(продолжение, часть 4)
…До дома она так и ехала – с пустой головой и в полном недоумении. И только когда уже подходила к квартире, поняла что же ей не понравилось больше всего и на что она сначала, под впечатлением всего остального, просто не обратила внимания.
Но картинка виденного ею мысленно все прокручивалась и прокручивалась в голове и только теперь она четко осознала – Гера катался абсолютно по-другому! Обычно на льду он словно оживал, все его движения, жесты – это был целый мир! Ей иногда начинало казаться, что она уже начинает понимать то, что он говорит своим телом, и даже думалось, что она разбирает в его катании чуть ли не отдельные фразы… Кажется, еще чуть-чуть, совсем немного – и они смогли бы начать хоть вот так общаться – она бы задавала свой вопрос обычно, словами, а он потом отвечал бы ей на льду, движением!
Но то, что она видела всего час назад, перечеркивало все остальное.
Нет, катался он точно так же красиво и четко, все так… Но его словно подменили, словно вынули душу! Это было ПРОСТО КАТАНИЕ, без слов, без эмоций. И это было настолько непохоже на него, ведь даже все свои "троечки" он мог выполнить совершенно по-разному, меняя иногда единственным только жестом руки весь характер одного и того же рисунка!
Она так и оставалась в задумчивости и в недоумении, пока ее не вывел из этого состояния Олежа:
– Натаса, ты болеес?
– Нет! – удивилась она. – С чего это ты взял?
– Ты грустная, – он и сам, глядя на нее, стал задумчивым и тихим. – Позалуста, не болей.
– Нет, Олег, – она укладывала его спать и поцеловала. – Я не заболею. Мне просто нельзя болеть.
Олег еще повертелся немного в кроватке, а потом спросил, показав на фото на стене:
– Это папа, да?
– Да, – она уже решила, что однажды расскажет ему все… Всю правду, как бы тяжела она не была. И лучше она, чем кто-то чужой… Но только когда он будет понимать чем отличается родной отец от неродного. А сейчас сказала "да" уверенно, ведь, действительно, папа… только не его…
– А он был хоросый? – спросил Олег, хотя и знал уже ответ, спрашивал часто…
– Он был лучше всех… – прошептала она, потому что Олег уже закрыл глаза…
…Он был лучше всех. И мама лучше всех. И они жили так замечательно и весело! Мама не работала, но не потому, что отец был каким-то крутым бизнесменом или богачом, вовсе нет. Просто она, несмотря на детдомовское детство, была настолько домашней, не приспособленной к жизни, что самое лучшее место для нее было – это дом.
Да вообще-то они и не бедствовали. Отец работал в одной солидной фирме по коммуникациям, зарабатывал так, что хватало на хорошую еду, одежду, на многие нехитрые развлечения, как то кино или театр, и достаточно оставалось, чтобы откладывать. Мама была искусной рукодельницей и отличной кулинаркой и от этого тоже получалась огромная выгода и экономия. Они даже с гордостью отвергали все предложения риэлторских фирм – обменять их квартиру в центре на такую же по площади, но подальше к окраине и с хорошей доплатой. Зачем? В этой квартире родились и выросли родители отца, когда она еще была коммуналкой, а потом они поженились и квартира стала семейной.
Отца потихоньку повышали, работа была может и не такая уж денежная, но стабильная и интересная. В доме постепенно появлялись хорошие и дорогие вещи – огромный холодильник, мамина шуба, стиральная машина, аудио-видео центр, автомобиль.
Посмотрев на успехи дочери по информатике, отец пообещал ей купить компьютер. Конечно, не сразу. Вот поднакопят денег… Да и если уж покупать, то хороший! Чтобы подольше не устарел. Любимой поговоркой отца была: "Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи!"
И еще отец всерьез был озабочен решением дочери – поступать в театральное училище. Он вовсе не ставил под сомнение это решение, он всегда уважал ее мнение, и раз решила, так значит решила. Но в той среде у него не было никаких знакомых, а поступить самой туда ох, как сложно! И поэтому он, повздыхав немного, решил, что раз надо – наймут репетиторов. И все у нее получится, пусть не переживает.
…Все было так хорошо…
До того страшного дня.
Он не поехал на работу на машине – вечером шел дождь, а утром подморозило, и он побоялся, уж очень скользко…
А тот, другой, не побоялся. Хотя, тоже был абсолютно не виноват.
Отец стоял на остановке и читал газету, а тот, тот, который не побоялся и ехал на машине, он резко затормозил… Потому что одна ненормальная тетка вдруг, в погоне за автобусом, нырнула под колеса, решив не дожидаться зеленого светофора…
Тот, который не побоялся, резко вдарил по тормозам – реакция!
Машину занесло прямо на остановку, и вместе с отцом погибла еще одна женщина…
Видения похорон и поминок память выдавала словно отдельными кусочками, как в калейдоскопе… Да так оно, наверно, и было… Между слезами и беспамятством того времени в голове остались лишь фрагменты событий…
Его друзья… Родственники… Сослуживцы…
И мама… Словно замороженная, молчаливая, ничего не понимающая и не плачущая…
Ей делали уколы, уговаривали, кто-то из подружек даже отхлестал по щекам. Безрезультатно. Наташе иногда казалось, что она сошла с ума…
А когда они впервые остались одни, после похорон и девяти дней, Наташа утром застала ее с бутылкой. Та сидела на кухне, пила водку из стакана и плакала… Наташа даже обрадовалась сначала – все говорили, что должна заплакать, что полегчает!
