Младенца звали Шайхзада, и качался он в колыбели дома Мухаметзакира Бабичева, указного муллы Асяновского махалля (нынешний Дюртюлинский район).
Мухаметзакир-мулла происходил из башкир аула Кыйгазытамак (ныне – Мишкинский район), откуда был направлен в Асяново, где и родился будущий замечательный поэт. Шайхзада был старшим среди шестерых детей, единственным сыном муллы. Остальные пятеро – дочери с красивыми национальными именами: Уммугюльсум, Рафига, Фасахат, Хадиса, Нажиба.
Свою будущую судьбу Шайхзада нащупал очень рано. Уже в шесть лет он читал Габдуллу Тукая, а через пару лет сам взял в руку перо и вывел первые стихотворные строчки.
Почти все его изданные сборники открываются стихотворением «Книга», датированным 1910 годом. Да, первые осознанные строки он посвятил «чуду мира» – книге!
Любопытно, что первые стихи ровесника Шайхзады Бабича – Сергея Есенина – тоже помечены тем же 1910 годом…
Не удивительно, что именно Габдулла Тукай стал главным учителем будущего поэта. Его книги занимали почетное место в семейной библиотеке асяновского муллы.
В двенадцать лет голос Шайхзады обретает не только уверенность, но и несвойственную для подобного возраста дерзость: «О мулла, тебя чалмой я поздравляю, лжи ты полон до краев – я это знаю!». Вновь мы чувствуем влияние автора «Сенного базара» и многочисленных стихов, направленных против духовных лиц. Антирелигиозное чувство вообще было присуще тогдашней «мусульманской» молодежи и воспринималось обществом как нечто само собой разумеющееся. О том, как относился Мухаметзакир-мулла к жизненной позиции сына, можно судить хотя бы по тому, что после получения вести о его страшной гибели он сказал родным и близким: «Сын не хотел, чтобы я служил муллой, я воспринимаю его слова как завещание». Покинув духовную службу, он оставил и махаллю – уехал в родной Кыйгазы-тамак и умер там спустя два года.
Поражает нас и сама судьба Шайхзады Бабича. Он прожил всего двадцать четыре года – меньше всех других рано умерших гениев – Лермонтова, Петефи, Тукая... Тем более парадоксальным и драматическим представляется посмертная судьба поэта и его творчества. Имя Бабича в течение нескольких десятилетий прошло ряд этапов «художественно-политических» трансформаций. В 20-х годах оно являлось знаменем национального духовного возрождения. Сатирический журнал, возглавляемый Д. Юлтыем, И. Рамеевым и Н. Кадыровым, носил название «Бабич». Он был закрыт властями после выхода шестого номера «за очернение советской действительности».
Второй этап «эволюции» этого имени – поношение. Бабич – буржуазный националист, контрреволюционер, валидовец. Причем больше других на этом позорном поприще старались бывшие «друзья» поэта, которые много позднее совершат очередной кульбит и вновь выступят в роли товарищей и соратников, выпустят о нем книгу сентиментальных воспоминаний. Имя Шайхзады Бабича будет не только всячески поноситься, но и станет заклятьем для целого ряда башкирских писателей, которые были репрессированы как «сторонники Бабича», популяризаторы его творчества. Тут и Даут Юлтый, и Имай Насыри, и Тухват Янаби, и Булат Ишемгулов, и Габдулла Амантай...
Третий этап – замалчивание имени поэта. Любая попытка возродить его творчество пресекалась на корню обкомовскими идеологами, стоящими на страже высокой партийности и интернационализма.
Наконец, четвертый этап – новое рождение Шайхзады Бабича, все возрастающий интерес к его личности, судьбе и творчеству. Именно это видим мы сегодня, и нет сомнения в том, что интерес этот будет расти год от года.
Что же это за поэт, что за человек такой – Шайхзада Бабич?
Почти все великие поэты в одном из ранних своих стихотворений как бы определяют свой путь, клятвенно закрепляя его на бумаге. В девятнадцатилетнем возрасте Бабич пишет стихотворение «Для народа», в котором навсегда присягает своему народу:
«Клянусь своей юной порой золотою.
И кровью живою, и сердцем клянусь:
Коль в мире крутом я чего-нибудь стою,
Я буду с народом! С ним прахом сольюсь!».
