кантен_Дольмер, #Луиз_Шевильот, #Урия_Хаик, #Оливье_Лусто
В феврале 2019 года в холодном Берлине под мудрым руководством Жюльет Бинош случилось чудо: взгляд жюри на фильм Надава Лапида «Синонимы» и зрительские симпатии совпали. Несколько месяцев подряд все ждали выхода фильма, но кто же мог вообразить, насколько пророческим покажется фильм весной, и представить мистическую связь между ним и парижском Собором Нотр Дам?
Потому обойдёмся без привычных спойлеров, ведь фильм и так всесторонне рассмотрели и не особенно верно пересказали другие критики, задолго до всех наших рецензий, а потому стоит рассмотреть его не с позиции эстета-киномана или публициста, а с позиции обычного человека, который любит хорошее кино, ведь данный фильм получился интересным, достойным и близким современной молодежи.
И если вы не Айка («Айка», режиссёр Сергей Дворцевой), то есть если имеете хотя бы какую-то работу, дом и возможность путешествовать, если вы обычный молодой человек, ищущий самоидентификацию и смысл жизни, изучающий мировые культуры и языки, и если у вас бывали прикольные приключения с друзьями и возлюбленными (не важно, в каком городе или какой стране), то вам, несомненно, этот фильм покажется интересным, зажигательным и будоражащим воображение.
Йоав не притесняемый беженец или нищий эмигрант, он путешественник, парень, который не совсем осознавая то, чего он хочет, приехал покорять столицу, как точно так же параллельно ему приехал в Лондон некий Джим, парнишка из провинциального английского городка, в фильме Стива МакЛина «Открытки из Лондона» (2018). Эти фильмы кажутся мне похожими, но английский фильм не настолько глубок духовно и не настолько экзистенциален, хотя тоже исследует и симулякры, и философию, и мораль, и кризисы всех этих понятий, но не идёт дальше постмодернистского пастиша (ведь время постмодернизма прошло, мы вступили в эпоху метамодерна с возрождающимся на его почве интересом к общечеловеческим традициям, и именно метамодерн, преодолевая дискретность человека и человечества, даёт шанс тому самому трайбализму, который, по мнению Маршалла Маклюэна, был утерян с рабством механистическим и разделяющим людей друг с другом идеям гутенберговской эпохи), — как глубок фильм «Синонимы» Надава Лапида.
И это история о Жёлтом Пальто и Чёрных Полосах.
Это история о парне, который летит как пчёлка, на красивый цветок, чтобы отныне создавать не боль, а позитив, и эта история о том, как Honey Bee встречается на этом Пути со Стражами Порога, которые не могут позволить ему войти в Благодать.
Поэтому это история обо всех нас.
Мы целомудренно не смотрим вместе с Йоавом на мостовые Парижа, и несмело вглядываемся в глаза героев, ужасаемся и восхищаемся, и с сожалением видим, как Йоав напряжён, измотан, как старается быть на высоте и сохранять осознанность, быть мудрее своих ровесников, потому что прошёл войну и армию, как он не идеализирует человеческую природу, но чувствует ответственность за этот рваный неблагополучный мир, состоящий из дикого атеизма загнанных капитализмом в тупик местных жителей, из забитых бомжей-беженцев, из безысходности их личных и коллективных тупиков, ведь он как будто знает что-то большее, чем все, он как будто их старший брат и пришёл спасти их. Он неопытен и молод, его оболочка тесна для его души, он не умеет применять свои знания, его жизненные силы стремительно уходят как у компьютерного торчка в никуда, и он, нелепый и раненый мечется, любит и ненавидит, бесится и не теряет надежду мечтает изменить этот мир.
Он не пытается произвести впечатление на пару ребят, своих добрых ангелов (французы из хороших семей отличаются от москвичей и петербуржцев в лучшую сторону полным отсутствием пафоса и спеси), но не может, не может достучаться даже до самого себя, а потому неизбежно теряет их, и ему не спасти ни себя, ни их, ни эту подаренную Богом волшебную дружбу.
Эмиль чувствует каждое неуловимое движение души Йоава, но Йоав, не привыкший среди своего неблагополучного мира к утончённости, не позволяет ему приблизиться, он считает себя слишком грязным, израненным, недостойным, и от этого он постоянно косячит, делает дурацкие промахи, и эта закомплексованность и желание её компенсировать приводит его к каким-то идиотским экстремистам, от чего он комплексует еще больше, и убого не принимает помощь Эмиля, становится игрушкой в руках фотографа-извращенца, чем снова напоминает Джима из «Открыток из Лондона», отнимает у Эмиля девушку по глупости, не сумев ей сказать «нет», его комплексы нарастают и нарастают, и он сам перестаёт себя понимать, и закрытая дверь от него в итоге — это апофеоз всей его трусости, которой он сам перекрыл себе кислород.
Но закрытую дверь не раздолбать ударами, её не растопить ни отчаянием, ни слезами и не кровью, может быть, только адекватностью, нежностью, выходом из гордыни самоуничижения в смирение, и мы ждём, ждём хоть какого-то катарсиса, в то время как повествование нагнетается, становится невыносимым, но как только мы логически готовы к развязке, появляется как черт из табакерки училка с курсов адаптации мигрантов и перерезает Йоаву остатки кислорода и здравого смысла, и, кажется, что и зрителю тоже не хватает дыхания в этой её комнатенке с разломанным, как в советской сельской школе шкафчиком, где училка заявит, что «Бога нет, а во Франции с 1905 года секуляризм, и когда один мужчина молился на газоне, то с ним жестко разобрались», и застывший при пении Марсельезы зал, ором которой Йоав пытается сломать эту стену, выдыхает, и все украдкой смотрят друг на друга, и у всех на уме, наверное, Нотр Дам как последний островок реальности среди безумия, и продолжая пялиться в экран ... мы его внезапно видим, что и есть катарсис в духовной асфиксии современного Парижа, но катарсис не сбывшийся ни с героями фильма, ни с зрителями.
Режиссер сделает очень неожиданный изящный ход, — он ненавязчиво, без символизма или экзистенциальных размышлений в духе Сартра или Бергмана, поставит героя именно перед Собором Парижской Богоматери, и только одним лишь светом, пустотой улиц, и выражением лица Йоава мы придём к жестокому и пустому финалу, чем-то похожему на финал «Холодной Войны» Павла Павликовского, — и между Йоавом и Собором — пинкфлойдовская неумолимая стена, и ее тоже не растопить ни Богом, ни Любовью.
И это доводит многих в зале или до ступора или почти до истерического смеха...
... Но за что же эта стена нам, за что она Эмилю, который честен с собой, честен со своим великодушием, своим творчеством и Каролиной как Мариус на баррикаде из «Отверженных», да и за что она Йоаву? И кажется, будто случившееся с Нотр Дамом в реальности через 3 месяца после фильма — это пронзительное продолжение именно этой сцены в "Синонимах" и Пчёлка его не спас...
И когда Йоав пытается докричаться до кататонического оркестра, где играет Каролина, он будто бы в вакууме, он не находит правильных слов, его не понимают ни окружающие люди, ни близкие друзья, ни Собор, ни холодные улицы, ни он сам, потому что эта страна уже изгнала Бога и из музыки, и из холодных улиц, и даже из своих осиротевших Соборов, но у нас остались еще наши души, так помним же об этом, мои высокомерные братья, отыскивая в любом знакомом или не очень городе снова и снова синонимы для оправдания своей жизни, комплексов, страхов и неверия в себя или Бога. Ведь до Синонимов в начале было Слово.