Спиртного в доме осталось огромное количество – кто-то из устроителей поминок видно не рассчитал, или решил взять на всякий случай, с запасом. И мама Наташи начала стремительно спиваться. Наташа уговаривала ее прекратить, плакала, но сделать что-то с водкой боялась – тогда еще авторитет родителей был еще непререкаем.
А когда спиртное все-таки кончилось, мама не прекратила своего занятия – каждый день, придя из школы, Наташа заставала ее уже в полной отключке…
…Она была слишком слабая, ее мать. Такие женщины должны быть ЗА КЕМ-ТО… За надежным, большим и сильным. И тогда им нет цены – более преданных, любящих и верных жен поискать и не найти! Но ее стенка рухнула, и одна она, без своей опоры и любви, была в этом мире никто…
И потом остро встал вопрос денег. Все накопления, в конце концов, закончились, мама Наташи не работала, сама Наташа была всего лишь в девятом классе.
И тогда Наташа поняла, что пора брать руль правления семьей в свои руки.
Первое, что она сделала – это отнесла все более или менее ценные вещи к соседке, тете Ане. Потому, что когда заметила пропажу золотой папиной зажигалки и спросила об этом маму, та только всхлипнула по-пьяному и заплакала…
Мама не ругалась, не возмущалась Наташиными действиями, только просила и просила у нее бесконечно прощения, когда была в состоянии хоть что-то говорить…
А потом она стала вообще где-то пропадать, и Наташе приходилось ее искать вечерами и тащить домой. Где и как она ухитрялась раздобыть выпивку оставалось загадкой. Может, продавала или меняла на водку свои вещи? Когда Наташа спохватилась – их было уже намного меньше, и оставшиеся приличные она тоже отнесла соседке.
Что Наташа только не предпринимала – ругалась, умоляла, плакала и грозила, что вообще уйдет из дома! Бесполезно. Мать ее быстро и уверенно катилась все ниже и ниже.
Родственники как-то вдруг резко потерялись. Вообще-то, это были все родственники отца, которые недолюбливали маму за ее сиротское прошлое. "Что хотел, то и получил!" – сказала как-то зашедшая к ним не то двоюродная, не то троюродная тетка отца. Наташа наорала не нее и выставила за дверь. "И ты, видно, в мамочку, гены!" – бросила та, уходя.
Наташа пробовала разные политики – то была ласковой, вспоминала их прошлую жизнь, старалась отвлечь мать от грустных мыслей. Не помогало. Тогда она прекращала разговаривать с ней, проходила мимо не глядя, запиралась в своей комнате. Тоже безрезультатно. А потом опять по новой…
И однажды, во время одной из своих "ласковых" политик она решила сама помыть мать. Поговорить с ней в ванной, может волшебная магия воды, которую они обе так любили, подействовала бы лучше?
А раздев ее, она вдруг поразилась ее животу – он был большой и упругий. Днем она этого как-то не замечала, да и мать чаще всего дома была в каком-нибудь толстом махровом халате. Наташа, отказываясь верить страшной догадке, прошептала:
– Что это с тобой? Ты болеешь? Господи… это опухоль?!?
– Я беременна, Наташа, – ответила та без эмоций.
– Ты… ты… ЧТО?… – Наташа, быстренько прикинув в уме все сроки и холодея, поняла, что даже если бы этот ребенок был зачат в тот самый последний, самый страшный день, то он должен был бы родиться уже пару месяцев назад… – Ты что такое говоришь? Как беременна?!?
– Беременна, – опять глухо повторила та.
– Да как ты могла… – голос Наташи сразу пропал, она это почти прошептала. – И года не прошло! Как ты могла!!!
– Не знаю, доченька… – сказала та одними губами...
– Она не знает!!! – Наташа то хрипела, то плакала… – Она не знает как забеременела! – а потом она начала хлестать мать по щекам. – Ты… ты… мерзкая, пьяница!! Я ненавижу тебя! Как ты могла?!? Если захотелось потрахаться – могла бы и сказать, уж на резинку бы я тебе денег выдала! Но ребенок!!! Как ты додумалась до этого? Кто отец?
– Я не знаю… не знаю… – мать даже не отворачивалась от ее побоев, только слезы текли по распухшим сразу щекам. – Я не знаю, Наташенька… Я поняла это только когда он зашевелился… Я не помню ничего ТАКОГО, ты понимаешь? Мне никто не нужен, кроме папы… Я не знаю, как это вышло… Видно кто-то воспользовался… Я ничего не помню…
…Наташа проревела все ночь, а утром, прогуляв школу, потащила мать к гинекологу.
Сестра сначала не хотела пускать в кабинет вместе с женщиной девочку-подростка, но Наташа, сердито и решительно отодвинув ее плечом, зашла сама и сразу села напротив врача.
Она рассказала все. Плача и растирая по-детски кулачком слезы, все говорила и говорила молодой и красивой женщине свои беды… Мать сидела на кушетке. С потухшим взглядом, уставившись в одну точку. Сестра чуть охала и вздыхала со своего места…
Потом врач осмотрела мать Наташи, и приговор был страшным – аборт делать уже нельзя.
– Почему? – шептала Наташа. – Ну почему?!?
