В русской литературе "Жизнь Клима Самгина" – роман-привидение (если вспомнить слова Ларошфуко): о нем много говорят, но на самом деле мало кто его читал. По книге был снят прекрасный сериал, но он вышел в неудачное время и вряд ли был тогда оценен по достоинству.
Так как никто не может охарактеризовать книгу лучше, чем автор, предоставлю слово самому Горькому. О романе он рассуждает в своих письмах часто и с подкупающей откровенностью.
"Начал писать роман о выдуманных людях. Очень хочется работать. Роману придаю значение итога всему, что мною сделано" (Р. Роллану, 21 марта 1925).
"…слишком поглощен работой над романом, который пытаюсь писать и в котором хочу представить тридцать лет из жизни русской интеллигенции. Это будет, мне кажется, нечто очень азиатское по разнообразию оттенков, пропитанное европейскими идеями, отраженными в психологии и сознании абсолютно русском, в котором столько же реальных, сколько и выдуманных традиций. Эта кропотливая и трудная работа меня глубоко волнует" (С. Цвейгу, 14 мая 1925).
Каковы были у Горького адресаты? Ромен Роллан, Стефан Цвейг — с такими только и рассуждать о литературе.
"Я на год - и больше - увяз в романе, самой большой - по объему - книге, которую я когда-либо писал. Да и по теме большой. Сижу, как прикованный" (Е.П. Пешковой, 2 июня 1925).
Судя по всему, уже в начале работы начинаются сложности. Писателю Вересаеву Горький сообщает:
"Романа из современной жизни я не пишу, а затеял роман от 80-х годов до 918-го. Кажется, это будет нечто подобное хронике, а не роман. Очень хочется мне научиться писать хорошо, но - не удается. Огорчаюсь" (В.В. Вересаеву, 3 июня 1925).
Любопытно, как в следующих письмах он противопоставляет роман хронике:
"Романа я не написал, а - пишу. Долго буду писать, год и больше, это будет вещь громоздкая и, кажется, не роман, а хроника, 80-е - 918 г. Не уверен, что справлюсь. Тема - интересная: люди, которые выдумали себя" (К.А. Федину, 3 июня 1925).
"Кроме того - поглощен работой над романом. Писать русский роман - очень трудно, ибо приходится изображать людей, много думающих и говорящих, но неясно чувствующих и мало делающих. Собственно говоря, я, вероятно, напишу не роман, а хронику духовной жизни России с 80-х годов до 918-го. Конечно, будут женщины и любовь, будут драмы, самоубийства, но - гораздо больше будет “разговора”. Такова правда русской жизни, как мне кажется" (Р. Роллану, 10 сентября 1925).
Работа над романом явно выматывала писателя — ни об одном из своих предыдущих произведений он не писал, к примеру, такого:
"Дорогой Далмат Александрович - сердечно благодарю Вас за отзыв о “Деле Артамоновых”, но - книга эта - не то, чего я хотел. И если я не сумею написать новый мой роман значительно лучше, то, должно быть, застрелюсь. Это - не поза, не игра. Писать 35 лет и все еще не уметь писать, как хочешь, - это безнадежно. Не из честолюбия говорю, а из великой моей любви к искусству, к литературе" (Д.А. Лутохину, 17 февраля 1926).
В том же году Горький пишет редактору журнала "Красная новь" Воронскому:
"Роман сводит меня с ума, работаю по 10 часов в день, а достиг еще только Всероссийского Тор(гово)-Пром(ышленного) съезда и Всерос(сийской) выставки в Н.-Новгороде. 96-й год! А конец романа - в 19-ом году! И я должен изобразить все классы, “течения”, “направления”, всю адову суматоху конца века и бури начала ХХ-го! Если все это мне не удастся - проткну себе пером глаза. Возможно, что первые главы романа дам “К(расной) Н(ови)” осенью, но - не уверен" (А.К. Воронскому, 23 марта 1926).
В следующем письме крайне любопытен выбор "соседей". Стоит упомянуть, что Чехова и Толстого Горький знал лично, а Достоевского побаивался и как будто не любил, но все время к нему возвращался.
"…мне кажется: скончаюсь я за столом, не дописав романа. И очень грустно будет мне на том свете. Подойдет Антон Чехов в ангельской хламиде, скажет мягким баском:
- Я же Вам говорил: не пишите романов! Какие же у нас романы, если мы любить не умеем!
Лев Николаевич жестоко проберет меня... Федор Михайлович потребует, чтоб меня прогнали к чертям, на землю, в Арзамас, где фабрикуется “арзамасская тоска”.
Ох, трудно будет мне на том свете! А - не миновать" (Б.Д. Григорьеву, 10 апреля 1926).
"…пишу нечто “прощальное”, некий роман-хронику сорока лет русской жизни. Большая - измеряя фунтами - книга будет - и сидеть мне над нею года полтора. Все наши “ходынки” хочу изобразить, все гекатомбы, принесенные нами в жертву истории за годы с конца 80-х и до 18-го. Тороплюсь, ибо - здоровье трещит, а жить трудно, денег и мне не платят" (А.П. Чапыгину, 1 мая 1926).
