Глава 13
Что человеку нужно? Да ты же шахтер, матрос, зачем тебе тут томиться? Ну, убежал ты от них, повезло тебе, ну и на здоровье.
Так нет же — этого ему, шахтеру, мало. Просто удивительно: нарывается на верную смерть, в душу тебе влазит, даже во сне снится,
— А как же безбожно их избивали,— вслух высказал сожаление.
— Кого это избивали? — В дверях показался Андрей Шарапа. Высокий, в военной форме.— Здравствуйте Вы все мудрствуете, Южим Филиппович?
— Да, мудрствую. Данило, говорю, ради белого дня, удивительно бесстрашный человек:! Шахтер..,
— Ничего, скоро напугаем его. Уже напали на след. Говорят, что он ушел в Кривой Рог, а снова готовит восстание, партизан своих, голытьбу комбедовекую подстрекает.
Южим проковылял к столу.
— Говоришь, напугаете? Такого испугаешь! Это же бедноту, наших людей подстрекает... Испугаешь такого.. Не зря и пристав все про Данила да про Данила... Просто голова кругом идет, не знаешь, что делать.
Шарапа не сразу ответил, долго всматриваясь в лицо с короткой бородкой и с опущенными вниз русыми усами, в сухощавую фигуру будущего тестя.
Там, в лесных дебрях, он выглядел куда старше, был подавленным и послушным. А в своем доме, да еще и при таком внимании со стороны пристава, он совсем другой — это уже не подчиненный тебе односельчанин.
— Не делайте вы Данила таким героем. Подумаешь — шахтер, большевик! А путь у нас с вами, Южим Филиппович, один. Данило не забыл того, что вы наш делегат, состояли в отряде Келеберды. Да и нога должна вам о чем-то напоминать. Доброе утро, Одарка! Мы так заговорились, что и поздороваться с тобой не успел.
— Здравствуй, Андрей. Слышу, что вы самому государю собираетесь остричь хвост. Не до меня тут...
— То-то и оно,— помолчав, продолжал Пудря.— Если бы я не искал теплого местечка на окольных путях, не болтался бы по разным отрядам да сидел дома, Андрей, то радостнее было бы глазам смотреть на свет божий, да и люди не чуждались бы, ради белого дня...
Южим и Андрей понимали друг друга. Южим понял намек Шарапы о том, что большевик подговаривает голытьбу, а его, Пудрю, к этой безрассудной голытьбе не присоединяет. А Шарапа понимал, о каком «божьем свете» думает Южим, какие люди чуждаются его, если было об этом сказано сразу после разговора о Даниле, который призывает крестьянскую бедноту не подчиняться деникинским властям, а уходить в партизаны. Но разговор намеками — это лишь размышление вслух. Дела остаются делами, и ими надо заниматься. Одарка не вовремя вошла в хату, надо было поздороваться с нею, напомнить, что о ее присутствии тут знают. Южим только посмотрел на дочь, теперь он полностью полагался на нее. Он видел в ней-свою союзницу.
— Не стесняйся,. Андрей. Одарка у меня... своя дочь. Остались мы одинокие с нею.
Одарка оторвалась от кухонных дел и, разрумянившаяся, взглянула на отца, слегка улыбнулась. Но к ним не подошла, не выпрямилась. Хотя Марфа и уверяет, что она не пополнела. Вспомнила, как сказала Марфе, будто невзначай: «Погляди, Марфа, полнею ли я?» Ведь парубки любят стройных девушек.
— Ты что, меня боишься, Андрей?—спросила.— Тоже мне герой! Не бойся, скорее приставу Тристану, чем Писковому, пойду выдавать.
— Ну, ты оставь эти шуточки!..-— Напоминание о приставе задевало самолюбие Южима, выводило его из равновесия. Не хвастается ли она перед отцом своими девичьими проделками? Какой-то странной она стала, пожив без матери и отца.
Разговор о приставе тоже развязал Шарапе язык.
— Не боюсь я ни Тристана, ни твоего Пискового. Теперь должны сами иметь голову на плечах, вон оно как, Одарка.
— Вижу, что у тебя голова есть, но места ты ей не находишь. Ты думаешь, что Михаил Дядик так и простит тебе все?
— Ты, может, угрожаешь мне, Одарка, или просто шутишь?
Помолчала, потом повернулась к нему и ответила:
— Конечно, шучу. Такое завертелось вокруг, всем вдруг захотелось своей власти, из-за нее кровь проливают...