– Какая же ты взрослая, девочка… – задумчиво пробормотала врач. А потом села напротив и взяла Наташины руки в свои: – Слушай внимательно и пойми: это просто невозможно, срок прошел. Опасно, да и никто не станет этого делать, это запрещено. ЗАКОНОМ!!! Теперь уже возможны только искусственно вызванные роды.
– Тогда делайте роды! – умоляла Наташа. – Прямо сейчас!
– Подожди, подожди, – успокаивала ее врач. – Во-первых, это делается только в больнице, я, конечно, дам направление…
– Давайте! – перебила Наташа.
– Подожди, дослушай! – сказала врач, встала и принялась ходить по кабинету. – Подумай еще и об этом ребенке, о твоем брате…
– Какой еще брат! – возмутилась Наташа. – Урод и дебил, зачатый по пьяни!!! Она не просыхает! …И с чего вы взяли, что брат?
– Мне так почему-то кажется, – задумалась врач. – У меня интуиция, и я почти никогда не ошибаюсь. Впрочем, можно сделать УЗИ… Но мы отвлеклись, – она опять села напротив нее и посмотрела в глаза. – Я понимаю, что вы, конечно же, его оставите в роддоме…
– Конечно! – сверкнула глазами Наташа.
– Вот, – врач вздохнула. – Так почему не дать этому существу… Ни в чем, кстати, не повинному! Почему не дать ему еще один, самый последний, самый маленький шанс? Ведь осталось всего ничего – месяца полтора – и он родиться сам. Подумайте. Во-первых, это правильнее и для твоей мамы – организм сам должен готовиться к родам, а искусственные, это всегда неправильно, это сильный стресс, и, как результат – дальнейшие неприятности и болезни для твоей мамы. Во-вторых, я могу положить ее на сохранение, и пить ей там будет нечего, вдруг, да поможет? И потом… В-третьих. Этот мальчик… Пусть он будет полноценным! В мире так много бездетных, мечтающих о ребенке… может, найдутся и те, которые захотят взять именно его, а?
Наташе было глубоко наплевать на этого мальчика. "Урод, дебил, даун…" – все, что могла она думать о нем! Но возможность изолировать мать в больнице сильно ее воодушевила. "Вдруг, и правда, перестанет пить?" И она попросила врача дать направление в "самую-пресамую-самую строгую больницу"…
…Он все равно родился немного раньше срока… Хотя, кто его мог теперь определить точно, этот срок? А, может, просто его первое пристанище показалось ему слишком горьким и жестоким, таким, что он решил побыстрее покинуть его?…
Наташа пришла на прием к врачу – справиться о здоровье матери, она столько всего за это время начиталась, что могла бы дать фору и взрослому.
Это было удивительно, но оба были здоровы. Во всяком случае, на первый, общий взгляд. Природа иногда любит вот так поиздеваться над людьми – те, кто по всем мыслимым и немыслимым законам должны были бы погибнуть уже давно, те живы… А другие, которых лелеют и сохраняют чуть ли не со дня зачатия – те, действительно, уроды!
Наташа и слышать ничего не хотела о ребенке. Только оставить в роддоме. Мать она даже и не спрашивала, да та ничего и не говорила, только плакала…
Вот только главврач этого роддома оказался человеком старой закалки, он любил свою работу не ради денег и почестей, а потому, что чудо рождения новой жизни считал главным чудом на свете. Он прекрасно понимал отчаяние и решимость этой не по годам повзрослевшей девочки, прекрасно представлял, что ждет ее, если она "разрешит" и матери, и себе самой этого человека… Все так. Но все же он думал, что даже такая странная и неполноценная "семья" – это лучше, что ее отсутствие. А девочка ему нравилась, такие не пропадут в жизни! Если бы… Если бы она только полюбила своего брата, то и за него можно было бы быть спокойным… И он решился на хитрость.
Смотреть на брата Наташа решительно отказалась, в ее представлении он так и оставался "уродом" и "дебилом", несмотря на все уговоры сестер и нянечек.
И вот однажды, когда выписка была уже недалеко, врач, вздохнув, сказал, что смотреть все равно придется.
– Не буду, – упрямо сказала Наташа.
– Но порядок есть порядок! – притворно нахмурившись, повысил голос врач.
– Какой порядок? – растерялась Наташа.
– Бумаги надо подписать, на отказ, – придумывал на ходу врач.
– Я все подпишу! И мама подпишет, – решительно заявила Наташа.
– За кого вы меня принимаете? – разыгрывал страшное возмущение врач. – Еще взятку предложите! Протокол подписывается в присутствии меня и еще трех врачей! И мы не чиновники и не бюрократы чтобы делать все заочно!
– Хорошо, хорошо, – испугалась Наташа, а вдруг не возьмут?… – Хорошо, я готова!
…Он знал, что делает, этот мудрый и пожилой человек…
…Первое, что она увидела, так это их "фамильные" с мамой ресницы… Такие же длинные и черные, которые к тому же на крошечном бледном личике смотрелись прямо как приклеенные… Он и сам был такой кроха – родился маленьким…
Сестра начала, воркуя ласково (комедия была разыграна, как по нотам!), не спеша и с удовольствием разворачивать его…
…И что же смогло повернуть в Наташе все вот так сразу вспять? Что пробудило такие материнские (иначе и не назовешь) чувства… Ее ранняя взрослость?
…Или его огромные черные глаза, которые он вдруг открыл и посмотрел прямо на нее, как почувствовал…
И пусть все энциклопедии и книги вместе с докторами всего мира говорят, что дети начинают улыбаться после месяца жизни, пусть…
Он улыбнулся ей. Смущенно и горько. "Я не виноват, прости… И прощай. Ведь ты бросаешь меня, сестренка?"
