Ветер, спутав шерсть облаков, забрался под юбку стареющей лиственницы и прилёг у её ног. Лето в цветастой цыганской юбке черпало из неба огонь и разливало его по темнеющим окнам. В доме было тихо, пахло ёлкой, свежим деревом и марганцовкой. Возле дивана стоял гроб, обитый красным бархатом. Соседи, родственники и просто знакомые разошлись по домам, я остался один со своей умершей женой.
Вечер, занавесив звёздами небо, спустился на улицы и, заглянув в моё окно, уронил слезу. Я стоял и смотрел на бледное лицо жены с нескрываемым удовлетворением. «Лежишь? Такая кроткая, тихая, хорошая, уже ничего мне не скажешь, не обманешь, не изменишь с моим лучшим другом»,- подумал я и усмехнулся.
Я сел в кресло и прикрыл глаза. Сон смежил мои ресницы. В него тихо вошла моя жена и, глядя на меня с укором, сказала:
- Ты бы хоть для приличия слезу обронил.
- А что мне плакать, не я тебя заставил делать аборт, да ещё и дома. А ребёночек то был наверняка от моего дружка Павлика, от меня ты рожать не хотела, лицом не вышел! Призналась бы в грехе, покаялась, может я того ребёночка бы принял, да простил бы, хотя вряд ли. А если и хотела от ноши избавиться, то придумала бы что-нибудь, сделала бы в больнице, как полагается, какой век на дворе! Молвы испугалась, ведь мамина сестра, там медсестрой работает, мне вмиг доложит. Скрыть хотела, сучка, нагуляла втихаря.
- Если бы не осложнение, ни о чём бы ты не узнал. Ребёнок был и вправду не твой. Я ведь тебя не любила. Посмотри на себя, глядеть то не на что.
- Зачем тогда за меня замуж вышла?
- Не за тебя, а за твои деньги, но тебя я не обижала, и себе волю давала.
Я даже ей мёртвой не мог простить измены. Я сжал кулаки и в бешенстве, гонимый нахлынувшей ревностью, побежал на кухню. Схватив кухонный нож, я вернулся в комнату. Во мне кипела ярость. Мне показалось, что моя жена лежит в гробу и ехидно улыбается. Дрожащей рукой я откинул покрывающий её тело тюль, расстегнул блузку и, вонзил нож в её грудь, потом ещё, потом ещё. Ольга вышла из вечности, удивлённо глядя на меня, подошла ко мне и, показав пальцем на себя, лежащую в гробу, спросила:
- Легко убивать мёртвых?
- Легко. Ни криков, ни плача, ни крови и судить не за что,- ответил я, успокоившись, застёгивая на ней блузку.
- А не боишься меня?
- Живых бояться надо, а мёртвых, чего бояться!
- Не скажи,- прошептала она, и утонула в зрачках моих глаз.
Я пошёл на кухню, вымыв нож, положил его на стол, налил себе стопку водки, выпил и вышел из ночи в прохладное утро. Летом ночь близко к свету, от того и светлеет рано. Я лёг на диван и задремал.
В дом вошла тёща, Тамара Васильевна, круглолицая миловидная женщина, с большими карими глазами, обрамлёнными чёрными густыми ресницами.
- Иван, я кастрюлю котлет принесла, на стол поставила. Пойдём, поможешь, компот принести, да замаринованные окорочка,- громко сказала она, растоптав тишину каблуками.
- Хорошо,- сказал я, поднимаясь с дивана.
К дому подтягивались родственники, готовить поминальный ужин. Я был мрачен и холоден. Душа уже не просила мщения, она тихо торжествовала. В доме началась суета, кто-то чистил лук, кто-то резал сыр с колбасой, кто-то чистил картошку. Все были заняты. Приходили знакомые, сослуживцы, соседи, посидев у покойной, выходили на улицу, ожидая, когда вынесут гроб.
В два часа дня гроб стали выносить на улицу. Тамара Васильевна зарыдала, поцеловала дочь в лоб, и отошла, вытирая слёзы платочком. Я подошёл, ещё раз глянул на лежащую в гробу, жену. Как она была похожа на мать! Я поправил тюль, её тёмные волосы, в груди даже не кольнуло. Гроб подняли на машину, я запрыгнул и сел рядом с гробом на табурет, рядом со мной села её мать, и близкие родственники. Машина тихо тронулась с места и поползла по каменистой неровной дороге к кладбищу. Следом двинулась похоронная процессия.