Для осуществления этого зарока судьба отпустила поэту слишком мало времени – всего пять лет. Тем не менее, он сумел доказать искренность и святость своей клятвы и драматической насыщенностью этих своих пяти лет, и своими действиями и поступками, и удивительным по интенсивности творчеством, и, может быть, самым главным – мученической гибелью своей, ставшей достойным венцом его короткой жизни. Да, он не только слился прахом со своим народом, но навсегда остался в его памяти и сердце. Никакие обвинения, поношения и запреты не смогли вытравить его образ, его стихи из души народа, и, как всегда бывает, поэт оказался победителем! Последние неполных два года Бабич был активным участником Башкирского национального движения, членом правительства, секретарем предводителя этого движения Ахмета-Заки Валиди, редактором войсковой газеты. К сожалению, об этом периоде его жизни мы знаем довольно мало, все больше – из воспоминаний старых людей, ветеранов Гражданской войны. Даже в своих дневниках, письмах и посланиях он поверхностно касается собственной повседневной жизни. Идею перехода на сторону красных он воспринял не только скептически, но и с трагическим чувством. Вчерашний романтик, восторженно приветствовавший революцию, он уже не мог принять «правду большевиков», ибо за это время навидался столько крови, зверств, предельного ожесточения людских сердец, что уже не верил ни в какую социальную (и тем более – политическую) справедливость.
Тем не менее, именно Бабич больше других сделал для того, чтобы не только соплеменники, но и представители других народов и национальностей поняли смысл и необходимость перехода на сторону красных. Его «Поэтическое обращение к башкирскому народу» является уникальным политическим и художественным документом той огненной эпохи. Он сумел в доступной, четко и ясно изложенной форме объяснить особенность момента, показать, что другого выбора у башкирского шуро не было и нет. В пору, когда на голову Заки Валиди обрушился град обвинений, когда на него шли нападки отовсюду – со стороны Уфимского обкома и Оренбургского ревкома, Военно-мусульманского комитета и шовинистов московского центра, а также со стороны вчерашних союзников – Колчака и Дутова; когда заколебались даже верные соратники вождя народного движения, Шайхзада Бабич непоколебимо встает на его защиту и старается объяснить его позицию.
На русском языке Ш. Бабич был издан всего лишь один раз, и то – в объёме всего 1,5 п. л. (Уфа, 1965, пер. С. Липкина). Особенно важными представляются переводы поэм «Газазил» и «Клоп», которые являются едва ли не самыми загадочными произведениями не только в творчестве самого Бабича, но и во всей башкирской поэзии вообще. Обе поэмы (кстати, автор почему-то назвал их «балладами») написаны в 1916 году, когда поэту был двадцать один год. Именно в тот момент бойня и кровопролитие Первой Мировой войны достигли своего апогея, и Бабич создал целый ряд стихотворений о войне, в которых нашел удивительно новые, жуткие в своей тональности образы для воплощения картин великого убиения людей («Не могилы ль разрывая, люд голодный трупы жрет?.. Стынет кровь при виде этих толп по имени «народ»; «Восклицаю: не рождайтесь, дети мира, из утроб! Там, во чреве, оставайтесь – вас тут поджидает гроб»). Характерное отличие поэм Бабича – необъятная развернутость аллегорической метафоры, живая фантасмагория окружающего мира, где в один узел сведены и правда, и вымысел, и сказка, и миф, и людские суеверия. То, что в начале века, когда шло мучительное формирование новой башкирской поэзии, и стихотворцы больше (и прямым текстом) говорили о муках и страданиях народа, произошло блистательное вторжение юного поэта в их ряды со своей головокружительной условностью, символикой, подтекстом и намеком, ныне называемым «аллюзией», – бесспорно свидетельствовало о новом направлении национальной поэзии. Особенно все эти признаки проявляются в поэме «Газазил», где юмор соседствует с едкой сатирой и гротеском, реальные приметы жизни – с немыслимой фантазией; где можно увидеть и пародию на революционный фанатизм, когда толпы экзальтированных девушек с пением «Марсельезы» устремляются на штурм «старого мира»; где подвергается уничтожающей насмешке создание такими фанатичными толпами культа из ничтожных личностей, которые затем начинают помышлять о завоевании всего мира. Богатство художественных красок, смысловых оттенков и ассоциативных парадигм – все это и поныне ставит в тупик исследователей башкирской литературы и творчества Ш. Бабича.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что Шайхзада Бабич прекрасно чувствовал политическую обстановку, своеобразно воплощал ее в своих стихах и поэмах; умел доступно и образно донести до своего читателя сложные, отнюдь не однозначные идеи разных политических течений, владел искусством плакатного творчества и революционного лозунга. Все это так. И тем не менее, он запечатлелся в памяти современников и последующих поколений прежде всего как тонкий и нежный лирик, глубокий живописец, умеющий передавать красоту природы, человеческого чувства, любви... Кто из представителей старшего поколения не знал наизусть такие его стихи, как «Весенняя песнь», «Курай», «Красавицы», «Мой ангел» и другие? Кто не восхищался его «Цветником имен» – циклом четверостиший, имеющих названия женских имен? Кто не упивался музыкой таких его стихов, как «Скрипка» или «Мандолина»? Кстати, сам поэт был необычайно музыкальным человеком, пел старинные башкирские песни (по воспоминаниям его друга поэта Т. Ченекея), виртуозно владел мандолиной, на которой мог даже бренчать пальцами ноги! Не потому ли, едва появилась возможность обратиться к поэзии Бабича, многие композиторы буквально кинулись писать песни и романсы на его стихи? Немало замечательных вещей создали, к примеру, ведущие композиторы Республики Загир Исмагилов и Хусаин Ахметов.