Наташа уже не чувствовала своих слез и не видела, как сзади суеверно скрестил пальцы доктор и грозно сверкал на всех глазами, призывая к молчанию…
– …Он похож на олененка… – прошептала она. – …На маленького смешного и глазастого олешку… – а потом сердито и неумело начала его заворачивать, бурча при этом: – Раскрыли тебя… Обрадовались… Простудишься еще у меня… – взяла его на руки и решительно сказала врачу: – Ничего я не подпишу, и мама не подпишет. И вообще… Скажите там маме, пусть собирается, мы уходим!
…Конечно, они не ушли в этот день, врач предложил ей подольше продержать брата под наблюдением, ведь он был такой слабенький…
…Она отмыла до дыр квартиру, она перечитала горы книг про новорожденных, она сделала из чего только могла пеленки, она соорудила ему из двух кресел кроватку – на первое время, купить пока было не на что… Кто-то из школьных подружек притащил одеяло, кто-то подушку и матрасик, кто-то какие-то вещи, кто-то обувь, потом оба класса – их и параллельный – скинулись, и ребята приволокли три огромные коробки памперсов…
Наташа попросила соседку продать кое-что из вещей (сама не могла, ведь даже паспорта еще было!) и купила коляску…
Конечно, все знакомые считали ее сумасшедшей. Кто будет сидеть с ребенком? Ее мать? Если бы! Вряд ли она "исправилась" за те полтора месяца, что была в роддоме. На что они будут жить? Ребенок – это как черная дыра для денег. Все время растет и все время чего-то нужно. А она сама? Как же высшее образование? Ребенок и образование – вещи, пожалуй, несовместимые!
Наташа слушала все с улыбкой: "Ничего, как-нибудь…" и вспоминала какие у него маленькие нежные лапки и как он смешно цепляется ими за палец…
…И конечно, они были правы, просто бесконечно правы, те, кто говорил, что ребенок в их положении – это безумие…
Ее жизнь превратилась в какой-то тихий кошмар.
Мать, конечно же, продолжила свои развлечения. Продержалась недельку после выписки, а потом "с горя", под предлогом, что кончается молоко, напилась… И все началось по новой. Только теперь Наташа, хотя бы не боялась, что та опять подарит ей брата или сестру – попросила врача там же, в роддоме "законопатить" ее или спиралью или чем угодно, хоть цементом!
Наташа прибегала домой между уроками посмотреть как там брат, ее "олешка", как она и назвала его. Кормила, пеленала его и опять бежала в школу. Она стала запирать его в своей комнате от матери – однажды пришла домой, а та сидела совершенно пьяная, держала Олега на руках и пыталась всунуть ему в рот пустую грудь… И почему не уронила – до сих пор оставалось загадкой!
Продавала и продавала понемногу все вещи через Анну Матвеевну, соседку. Та стала быстро незаменимой помощницей и потом как-то естественно превратилась в более родную "тетю Аню". И уже только много времени спустя, Наташа поняла, за сколько реально та продавала ее вещи и сколько, ничего ей не говоря, добавляла из своих денег…
Подрабатывала где могла – на почте, уборщицей. Гуляя с Олегом, собирала вместе с бомжами бутылки. Сцепив зубы, решила хотя бы закончить школу. Ей повезло: в школе был отличный коллектив педагогов, а ребята в параллельных классах – дружные. Учителя отнеслись с пониманием к ее снизившейся успеваемости – подсказывали на контрольных, тянули, как могли, ребята из класса писали конспекты и давали списывать, и аттестат получился всего с двумя тройками.
А поступить в институт, конечно же, хотелось.
Только уже не в театральный.
Потому что очень быстро обнаружилась одна страшная вещь – у Олега было больное сердце. Это было не смертельно, но до поры до времени. Операция была просто необходима. Лет до десяти, максимум до двенадцати, ее, эту операцию, сделать нужно было, во что бы то ни стало.
И стоила это операция столько, что и сказать – язык не поворачивался.
И, конечно, делали и бесплатные. Но на них была очередь. И хорошо, если бы Олег хотя бы к пенсии получил бы эту бесплатную операцию…
Вот тогда и пришло решение стать кардиохирургом.
Конечно, она понимала, что Олег не будет ее пациентом, даже если случится чудо и она поступит, то просто не успеет стать опытным врачом, чтобы оперировать его. Но она столько перечитала всяких книг и так увлеклась этим, что уже понимала осознанно – это ее призвание.
А операция… Был еще один, последний шанс в запасе – их квартира в центре. Она сначала так и сделала – пошла в ближайшее агентство недвижимости, проконсультироваться. Но по тому, как хищно блестели глаза у риэлтора, как сразу же ей предложили привести мать и подписать договор, как наобещали золотых гор среди молочных рек с кисельными берегами, она поняла – точно обманут. И решила, пока время терпело, и сама подковаться в этом вопросе получше. Тем более, уже только из самой первой беседы она поняла, что случай у них непростой – нужно решение опекунского совета, ведь Олег несовершеннолетний, а мать – неработающая пьяница… Да и ей самой тогда еще не было даже восемнадцати…
…Наташа сидела рядом со спящим уже Олежкой, картины сменяли одна другую…
…Выпускной, на который она пришла вместе с ним – оставить было не с кем, соседка грипповала… И хотя ему было тогда всего два с небольшим, он со своим покладистым характером никому не мешал и вообще был "гвоздем программы"… Ночью его устроили в учительской – подальше от грохота музыки – и все одноклассники поочередно бегали с Наташей проверить его – как он там спит?
