Черная Культя молча направляется к двери, Феликсас Кяршис — следом.
— Если можешь, кум, проводи меня до ворот, — шепчет Путримас в сенях.
Оба останавливаются посреди двора, словно договорившись. На ноябрьском ветру поскрипывает колодезный журавль. Жалобно и незлобиво брешет Маргис, верный страж хутора. Над головой висит низкое, набухшее от влаги небо. Кажется, мокрый войлок сушат.
— Не за горами, кум, учредительное собрание, — робко начинает Черная Культя. — Пятнадцать дворов записалось. Пока мы собрание созовем, глядишь, столько же прибавится. Иной и сам приходит с просьбой... Взять хотя бы Госпожу... приходила вчера... Как ни крути, от колхоза никуда не убежишь, чтоб тебя ветром сдуло!.. Почему бы тебе, кум, заявленьице не черкнуть? Избавился бы от сельхозналога. Не надо было бы тебе сдавать мясо, молоко, зерно... Ты бы не один маялся — все вместе ношу волокли бы... Что ты, Феликсас, на это скажешь?
Феликсас долго смотрит себе под ноги. Капля дождя — откуда ни возьмись! — упала на небритую скулу. Кяршис смахивает ее кончиками загрубевших пальцев. В ушах приятно отдается лай Маргиса. Верная собака, преданная. Все время бдит. Но на кой ему сторож, если нечего будет сторожить?
— Что я на это скажу? Да ничего, Путримас, — Кяршис диву дается. Собственный голос звучит как из-под земли. — Что будет, то и будет. Теперь мне все равно... Хоть бери и зарежь меня.
— Как это все равно? — Черная Культя сочувственно смотрит на осунувшееся лицо кума, отказываясь верить в такую легкую победу. — Недавно на дыбы вставал, а се-годня...
— Было, было... Вставал, ага... Но, как говорится, носил кувшин воду, пока не разбился.
— Стало быть, можно тебя в список внести? — все еще сомневается Путримас.
— Я же сказал: мне все равно.
— Так ты и заявленьице принесешь?
— Принесу, раз твоя власть без бумажки обойтись не может, — Кяршис поворачивается и, даже не взглянув на председателя сельсовета, семенит по двору к избе.
Черная Культя, разинув рот, смотрит ему вослед, пока Феликсас не скрывается за массивной деревянной дверью. Путримасу захотелось как-то утешить его, сказать несколько ободряющих слов, обнадежить кума, но теперь, видно, придется излить свою доброту на ком-нибудь другом.
Пока Кяршис толковал во дворе с кумом, Аквиле успела принести из кухни засохший сыр, а из чулана кружок колбасы. Навалившись на стол, она аккуратно нарезает их ломтями и складывает в миску. Напротив миски ставит бутылку яблочного вина, с которой поспешно стирает пыль.
— Хлеба нарежь, — говорит Аквиле, заслышав шаги мужа в кухне. — В шкафчике найдешь.
Кяршис не может взять в толк. Только что пообедали и снова за стол? Удивленно мотает головой, но выполняет приказ жены беспрекословно.
— Все лучшее у нас для других да для других, — не то сетует, не то возмущается Кяршене. — Гости, как же... А как только гостьюшки уйдут, так и давай нас обговаривать. Фигушки!.. Вместо того чтобы чужакам в рот совать, сами угостимся. Ну что за песенку он тебе во дворе спел?.. Не колхозный ли хлебушко предлагал?
— Ага, предлагал... Спрашивал мое мнение... А какое у меня может быть мнение?.. От чумы лекарства нет — говорит Феликсас, прижимает к груди каравай и принимается орудовать ножом.
— Только воду, мутит. Ходит по дворам и мутит. Сколько из-за таких, как он, людей пострадало! Думаешь, чужаки чувствовали бы себя в нашем крае так вольготно, если бы им такие, как твой кум, не помогали?
— Ах уж! Что и говорить!.. Путримасы... Нямунисы... — Кяршис с явным злорадством произносит последнее слово, — Откуда вору знать, что в чужом доме лежит...
Оба усаживаются друг против друга. Аквиле хотела было выбежать во двор, позвать Лаурукаса, но вовремя спохватилась, что малец отпросился к дружкам в деревню. Вечно он там крутится. И дружит-то с кем — с голяками!
— Что ж ты куму ответил? — Аквиле наливает себе яблочного вина, отпивает несколько глотков и подвигает стакан мужу. — Надеюсь, в объятия, ему не бросился?
— Не бросился, не бросился... Люди в колхоз вступают... записываются, а американцы как стоят на месте, так и стоят... Большевики все равно по-своему сделают... бросайся в объятия не бросайся...
— Пусть сделают, но ты их радовать не спеши, — говорит Аквиле. — Пригодится. Тебе или желанному гостю, если вдруг объявится... Закуси! Колбаску возьми, сыр!.. Побудем хоть разок гостями в собственном доме.
Кяршис выпивает, закусывает, жует колбасу, сыр, украдкой поглядывает на Аквиле. Ласкает взглядом, но только, когда та стоит к нему спиной, не видит его. Грудь захлестывает приятная теплынь. От вина, от этих вкрадчивых взглядов, от этой короткой безответной близости!.. Хорошо!.. Ах уж! Как хорошо! Сладко до боли!.. Словно к еще не затянувшейся ране прикоснулся!..
— Выпей, выпей, — словно соловьиная трель из цветущего сада, доносился до него голос Аквиле. Слишком рано справляем поминки, слишком рано бьем в колокола. Сегодня каждому не сладко. Все из одной и той же ложки мед лижут, — ухмыляется она. — На все, Феликсас, воля божья. У русских есть Сталин, а у нас — Иисус Христос, всемогущий владыка неба и земли. И нет ему равного на свете, нет!
— Ага... — Кяршис через стол наклоняется к Аквиле. Феликсас что-то не припомнит, чтобы она была с ним такой нежной и искренней, чтобы глядела на него с такой прямотой, улыбалась ему такой неподдельной улыбкой.
— Да... — выдыхает она, полная доброты, и то разжимает, то снова сжимает маленькую, загрубевшую от каждодневных работ руку, которая лежит рядом с ломтями нарезанного сыра. — По-моему, нечего сломя голову мчаться в колхоз... На днях я встретила Адомаса...
— А... а... Адомаса?.. — бормочет Кяршис, наконец смекнув, куда она гнет — Он, что, заходил? Когда?
— Много знать будешь — скоро состаришься, — сдержанная улыбка скользит по ее красивому лицу, как тень облака по земле. Руки Кяршиса сжимаются в кулаки, он прячет их под стол.
Ссутулившийся, подавленный Кяршис смотрит на свою жену, на ее рот, который она раскрывает, кажется, только, для того чтобы произнести какое-нибудь заклятье. Каждое ее слово раскаленным добела камнем ложится на сердце, жжет.
— Не сегодня-завтра он придет сюда. Хочет повидаться с Путримасовой девкой... Клотильдой...
— С этой... из Каунаса? — вздыхает Кяршис, чувствуя, как у него затекают ноги.
— А ты что, еще одну девку знаешь?
Теперь в голосе Аквиле звучит не только насмешка, но и злость. Кяршису кажется, будто жена говорит просто с ненавистью, и потому, наверно, он в миг спускается с небес на грешную землю.
— Ах уж! Откуда мне знать. За девками не увиваюсь... Говорю, может, и Путримас с лесом связан?... Все теперь спуталось, смешалось...