"Первый том романа уже готов - в первой редакции, - но мне еще придется много работать над ним. Начинаю второй том - десятилетие 97-907 года. А там - третий 908-19-й гг. Работа мелкая, трудная, не хочется пропустить ничего. Сижу за столом по десяти часов в день" (А.К. Воронскому, 24 июня 1926).
"Роман мой я еще не кончил и не знаю, когда кончу, но уже почти уверен, что это будет книга тяжелая и неудачная. Женщин писать я не умею, и они будут у меня, наверное, похожи на портрет римского папы, написанный католиком-китайцем (такой портрет был на Миссионерской выставке в Ватикане в anno santo) - папа-то косоглазенький и желтый вышел. Да. И вообще - парнишка я - бойкий, а таланта у меня - мало. Факт" (М.М. Пришвину, около 10 апреля 1927).
По последнему признанию можно сделать вывод, что Горькому (несмотря на переписку с Ролланом, Цвейгом и 90% советских писателей) не хватало друга-собеседника, такого, каким одно время был для него Леонид Андреев. Адресата для признания Горький выбрал, прямо скажем, неудачно: Пришвин и без того считал его "самозванцем" в русской литературе. Впрочем, другие наши писатели, что бы они ни твердили Горькому в лицо, в массе относились к нему не лучше.
"Жизнь Клима Самгина" слишком интересовала издателей и редакторов в СССР, и в итоге Горький согласился печатать роман, который он еще не окончил (и который так и не окончит).
"Слышал, что меня сердито ругают за роман, за то, что он печатается в 27-и изданиях и что понять ничего нельзя. А я - нарочно сделал это: пускай не понимают, м. б., вообразят, что это замечательный роман" (В.М. Ходасевич, 2 августа 1927).
Надо добавить, что вообще роман был принят публикой без особого восторга:
"Вот “Руль” перепечатал из какой-то московской газеты - “Руль” редко указывает квартиры, из которых он ворует, - стишки, перифразу Некрасова:
Я книгу взял, восстав от сна,
И - погрузился в сон,
Роман “Жизнь Клима Самгина”
На 800 персон!
Что Достоевский? Что Бальзак?
Что книги прежних дней?
Бывали лучше - точно так,
Но - не было скучней!
Стишки не очень остроумны, а “на 800 персон” - не плохо! И - увы! надо согласиться: книга-то скучновата. Хотя - может быть, это ей и приличествует как панихиде о русской интеллигенции" (Ф.В. Гладкову, 2 октября 1927).
В следующем пассаже Горький позволил себе язвительный выпад в адрес критиков (и, кстати, нельзя сказать, что он был так уж неправ):
"Что я хворал - верно. Простудился и - воспаление правого легкого. Было очень скверно, задыхался. Уже - черти приходили, трое. Обыкновенные. Спрашивают: “Ну, что - готов?” - “Нет, - говорю, - у меня роман не кончен” - “Ну, - говорят, - ладно, нам не к спеху, а от романа - тошно не будет, мы - не читаем” - “Неграмотные?” - “Нет, грамотные, рецензии пишем, а читать - времени не хватает, да и к чему оно - читать, ежели сами пишем?” Постояли и мирно ушли, один - банку с лекарством захватил нечаянно, другой - туфлю унес. А я после этого выздоравливать начал и выздоровел, и - вот - Зощенко подражаю" (Л.М. Леонову, 31 декабря 1927).
Рассуждая о романе в целом, Горький реже говорит о его герое. Писателю Сергееву-Ценскому он написал:
"Вы, конечно, верно поняли: Самгин - не герой, а - “невольник жизни”. Перед шестым годом у него будут моменты активного вмешательства в действительность, но - моменты. Московское восстание освободит его ненадолго, а потом он снова окажется в плену" (С.Н. Сергееву-Ценскому, 7 сентября 1927).
И признается:
"В “Самгине” я хотел бы рассказать - по возможности - обо всем, что пережито в нашей стране за 40 лет" (Д.И. Ширину-Юреневскому, 20 сентября 1927).
А время меж тем идет, и роман все еще не кончен. Для писателя, который должен быть полностью поглощен одним замыслом, Горький ведет себя странно — отвлекается на другие вещи, берется за редактуру никому не нужного журнала "Наши достижения", которая отнимает у него массу сил. Кроме того, из Италии в письме секретарю он пишет следующую странную фразу:
"Надобно кончить Самгина. Мне начинает казаться, что меня отсюда “уедут”, а в Союзе я не кончу Самгина, это мне твердо известно" (П.П. Крючкову, 28 февраля 1930).
По ощущениям Горького, он не смог выразить в романе всего, чего хотел. Он колебался между разными вариантами финала, говорил, что доведет роман до 1918-го, потом до 1919-го и в конце концов признался одному из своих корреспондентов:
“Самгин” - вещь, которую необходимо переделать с начала до конца" (В.Я. Зазубрину, 21 августа 1931).
Но переделать роман Горький не успел. Как он и предсказывал, он ушел из жизни, не дописав романа.