…Ее, конечно же, "не поступление" в медицинский… Да она особо и не надеялась – совсем и не занималась, некогда было…
…Работа нянечкой в больнице, благо та была совсем рядом, и народ там был хороший – в ночные дежурства она брала Олега с собой…
…Очередное "не поступление", но, кстати, уже с более лучшими баллами – в больнице она не только горшки таскала, но и постоянно атаковала врачей вопросами, Олег становился все больше и самостоятельнее и теперь плюс ко всему она хоть час в день, но урывала для подготовки…
…Смена работы – ушла в оптовую фирму и, вроде бы, сначала все было отлично, деньги платили хорошие… Но фирма развалилась…
…Следующая работа, секретаршей у небольшого начальничка небольшой конторы… Начальник однажды стал приставать и она расцарапала ему всю морду… Уволил…
…Курьером… Распространителем… Опять секретаршей и опять с тем же финалом…
…Встреча с Генкой…
Она даже головой затрясла и пробормотала:
– Ну все, разнюнилась… И хватит воспоминаний, тебе еще, милая, мамашку нужно найти…
…На следующий день она, конечно же, решила молчать как партизан – ничего не видела, ничего не знаю. Но интересно было – жуть!
На катке никого не было, она прошла в свою комнату, и там ее встретил Зиновий Самуилович. Поздоровавшись, тут же определил ей задачу:
– Вот посмотрите, Наташа, – прокрутил вчерашний ролик с прыжком Геры. – Я тут кое-что переделал… – он еще прокрутил его, но она все равно не поняла, в чем же эта переделка. И тогда Зиновий Самуилович запустил его на медленной скорости. – Вот. Я вставил еще два оборота.
– А… – начала было она удивленно, но осеклась. Да хоть сотню. Ее-то какое дело? И спросила только: – Это так же обработать? Как и предыдущие?
– Да, все точно также, – и, уже уходя, задумчиво сказал. – Потом, кстати, вы можете быть на сегодня свободны – Гера пока не катается, а других роликов у меня, увы, нет.
– А за компьютером нельзя просто посидеть? Ведь своего у меня нет, а так многое хотелось бы изучить!
– Конечно, в чем вопрос? – удивился Зиновий Самуилович, сразу подобрев. Но вот об этом… – опять нахмурился, – то есть о шести оборотах, вне этих стен лучше молчать, ясно?
Наташа кивнула, Зиновий Самуилович ушел, и она принялась за работу.
Дурдом. Точно.
Она уже наслушалась Юрия и насмотрелась вдоволь всех записей наших лидеров-мужчин, и что-то не помнила о прыжках в шесть оборотов…
Когда она уже все закончила то собралась сначала пойти попить кофе или чаю, а потом поискать Зиновия Самуиловича и предложить ему идею, которая пришла ей в голову уже потом, после его ухода – а почему бы не использовать записи других фигуристов? Там полно других прыжков и элементов, какая разница кого обрабатывать?
И когда она уже поставила на экране режим сохранения, в комнату, одетый, как всегда экстравагантно – черные лосины, высокие сапоги и светлый пушистый свитер до бедер – заглянул Юрий:
– Ага! Наша спасительница! Приветствую! – потом кивнул в сторону коридора. – Хватит работать! Кофе готов, Гера скучает и хандрит, как же мы теперь без вас?
– Ваш Гера вообще по жизни хандрит, – усмехнулась она. – И это, видно, его естественное состояние. Можно подумать на фигурном катании кончается все на свете! Ну, травма, ну, и что? Мало ли существует занятий? Что же так переживать?
– Не надо, Наташа, не надо… – вздохнул Юрий. – Он не такой, каким кажется… И потом… Если все рассказывать… А, ладно! – махнул рукой. – Все суета… Кофе идем пить?
В гостиной на диване сидел Гера. В длинных шортах и с эластичным бинтом на ноге. Как всегда смотрел на видео чьи-то выступления. Сказал, чуть глянув на нее: "Здрасьте." Потом, немного помолчав и смутившись: "Спасибо".
– Здравствуйте, – Наташа подошла к нему и спросила строго: – Как нога?
– Хорошо, – он сидел с опущенными глазами. – Я бы уже мог кататься, но он не пускает, – кивнул в сторону Юры.
– И правильно, – Наташа села рядом и уже по-деловому положила руку ему на бедро – хотела проверить, но он вжался в диван, убирая ноги:
– Нет, не надо… Все хорошо, правда…
– Гер, кончай кривляться как кисейная барышня, – сказал с досадой Юрий. – К врачу ведь не поехали, дай хоть Наташа посмотрит!
– Не ходили к врачу? – поразилась Наташа. – Ну, знаете ли… Как вы только на эластичный бинт разорились, удивляюсь?
– Да дело не в деньгах, – Юрий помялся. – В общем… Наташа, посмотрите его, а? – а потом сердито прикрикнул на Геру: – И сиди, не дергайся… чудо своего папочки!
Гера перестал "дергаться", и Наташа размотала бинт, прощупала все колено и мышцу. Гера сидел смирно, только хмурился.
– Ну, что, – Наташе понравилось играть "во врача" и она была совершенно серьезна. – Если бы еще массаж тайский, точечный… то завтра можно и на лед.
