— А их родители что?
— Ты знаешь — ничего. Нормально восприняли. Шурка работать в фирме у отца будет. У того дела пошли в гору — иномарку недавно купил. Обещал им сначала гостинку, а там, говорит, посмотрим. Как жить будете.
— А их зарегистрируют? Им же еще нет восемнадцати.
— Справку из поликлиники покажут и зарегистрируют. Без проблем.
— Знаешь, я им завидую. Любят друг друга и уже ребеночка ждут. Счастливые!
— Кто тебе мешает? Давай.
— Ох, Гена! Ты в своем репертуаре. Не говори глупости, а то я рассержусь! А наши знают?
— Понятия не имею. Может, кто и знает. Какое это уже имеет значение? Скоро школу окончим, а там — у каждого своя дорога.
— Знаешь, я все Лизоньку вспоминаю. Сейчас ее малышу было бы три годика.
— Да. Он тоже умер, ты слышала? Ее парень.
— Да, слышала. Как все это ужасно! У меня до сих пор какое-то чувство вины перед ними! Будто я могла что-то сделать для них — и не сделала. Будто смотрят они на меня... оттуда... и осуждают.
— Лена, да ты что? Ты-то при чем? Что ты могла для них сделать?
— Ну... может, надо было заступиться? Сказать, чтобы перестали над ними издеваться. Но не смотреть молча, как они... падают в пропасть.
— Да ты вспомни, сколько тебе тогда было лет! Седьмой класс! Ничего бы ты не сделала — и нечего себя казнить!
Лен, согласись, все-таки это я Шурку с Шурочкой свел. Теперь благодаря мне новый человек на Земле появится.
— Да, молодец.
— Можно, я тебя за это поцелую?
— Нет. Нельзя.
— Ну, что ж. Нет — так нет. На нет и суда нет.
И понурившись, он поплелся к себе. А Лена прислонилась лбом к холодному стеклу и стала глядеть в пустой двор. В воздухе кружились редкие снежинки. Падая на землю, они уже не таяли, и асфальт во дворе кое-где побелел. Небо было низким и беспросветно серым. И хотя было еще только четыре часа дня, оно темнело на глазах.
— Счастье, — грустно думала девушка. — Где ты? Какое ты, мое счастье? Почему не приходишь ко мне? И есть ли ты вообще?