— Да прекратите вы, ради белого дня! Ты хотел что-то сказать мне, Андрей?— Южим пригласил Шарапу, как гостя, сесть, сам сел за стол напротив него.
— Да, хотел кое-что сказать. Тристан поручил моему старику поговорить с надежными людьми. Вообще говоря, дела-то не такие уж и веселые. У Одарки есть основания для шуток. Но об этом в селе не следует откровенничать с кем попало. И ты, Одарка...
— А как же, смотрите, так сразу и распущу язык. Разве не мой отец вместе с тобой топтал камыш на лугу?
— Понесла меня лихая,— добавил Южим.
Андрей Шарапа поближе придвинулся к столу и тихим голосом доверительно передал Южиму свой разговор с приставом. Одарка возилась у печи и невольно прислушивалась к их разговору. Чувствовала, что ее бросает в жар от слов Андрея. Хотелось крикнуть ему: «Не трогай отца!» Но они ведь уже отца заметили. Бандитом называет его Писковой. А пристав — «пострадавший» от большевиков.
Андрей успокаивал Южима тем, что пристав ожидает подкрепления. Но пока оно подойдет, надо, чтобы надежные крестьяне вооружились и в нужный момент помогли бы приставу. На днях должны привезти винтовки из Черкасс, а пулемет он вечером принесет сам и передаст в руки Южима. Ленты с патронами тоже доставит.
— Надо, чтобы об этом знали самые надежные наши люди, и именно те, кто в случае необходимости будут принимать в этом участие. Не бегать же вам с раненой ногой, имея на руках одну только трехлинейку; На своего старика у меня надежд мало. Болтливый, сохрани бог, еще проговорится, а стрелять даже из охотничьего ружья не умеет. Главное, надо распространять в селе слухи о том, что придут донские казаки и в ближайшие дни Деникин захватит Москву. Писковой-то уже широко оповестил о партийном съезде коммунистов Украины, а мы — ни слова о том, что Деникин уже под Брянском находится. Вот и газетка... Вытащил из кармана смятую газету, протянул Южиму, воровато озираясь на Одарку. Она заметила его настороженный взгляд, улыбнулась и вышла из хаты с ведром помоев. Почти следом за нею выскочил во двор и Андрей.
— Подожди, Одарка!—окликнул он.— Говоришь, что приставу расскажешь... Что это — твои шуточки или и в самом деле вы тут... снюхались с Тристаном?
— Снюхались...— презрительно бросила Одарка и отвернулась от него.
Шарапа с чем пришел, с тем и ушел. Разговор с ним ободрил, а еще более расстроил и без того растерянного Южима. Пулемет припер. Кому он нужен теперь? .Надежное оружие, что и говорить! А если узнает о нем Данило, и Вот кому бы он пригодился. Узнает — тогда я пропал. Разве можно сохранить тайну, если ее слышало бабье отродье,- это уже не тайна, голубчик Андрей...
«Ну и Одарка! Что это она, чертова девка, можно сказать невеста, так вызывающе намекает на пристава? Довольно, дочь, не пойдешь тьг теперь ни на какие посиделки, даже к тетке! Знаем мы эти вечерние прогулки. Что-то она последнее время печальная и задумчивая. Скорее бы поправиться да присмотреть за дочерью как следует, А то не опомнишься, как и дедом станешь...»
Беда больному Южиму. Хозяйничать бы надо, а он лежит. Дочь без присмотра, поле без пахаря. А Одарка в последнее время: сильно изменилась. Когда-то веселой птичкой порхала по усадьбе да веселые песни пела. А сейчас словно подменили ее, все грустит да молчит.
Неожиданно для себя только теперь поняла, что она полюбила... Потому что не раскаянием терзала себя, вспоминая ту ночь в риге, а думала: об этом с каким-то новым, теплым: чувством... А тут еще пристав привязался. Поселился он в поповской светлице. Молод, хорош собой, такому только бы подчиняться да миловаться с ним в роскоши. Едва намекнула ему в разговоре о лошади, которую увел Данило и бросил на хуторе загнанную, пристав на следующий же день конфисковал у Фесенко рыжего жеребца и прислал им. Странно, что самого Фесе н ко не трогают, а его сыну, недавнему комиссару, пришла в голову спасительная мысль — на какое-то время исчезнуть из села. Ушел и оказался где-то в Киеве; как видно, по душе ему пришлись петлюровские порядки.