– А вы и это можете? – удивился Юрий.
– Я много чего могу, – вздохнула Наташа. – А толку?…
– Наташа, пожалуйста! – Юра приложил руку к груди. – Ради меня, хотя бы!
– Не надо, – буркнул Гера. – Мне и так хорошо.
– Цыц, – пригрозил ему Юра. А потом обратился к ней: – Только сначала кофе, а то остынет!
А когда они вместе принялись за кофе, Наташа, как могла более наивно и невинно спросила:
– А вот тот вчерашний прыжок… как его… Сальхов?
– Сальхов, – тут же подтвердил Юрий.
– Вот-вот… Этот сальхов делает кто-нибудь в шесть оборотов?
Гера хмыкнул, а Юрий просто рассмеялся:
– Шесть? Наташа, милая, и пять-то, думаю, в ближайшие лет десять вряд ли кто сделает! Четыре – очень сложно, на такие прыжки даже все комментаторы обращают особое внимание! А уж шесть! – а потом нахмурился. – Так. Стоп. Это Зина, что ли, на компе развлекается?
– Ну, да, – Наташа опять сделала глаза поневиннее. – Но я же ничего не понимаю в этом, вот и спрашиваю…
Гера с Юрой начали игру в гляделки, и Наташа поняла, что пора уходить – было видно, что им есть что обсудить и без нее. Она вздохнула и сказала:
– Ладно, я пошла. Как всласть наглядитесь друг на друга, скажите – приду, массаж сделаю.
– Нет, нет! – тут же взял ее за руку Юра. – Прямо сейчас, хорошо! У вас рука легкая, это точно! Герке куда, на диван? Шорты снимать?
– Вот еще, – опять буркнул Гера.
– Нет, шорты не надо, – сказала Наташа. – А вот водолазку – обязательно.
– А это зачем еще? – недоверчиво сказал Гера.
– Позвоночник – основа жизни! – нравоучительно сказала Наташа. – Люди Древнего Востока говорили – пока у тебя гибкий позвоночник, ты молод!
– Я на позвоночник не жалуюсь, – опять пробурчал Гера. – И какое отношение он имеет к ноге?
– Там много жизненно важных точек, – как ребенку объясняла ему Наташа. – В человеке все связано… Знаете, поговорочка есть: ноги промочишь – горло болит, горло промочишь – ноги не держат!
– Ой, как правильно! – засмеялся Юрий.
– Так и здесь, – продолжила Наташа. – Чтобы как следует подлечить ногу, нужно пройтись по активным точкам позвоночника.
– Гера, водолазку долой и на диван! – скомандовал Юрий.
Наташа на минуту задумалась над Гериной прямой и рельефной от мышц спиной, а потом, определив те самые точки, принялась за работу…
Он сначала вздрагивал от ее прикосновений, но она, чтобы побороть и его, и свою, непонятно откуда взявшуюся неловкость, тут же начала объяснять все что она делает Юре.
Тот слушал внимательно, кивал, но в конце со вздохом подвел итог:
– Уже все забыл! Тяни… Шуни… Юни-Муни. И как вы все это помните?
– Каждому – свое, – закончила, улыбнувшись, Наташа. И уже в дверях загадочно сказала: – Кому прыжки в шесть оборотов… ведь это вы, Гера, я думаю, скоро его сделаете, да? А кому массаж… – и ушла, оставив тревожно переглядывающихся Геру и Юру вдвоем…
На ее предложение об обработке записей других фигуристов Зиновий Самуилович отреагировал, конечно же, очередным "взрывом":
– Причем здесь другие? Вы опять начинаете что-то изобретать?! Я, кажется, предупреждал!!! И если…
– …если ты будешь на нее кричать, я вообще не выйду больше на лед, – тихо сказал непонятно откуда взявшийся в дверях Гера.
Зиновий Самуилович постоял еще, молча сверкая глазами, а потом сразу сник и пробормотал:
– Ну, неужели нет таких – умеющих и не понимающих?… Вот напасть-то… – махнул рукой и ушел…
Гера проводил его взглядом, потом опять обернулся к ней. Хотел что-то сказать, даже, кажется, воздуху набрал. Но потом опустил глаза и молча ушел…
Наташа пожала плечами и начала собирать сумку. Еще один странный день подошел к концу…
В подъезде на подоконнике опять сидел Генка.
Качал ногой и ухмыльнулся, видя, как она вздрогнула.
– Наташ, может хватит ломать комедию, а? Ну, помучила уже меня, ну и довольно!
– Гена, я ничего не ломаю, – вздохнула она. – Я просто больше не хочу встречаться с тобой. Все. Или это непонятно?
– Почему? – Генка подошел близко и хотел, кажется, обнять.
Наташа быстренько юркнула в квартиру и собиралась закрыть дверь, но он вставил ногу и повторил:
– Почему?
– Разве я спрашивала тебя "Почему?", когда ты пропадал неделями? – спросила Наташа. – И потом… Это мне бы спросить "Почему?"… Что же, все твои женщины тебя уже не устраивают? Ведь их предостаточно, и сам всегда говорил!
– Да, предостаточно, – Генка зло сузил глаза. – Но я их сам бросаю, когда надо. А не наоборот.
– Хорошо, – устало вздохнула Наташа. – Ты меня бросил. Я согласна. Ты меня бросил, и теперь гордо уходи.
