Вообразите себе картину противоречивости и несуразности: сонм граждан, похмелившись оставшимся вином и пустословием, направляется на главную площадь города. Обвисшие лохмотья скрывают от дневного света всю въевшуюся с прогнивших барных столов грязь. Члены каждого в этой разгневанной толпе напоминают ветки увядшей октябрьской вишни. Кожа слезает с них так быстро, будто сама понимает тщетность положения своего хозяина. Может показаться, что их блестящая на солнце седина есть отражение мудрости прожитых лет, отражение частых созерцаний своего внутреннего интеллектуального багажа.
Однако представители этой толпы – добровольные мученики, вечерами терзающие свое гниющее тело парами спирта, которые заменяют им душу. Выражение глаз напоминает эмоции священника, постоянно присутствующего на похоронах, – усталость и безразличие ко всему происходящему. Дойдя до площади, они находят там скромного старика, штудирующего в очередной раз Священное Писание. Из грез и воспоминаний его грубо выдернул запах трупчины, витающий вокруг надменной толпы. Порочность и наглость, собранная воедино, океанской волной обрушивается на старца: “Идиот!”, “Ты все равно умрешь!”, “Какой смысл в твоих книжках, если окажешься под землей так же, как и все остальные!”. Скудность словарного запаса заставила ораву замолчать через несколько минут.
Старик же в шелковом молчании выслушал нелепости каждого из присутствующих, закрыл книгу и ушел. Площадь разразил смех, громкость которого была сравнима с летним громом. Будто погибающие гиены, глупцы кряхтели и радовались своей мнимой победе, оскверняя воздух не только запахом немытых конечностей, но и зловонием изо рта. В лоне кичливости, на пике жалкого бахвальства, они в обнимку отправились добывать гроши для завсегдатого бармена. Вечно скитающиеся в поисках мнимых удовольствий, летящих каждое мгновение в пропасть прошлого, они позволяют надевать на себя ошейники и намордники, столь заботливо предоставляемые конформизмом и пагубными привычками. Старец же есть ваятель своего внутреннего мира. Бросая в нагретую печь раздумий вычерпанные из книг мысли и свой житейский опыт, на выходе он получал еще не остывшие от жара размышлений кирпичи. Именно из них он столь продолжительное время выкладывал свой сераль, стены которого никогда не содрогались от пустых оскорблений рабов.