А между тем новость была чрезвычайная. Час назад ребята, игравшие в бабки у колхозного амбара, узнали, что началась Война. Об этом сообщил Насато, бегавший домой за лепешкой. «Германия напала на СССР! — еще издали выкрикнул он.— Верховой из Совета пакет привез!» У всех захватило дух от чего-то необычайного: эх, вот это да! Подобный подъем и возбуждение ребята испытывали, когда начинались занятия в школе или сенокос.
Один мальчишка от избытка чувств запрыгал, но Жимба грозно глянул на него (радоваться — то все-таки нечему), и тот притих, как поросенок, которого стукнули дубинкой по переносице. После этого Жимба важно и категорически изрек: «Германия против СССР не устоит». Тут у амбара поднялся невообразимый галдеж; все спорили, какое государство самое могучее. В конце концов, все ребята, как один, пришли к заключению, что сильнее Красной Армии нет никого на свете.
Вдруг редкозубый Эрдэни спросил: «А есть где-нибудь синие войска?» Насато без запинки ответил: «Нету. Бывают только, красные, белые». Все с ожиданием уставились на Жимбу. Жимба снисходительно насунул Насато кепку на самые глаза. «Помалкивай, коли не знаешь. Скажешь, желтых войск не бывает? Японцы. Японцев называют короткополым желтым войском».
Затем ребята долго спорили, «за нас американцы или не за нас», и возбужденный побежали домой, разносить новость.
Сейчас Олзобой тянул из плошки чай, сопел, носом и терзался: может, все-таки выложить свою новость и при чужом госте? Пусть и он послушает: жалко, что ли? Просто, надо говорить так, будто его здесь нет. «Бабушка, знаете, что на дворе? Война. Теперь я выброшу и стукача, и все свои хубушки, будем играть в одну войну. Только все ходят быть красными и нужно кого-то назначить Германией». Но рассказать Олзобой не успел.
— Видишь этого дядю?— вдруг сказала старая Дыма и кивнула на человека в черном русском, костюме. — Это твой отец.
Ох, ты! Не шутит ли бабушка?! Ну, уж какая теперь речь о войне! Есть новость более ошеломляющая: оказывается, у Олзобоя, как и у Насато, у Жимбы и у других мальчишек, есть отец. Вот об этом он никак не подозревал. Мальчик был твердо убежден, что у него была только мать — Субади, но ее «потеряли» в лесу на склоне сопки, когда он еще лежал в люльке. Здорово-то как! Рад он был? Горд? Олзобой сам еще не мог. понять. Во всяком, случае все это было неожиданно, диковинно и очень интересно. Будет о чем после чая рассказать ребятам у амбара!
Олзобой усердно пил чай, ел оладьи.
Маленький, со степенным видом жующий мальчик показался Дарбажалсану более взрослым, чем был на самом деле. Вот он каков, его сын! Запоздалая нежность нахлынула на Дагбажалсана.
— Где же ты был, Олзобой? — наконец задал он свой первый вопрос мальчику; все еще, не решаясь назвать его сыном.
Что-то мешало Олзобою свободно и со всеми подробностями, как бабушке, рассказать этому человеку, именуемому его отцом, о Насато, о Жимбе, о том, что нынче он, выиграл четыре хубушки, хотя стукач его упал всего-навсего брюхом кверху. Олзобой явно дичился, чуждался гостя.
— Ну, а кровь из мышиного носа пускал? Стал охотником?
Вопрос был задан шутливо, поощряюще, с явным намерением все же втянуть Олзобоя в разговор. Однако и это не развязало мальчику язык.
В юрте на несколько минут установилась неловкая тишина.
Тогда, переменив тактику, Дагбажалсан сделал второй шаг к сближению. Он достал из кармана перочинный ножичек с желто-зеленоватой роговой колодкой и протянул сыну. Олзобой вспыхнул, чуть отодвинулся и робко, вопросительно посмотрел на бабку. Бабка кивнула, разрешая:
— Встань и возьми.