– Ну, вот что, – процедил Генка, заводясь и пытаясь пошире раскрыть дверь. – Давай-ка, поговорим по-другому…
Вдруг у Наташи в сумке зазвонил телефон. Это было неожиданно даже для нее, а Генка вообще от удивления ослабил хватку, и Наташа тут же захлопнула дверь. Она включила трубку:
– Да, я слушаю, – соображая при этом, кто бы это мог позвонить? Номер знали только Олег, тетя Аня и Зиновий Самуилович… – Да!
В трубке кто-то молча подышал, потом вздохнул и дал отбой…
А следующий день преподнес очередной сюрприз.
Сначала все шло как обычно. Гера решительно отказался от массажа, вышел на лед и уверял, что он абсолютно в норме.
Она опять принялась его снимать, слушая комментарии Юрия, который был сегодня в особом ударе – радовался, что Гера здоров.
Наташу так и подмывало спросить как же это тогда, в день падения, Гера ухитрился опять вечером покататься, но не знала как бы обойти в своем вопросе дверь, открывающуюся на ее голос…
А потом, когда все решили сделать перерыв, пойти в гостиную и попить кофе, то, войдя в коридор, увидели следующую картину.
По коридору шел Зиновий Самуилович и вел под локоток женщину.
Наташа открыла рот и затаила дыхание.
Если есть на свете ангелы, то, видимо, вот именно такими они и бывают!
Она была средних лет, но так ослепительно хороша, что сразу и не опишешь. Светлые волосы, чуть волнистые, тяжелой гривой лежали на плечах. Нежный овал, шелковая кожа, легкий румянец… Изящный носик и такие губы, что казалось ими можно говорить только что-то неземное… А глаза…
"Господи! – удивилась Наташа. – Так это видно Геркина мама!" Потому что такие изящные тонкие носы и такие светлые непростые глаза не так-то уж часто встречаются в природе!
Женщина была чуть повыше Зиновия Самуиловича, видно из-за высоких шпилек у своих туфелек. Она немного улыбалась и ласково смотрела на него. А вот Зиновий Самуилович…
Он был, кажется, пьян. Или сильно возбужден, Наташа не понимала. Он увидел их и радостно начал говорить:
– Вот, Елена, смотри… Вот все мы… – он так блестел глазами, что Наташа решила, точно пьян… – Герка… Вот… Хотя ты никогда их не путала… Жора… А это Наташа! Она сейчас у меня работает…
– Здрасьте, – прошептала Наташа, смотря во все глаза и на странного шефа и на чудо-женщину.
Женщина ничего не сказала, только так же ласково, как и на мужа, посмотрела на всех и чуть кивнула.
Наташа вдруг поразилась странной тишине за спиной и обернулась.
Картина, увиденная ею, была вообще словно вырванная из какого-то ужастика!
Герка стоял, прислонившись к стене, и был белее и этой стены и своих странных глаз… Юра, который, наоборот, стал серый и землистый, стоял рядом с ним и придерживал его за талию, потому что Наташа поняла – еще миг и Герка свалится на пол!
Она ошалело хлопала глазами и теперь не понимала поведения женщины – та по-прежнему стояла, мило и нежно улыбаясь… А ведь должна была бы подбежать к сыну, испугаться за него, хоть что-то спросить!
Юра, так и держа Герку за талию, потихоньку поволок его к двери, следующей за гостиной, Наташа уже знала, что там небольшой спортзал и его комната. Гера не отрываясь смотрел на женщину, губы у него тряслись и вообще Наташе вдруг захотелось подставить ему плечо с другой стороны – он цеплялся за стенку и хватал ртом воздух!
Юра, уже открыв дверь и затолкав туда Геру, прошипел в сторону Зиновия Самуиловича:
– Ты… ты… чудовище… Зачем? Ее зачем?… О, господи… – и скрылся за дверью…
Зиновий Самуилович был словно в бреду или под "кайфом" – ничего не видел и не слышал, улыбался незнакомке, опять взял ее за локоток и, развернув, повел к своей комнате…
Наташа постояла, покопалась в мыслях, которые сразу кончились, и вздохнула:
– Ну, я же говорю – дурдом, – и ушла в свой кабинет обрабатывать съемки…
Она уже довольно долго работала почти машинально, потому что голова была занята совсем другим.
Что за чудной народ ее окружает? Даже самый нормальный из них – Юра – и тот вел себя сегодня, прямо скажем, странно! И что они так шарахнулись от этого ангела, Елены, кажется?…
Хорошо. Пусть она ничего не понимает в чужой жизни, пусть между ними давно страшная вражда и два десятка черных кошек. Пусть. Но тогда бы они просто развернулись и ушли, в чем вопрос? А ведь эти двое словно привидение увидели!
Наконец Наташа вспомнила, что они так и не дошли до гостиной и ей, конечно же, сразу очень захотелось выпить чего-нибудь горячего.
Она выглянула в коридор. Тишина и пустота. Ангар словно вымер. Она поколебалась, но потом подбодрила себя:
– Но пить-то и правда, хочется… – и пошла в гостиную.
Сначала ей показалось, что там никого нет. Было тихо, и освещалась, как всегда, только стойка бара. Она подошла к кофеварке и уже хотела включить ее, как из угла послышалась какая-то возня, и она от неожиданности чуть не подпрыгнула.