Лирическим стихам Бабича свойственна тонкая звукопись, чудная аллитерация, и потому их сложно переводить на другой язык.
Но почитатель таланта Поэта знает Бабича и как автора героических стихов, поднимавших дух соплеменников, зовущих к борьбе за свою свободу и независимость. Таких стихов у него немало, и каждое – будто отлито из крепкого железа, звенит и возвышает и дух, и душу: «Башкортостан», «Нежданно», «Салават-батыр», «Раскрой глаза!», «Афарин» и многие другие. Иные из них написаны в форме древне-башкирского поэтического жанра – кубаира. Поэт прекрасно знал и владел фольклором, с отрочества собирал лучшие образцы народного творчества, и не только своего родного народа, но и соседнего – казахского – во время пребывания на казахской земле в пятнадцатилетнем возрасте. Он оставил найденные им тексты исторических песен, легенд, пословиц и поговорок, подробные комментарии к ним. Некоторые стихи Бабича пелись на народные мелодии (например, «Воинский марш» пелся на мелодию старинной песни «Эскадрон»), некоторые обретали мелодию в устах друзей и сослуживцев, пелись везде и всюду. Так, знаменитое стихотворение «Башкортостан» стало своеобразным гимном всего башкирского войска и исполнялось во время походов и перед боями.
Имело свою мелодию и замечательное стихотворение «Салават-батыр» – о великом национальном герое, который являлся для поэта бессмертным идеалом жизни и борьбы. Последняя строфа этого стихотворения-кубаира тоже звучит подобно клятве:
«Салават – наследие живое,
Салават – дыханье молодое,
Кровь его – завет нам, потому
Мы клянемся в верности ему!».
Наконец, читатели и почитатели Бабича знают его как непревзойденного юмориста, сатирика. Недаром по первому приглашению он приехал в Оренбург, чтобы работать в сатирическом журнале «Кармак» («Крючок»), лучшем тогда в тюркском мире… Он оставил сотни метких и едких эпиграмм, пародий, дружеских шаржей, злых и добрых экспромтов, на которые был большой мастер. Многие из них вошли в сатирический цикл «Китабеннас». Однако переводчик счел возможным ограничиться незначительным количеством произведений этого жанра. Упоминаемые в них имена были хорошо известны современникам поэта, и потому пародии и эпиграммы на них воспринимались с живым пониманием.
На Шайхзаду Бабича Мифтахетдин Акмулла оказал сильнейшее влияние, явился его Учителем и Наставником. Бабич не только подхватил ярко горящий факел Акмуллы, но и поднял его на новую высоту. Под его пером башкирская поэзия обрела еще большую полнозвучность, воздушную легкость и певучесть, простоту и изящность. Поэт любил забавляться словами, мистифицировать своего читателя, вводить в заблуждение... В этом сказывается неиссякаемый азарт «ловчего», искрящееся озорство клоуна, едкого и доброго пересмешника, обезоруживающее озорство колдуна и затейника. Таким он и остался в памяти современников. Таким воспринимаем его мы сегодня. И в этом бессмертие поэта.
Газим ШАФИКОВ.