Только после этого мальчик с замиранием сердца принял дорогой подарок, от которого не мог оторвать взгляда. На счастье Олзобоя, отец больше не стал задавать ему никаких вопросов, углубился в свои думы. Мальчик всецело смог отдаться осмотру подарка. Он то открывал, то закрывал зеркальные лезвия, длинное и короткое, пробовал их на палец, острые ли. О назначении штопора Олзобой не мог догадаться, а спросить стеснялся. Наверно, им буравят дырочки, в досках. А нельзя ли буравчиком сверлить бабки, чтобы потом заливать их свинцом?
Однако Олзобою лишь показалось, что отец отдался думам. Из-под опущенных ресниц Дагбажалсан следил за вертевшим в руках ножичек сыном. Вот до чего «обабился» мальчик: не знает, что такое мужская игрушка. Что-то смутное, непонятное творилось в душе Дагбажалсана.
— Дорога до войны далекая,— сказала Дыма табунщику.— На войне тебя ожидают огонь и дым. Прими благословение нашей юрты.
Она зажгла лампадку перед бурханами, посыпала благоуханной травы на тлеющий в латунной чашке уголек. Нашептывая молитву, несколько раз опахнула себя ароматным дымом, закашлялась. Вытирая слезы, протянула чашку Дагбажалсану.
— Подыши святым дымом. Всякая нечисть, приставшая к телу, тут же его покинет, и в путь ты отправишься крепким и здоровым.
Краска прилила ко лбу, к щекам Дагбажалсана, смелые, немного сумрачные глаза растерянно закосили. Он был совершенно равнодушен к бурханам, к реликвиям, к молитвам и не знал, что ответить старухе. Если отказать, не значит ли это обидеть бабку и поссориться? Дагбажалсан решительно взял чашку, поднес к лицу и несколько раз втянул в себя голубоватый, остро пахнущий дымок, что тонкой струйкой тянулся от уголька. Чашку, как было положено, передал Олзобою; мальчик тоже должен был окупиться благовонием.
Закончив первый обряд, бабка Дыма достала с божницы маленькую бутылочку с разведенным аршаном — целебной водой. Накапав на сморщенную ладонь, сперва глотнула, слизнув языком; вторично смочив руку, вытерла голову. После этого-то же самое предложила проделать Дагбажалсайу и Олзобою
— Отведайте освященного аршана.
Табунщик вновь беспрекословно покорился. Вода, называемая аршаном, была на вкус самая обыкновенная, теплая, застоявшаяся, и он еле удержался, чтобы не сплюнуть ее. Олзобой с удивлением смотрел на взрослых и повторял все, что делали они. Тут же украдкой доставал перочинный ножичек из кармана, рассматривал в сотый раз.
— Рожденный мужчиной должен отправляться на войну со спокойной душой, без суеты,— сказала бабка.
Дагбажалсан успел скрыть улыбку. Старая Дыма продолжала копошиться у божницы. Она открыла серебряную ладанку, вынула маленького, словно коричневая пуговица, божка. Дагбажалсан искоса и не без тревоги наблюдал за ней.
Вдруг старая Дыма предложила:
— Проглоти этого божка и запей святым аршаном.
Чего-чего, а уж этого Дагбажалсан никак не ожидал. В его расширившихся глазах проскользнула явная досада: видно, его начали раздражать все растущие бабкины требования.
— Глотни, глотни,— властно приказала Дыма.— Только закрой глаза: смотреть нельзя. Ни меч, ни пуля после этого не заденут тебя, обойдут стороной. В тебе засядет бог и будет оберегать душу и тело.
Тон и жесты бабки были настолько непреклонны, что Дагбажалсану пришлось еще раз подчиниться. Подержав божка-пуговицу во рту и обильно смочив его слюной, он наконец решился его проглотить. Только сгорбившаяся спина да утерявший выражение взгляд показали, чего стоило Дагбажалсану это усилие. Глиняный бурханчик, получивший наказ оберегать его дух и плоть, своими твердыми углами безжалостно полоснул горло.