В одной из статей на моём канале Вы могли прочесть кое-что интересное о Владимире Набокове. В этой статье небольшой обзор на книгу Дональда Рейфилда об этом писателе: не собранные очерки, обзоры, интервью и письма в редакцию.
Эта щедрая коллекция из 154 произведений, которую Брайан Бойд в предисловии называет «публичной прозой» Набокова - в основном не собранные, а иногда и неопубликованные публикации, - представлена в хронологическом порядке.
Там, где это необходимо, работы Бойда и Анастасии Толстой были искусно переведены с русского и французского языков, а примечания и указатель облегчают обсуждение этой книги.
Текст омрачён лишь несколькими своеобразными транслитерациями русских слов. На первый взгляд может показаться, что в ней лишь отрывки, которые были открыты миру по прошествии четырёх десятилетий после кончины Набокова.
Однако, в отличие от смущающих фрагментов из его романов, таких как «Оригинал Лауры», которые были опубликованы посмертно, этот сборник включает в себя некоторые из его самых острых проз.
Он охватывает карьеру Набокова, от ювенилии до сенилии. В Германии, где Набокова почитают достаточно, чтобы Рейфилд опубликовал свои собранные произведения в двадцати пяти томах. Подробная антология публичной прозы вышла пятнадцать лет назад.
Четверть этой коллекции показывает Набокова в его самом остроумном, самом глубоком, оригинальном виде. Она включает в себя несколько статей: интервью с Набоковым из его периодов жизни в США и Швейцарии, демонстрируют просто беспощадное презрение к критикам.
Его наблюдения могут быть совершенно неуместны: в марте 1941 года он сказал в интервью газете «Уэллсли-колледж» о том, что у российско-германской дружбы, несмотря на многовековые истоки, мало шансов на продолжение в ближайшем будущем.
Судя по нескольким образцам его лекций или учебных планов, он был непоследователен: он либо относился к своим ученикам как к младенцам, говоря во время образовательного процесса студентам «я тебя люблю» и «очень хорошо» на русском языке, либо погружал их в тонкости русской нецензурной словесности.
Неудивительно, что Роман Якобсон протестовал, когда имя Набокова было выдвинуто в число кандидатур для преподавания русского языка. Он предлагал пригласить слона в качестве преподавателя зоологии, если Набоков будет преподавать русский язык.
В годы изгнания, пятнадцать лет в Германии, а затем три во Франции, Набоков насобирал обзоров и литературных очерков с полдюжины российских журналов по эмиграции.
Как правило, он подробно писал о соратниках-поэтах в изгнании - он полагал, что Бунин и Ходасевич, например, значительно превосходят советских коллег Пастернака и Мандельштама.
Он безразлично относился к русским писателям, делающим карьеру в России.
В СССР Набоков, в отличие от других ссыльных, таких как Стравинский, был непримиримым. В 1960-х годах, когда эмигранты могли незаметно вернуться в Россию в качестве туристов Набоков отказался ехать.
Его Россия жила только в его памяти и в воображаемой Анти-Терре Ады, где она слилась с Новой Англией.
Периодические осуждения Набокова в советской прозе, по сути, не утратили своей силы: длинная пьеса «Несколько слов о злодействе советской художественной литературы и попытка определить его причину» и более короткий «Триумф добродетели», «Советская литература». Перечисленные труды разрушают притязания идеологической литературы на художественную ценность.
По иронии судьбы, последнее из этих очерков было одним из немногих, которые американские цензоры подавляли: когда Америка вступила во Вторую мировую войну, критика СССР стала нежелательной.
Продолжение следует...