– Наташа… Это вы…
Она обернулась и теперь, когда глаза привыкли к полумраку, различила там, в кресле Юру. Он сидел развалившись, подобрав под себя одну длинную ногу, в руках был пузатый фужер, на журнальном столике рядом стояла бутылка коньяка. Почти пустая.
– Ах, Наташа… Я забыл, что вы даже не выпили кофе… – у Юры заплетался язык, он с трудом проговаривал слова. – Боже, боже… Что он делает…
– Что он делает? – решила воспользоваться ситуацией Наташа.
– Он сумасшедший! – вдруг отчетливо прошептал Юрий, игнорируя ее вопрос. – И вам нужно бежать отсюда! Побыстрее и подальше!
– Но почему? – продолжала Наташа наступление.
– Потому что, – Юра тяжело взял бутылку, вылил остатки в фужер и выпил все залпом. – Только ради нее… Я обещал Герке, а он ей… Ради нее… Она почему-то очень любила этого шизоида… За что, а? Почему? – он тихо и пьяно рассмеялся: – Любовь зла…
– А почему любилА? Что, сейчас уже не любит? – опять спросила Наташа.
– Сейчас? Сейчас, говорите? – Юра рассмеялся, но это была почти истерика, он то всхлипывал, то порыкивал басом. – Да… Сейчас… Может и любит! Я не удивлюсь, если он и на это способен! Ах, Наташа… Давайте поменяем тему… Я пьян, да… Но не настолько, чтобы не понимать, что вы хотите этим воспользоваться… Наташа… – он словно просмаковал ее имя. – Наташка. Хороший ты парень, Наташка, Наташка… – вдруг пропел. – Песенка такая была, вы, конечно, не знаете… Давно…
– Нет, слышала, папа любил мне петь, – вздохнула Наташа.
– Но вы не парень, нет! – вдруг с жаром сказал Юра, но потом у него опять стали кончаться силы, и он перешел почти на шепот: – И вы так в этом похожи… Вы, Наташа, придумали себе скорлупку… Эти сине-лиловые волосы… И этот необъятный наряд, где вы поместились бы трижды… Зачем? Достаточно взглянуть на вашу ножку… или руки, чтобы понять какая у вас фигура… И что вы так взъелись друг на друга?… И он… Господи, да не судите же строго!
– Вы о чем это? – сосредоточилась Наташа.
– О ком. О том, кто плачет за стенкой, – Юра попытался встать, но у него ничего не получилось, он рухнул в кресло, махнул рукой и прикрыл глаза. – И у него тоже скорлупка… И он должен и вот это пережить… Вот ЭТО, СЕГОДНЯШНЕЕ!!! И он сможет, он все сможет, Наташа, он сильный… Вот только я не помню когда он улыбался… А вы злитесь… За что?… Ах, Наташа… А вы знаете, что это он так сиганул?… Наш рассудительный, умный мальчик… Нет? А я теперь знаю… Наташенька! Взяли бы лучше его за шкирку и потащили бы хоть куда-нибудь… Да хоть на какую-нибудь дурацкую дискотеку… Где шум и много народа… После работы, а? Или вместо… И за что вы на него злитесь? – совсем тихо повторил он.
– Он назвал меня "что", а не "кто", – сухо сказала Наташа.
– Когда это? – искренне удивился Юра.
– В самый первый раз, – так же сухо сказала Наташа. – Там, в зале, у прожектора.
– Правда? – опять удивился Юра, а потом тихо рассмеялся. – Да он вообще говорить скоро разучится! Я думаю, он и сам не знал тогда, что говорил… Он живет там, в зале, на льду… Он слушает музыку, меня, отца… И молчит. И переживает, потому, что не может вот так просто, как я, поболтать с вами…
– Юра, а это навсегда, его травма? – решила переменить тему Наташа.
– Это навсегда для сильных нагрузок… – вздохнул Юрий. – Его предел – прыжок в два оборота… Все.
– А спортивные танцы? – удивилась Наташа. – Ведь там совсем не прыгают! Если бы подобрать ему маленькую и хрупкую партнершу, то все бы получилось, мне кажется! Или я чего-то не понимаю?
– Во-первых, партнершу и в танцах надо довольно часто поддерживать, – нравоучительно и с трудом проговорил Юрий. – Ну, не так как в парном, понятно!... но это опять-таки нагрузка на ногу, да и потом огромная ответственность, ведь вы держите живого человека! А как можно с его ногой быть в чем-то уверенным? Вот… А во-вторых… О, господи, – Юрий, словно сбрасывая с себя что-то, потер ладонями лицо. – ЦЕЛЬ… Его ЦЕЛЬ… Тогда она будет недостижима… А он ей обещал… Герка…
– Я не знаю, что у вас за ЦЕЛЬ такая особенная, но вижу, что вам всем на него наплевать, – сердито сказала Наташа. – Это же ненормально! Жить на катке, в изолированном от всего мира ангаре!
– Вообще-то, у них есть квартира… – оправдывался Юрий. – И у меня есть…
– В которых вы практически не бываете! – отрезала Наташа.
– Это не навсегда, правда! – Юрий, наконец, встал и, пошатываясь и приложив руки к груди, видно для большей убедительности, чуть наклонившись, смотрел на Наташу. – Только до февраля… А потом все измениться, правда!
– А что будет в феврале? – спросила Наташа.
– Как? Вы не знаете? – удивился Юрий, а потом, шатаясь и пьяно посмеиваясь, пошел к выходу. В дверях задержался и улыбнулся: – Вьюги, конечно…
(продолжение следует...)