1923 год Новая русская проза Е. И. Замятин отмечает, что писатели без критиков подобны Петеру Шлемелю, потерявшему собственную тень.
При этом для автора критики делятся на формалистов, которые "все еще не рискуют производить операций над живыми людьми и продолжают препарировать трупы" (не соответствует критике, как профессии) и критиков-любителей, которые:
судят о художественной литературе с той же ангельской простотой, с какой мой один знакомый инженер судил о музыке: вся музыка для него делилась на две половины: "боже, царя храни" – одна, и другая – все прочее; встают – стало быть, из первой половины, не встают – значит, из второй, из "не-боже-царя
поэтому автор решает:
на час выйти из хоровода и посмотреть со стороны: кто, как, куда
После обзора (смотрим по ссылке) Делается вывод:
Так – круг обойден. Десятки имен, заглавий, бессонных ночей, Достижений, ошибок, лжей и правд. Но это и есть жизнь: по безошибочным прямым, по циркулярным кругам – движутся только мертвые механизмы. В искусстве вернейший способ убить – это канонизировать одну какую-нибудь форму и одну философию: канонизированное очень быстро гибнет от ожирения, от энтропии.
Такая энтропия грозила за последние годы русской литературе, но живучесть ее оказалась сильнее: в литературе есть еще жизнь-борьба, пока искусственно сведенная к борьбе формальных течений.
<...>
Но сегодня, когда точная наука взорвала самую реальность материи,– у реализма нет корней,– он удел старых и молодых старцев. В точной науке – анализ все больше сменяется синтезом, задачи микроскопические – задачами Демокрита и Канта, задачами пространства, времени, вселенной. И явно эти новые маяки стоят перед новой литературой: от быта – к бытию, от физики – к философии, от анализа – к синтезу.
<...>
Если искать какого-нибудь слова для определения той точки, в которой движется сейчас литература, я выбрал бы слово синтетизм: синтетического характера формальные эксперименты, синтетический образ в символике, синтезированный быт, синтез фантастики и быта, опыт художественно-философского синтеза. И диалектически: реализм – тезис, символизм–антитез, и сейчас – новое, третье, синтез, где будет одновременно и микроскоп реализма, и телескопические, уводящие к бесконечностям, стекла символизма.»
1923 г. О литературе, революции, энтропии и прочем
Критики арифметические, азбучные – тоже сейчас ищут в художественном слове чего-то иного, кроме того, что можно ощупать. Но они ищут так же, как некий гражданин в зеленом пальто, которого я встретил однажды ночью на Невском, в дождь.
Гражданин, в зеленом пальто, покачиваясь и обнявши столб, нагнулся к мостовой под фонарем. Я спросил гражданина: "Вы что?" – "К-кошелек разыскиваю, сейчас потерял в-вон т-там" (– рукой куда-то в сторону, в темноту). – "Так почему же вы его тут-то, около фонаря, разыскиваете?" – "А п-потому тут под фонарем, светло, в-все видно".
Они разыскивают – только под своим фонарем. И под фонарем приглашают разыскивать всех.
И все же – они единственная порода настоящих критиков. Критики художественные – пишут повести и рассказы, где фамилии героев случайно – Блок, Пешков, Ахматова. Следовательно, они не критики: они – мы, беллетристы. Настоящим критиком может быть только тот, кто умеет писать антихудожественно – наследственный дар критиков общественных.
Только этот сорт критиков и полезен для художника: у них можно учиться, как не надо писать и о чем не надо писать. Согласно этике благоразумного франсовского пса Рике: "Поступок, за который тебя накормили или приласкали,– хороший поступок; поступок, за который тебя побили,– дурной поступок". Люди – часто неблагоразумны; и чем дальше они от благоразумия Рике, тем ближе к обратному этическому правилу: "Поступок, за который тебя накормили или приласкали,– дурной поступок; поступок, за который тебя побили,– хороший поступок". Не будь этих критиков, как бы мы знали, какие из наших литературных поступков хорошие, и какие – дурные?
Формальный признак живой литературы – тот же самый, что и внутренний: отречение от истины, то есть от того, что все знают и до этой минуты знали,– сход с канонических рельсов, с широкого большака.»
1924 год О сегодняшнем и о современном
Правды – вот чего в первую голову не хватает сегодняшней литературе. Писатель – изолгался, слишком привык говорить с оглядкой и опаской. Оттого в большинстве литература не выполняет сейчас даже самой примитивной, заданной ей историей, задачи: увидеть нашу удивительную, неповторимую эпоху – со всем, что в ней есть отвратительного и прекрасного, записать эту эпоху такой, какая она есть. Огромное, столетнее десятилетие 1913–1923 как приснилось: проснется когда-нибудь человек, протрет глаза – а сон уж забыт, не рассказан»
Сусальность оказалась болезнью наследственной
Дальше идёт обзор периодики.
Выводом Е. И. Замятин объясняет в чём, на его взгляд, разница между "сегодняшним" и "современным"