Машина остановилась у кладбища. Гроб сняли с машины и, дав проститься родственникам с умершей, закрыли его крышкой и забили гвоздями. Потом гроб опустили в могилу, и каждый бросил в неё горсть земли. Могилу закопали, поставив скромный деревянный памятник. С кладбища все толпой пошли на поминки.
- Вань, подожди,- остановил меня Николай, мы когда-то с ним работали в передвижной механизированной колонне.
Я обернулся и удивлённо посмотрел на него.
- Тебе чего надо? Горе у меня поселилось, видишь, мается, душу мне выворачивает.
- Ты его убить хотел? С ножом по комнате бегал, видать промахнулся да в покойницу угодил. А зачем её убивать? Она ведь и так мёртвая! С тобой всё в порядке?
- Да, всё у меня в порядке. Только вот плохо мне. Душа болит, как-будто её в грязи вывалили да на помойку выбросили за ненадобностью. А человек без души, пустой человек. Я горе своё убивал, оно в ней было. А ты откуда знаешь?
- Я шёл мимо, вижу, свет горит, зайти хотел. В окошко заглянул. Тишина. А потом гляжу, ты с ножом, и глаза такие бешеные, на жену накинулся, будто Бес в тебя вселился. Я зайти не осмелился. Ушёл от греха подальше.
- Бес и сейчас во мне, выпить хочет. Пойдём, помянем. Ольга баба неплохая была, только слабая,- сказал я, обдав Николая ледяным взглядом.
Мы дошли до дома. Уставшая за день калитка, проскрипев, пропустила нас во двор. Мы вошли в дом. За большим столом, покрытым новой клеёнкой, и заставленным тарелками с едой, сидели родственники. Мы сели за стол.
- Пусть земля ей будет пухом, царствие ей небесное,- сказал Николай.
Выпив рюмку водки, он поморщился, подцепил ложкой кружок солёного огурчика и, взяв его из ложки рукой, положил себе в рот. Я молча выпил рюмку и, не закусывая, вышел из-за стола, с одним желанием, чтобы это всё скорее закончилось. Я молча сел на крыльцо и стал смотреть вдаль на гладкую спину пролива, отливающую на солнце серебром. Я услышал, как, проходя мимо меня, Семён Егорович сказал Виктору Ивановичу:
- Смотри, как бедняга переживает, ни ест, ни пьёт. Вон как горе людей скручивает!
Я посмотрел им вслед. Тоска, забравшись в темноту души, искала выход и, не найдя, как крыса стала прогрызать в ней дыру, чтобы выбраться наружу. Потихоньку суета утихла, все разошлись по домам, кроме двух подруг моей жены и тёщи.
- Иван, зайди, дочь помяни, поешь чего-нибудь. Смотри, сколько наготовили!- предложила Тамара Васильевна.
- Тошно мне, ничего не хочу,- сказал я.
- Мы там всё прибрали, посуду помыли. Вот и похоронили Олюшку. Пошли мы домой. Держись, не раскисай.
Из дома вышли Нина и Лена, подруги моей жены. Они попрощались со мной и, взяв под руки Тамару Васильевну, пошли по дороге, о чём-то тихо разговаривая.
Солнце медленно скрылось за сопкой, кинув багровую шаль на край горизонта. Я выпил стакан водки, и сел на диван. Перед глазами поплыла Ольга в сиреневой блузке. «Не надо было водку пить, а то чёрти что на ум идёт», подумал я. Я хотел было выкинуть жену из своего сердца, но она обняла меня холодными руками и тихо прошептала:
- Пойдём к ручью. Я замою пятна на блузке, а то будут допытываться, откуда они у меня, а что я им скажу? Заодно напьёшься студёной водой, а то вода у тебя тёплая и трубами пахнет.
Я почувствовал, что у меня пересохло в горле и мне хочется пить.
- А меня не утопишь?- спросил я.
- В ручье?! Что, испугался? Не бойся смерти, она добрая, всё тебе даст, что захочешь, всё тебе расскажет наперёд, все твои желания исполнит, и простит тебе все твои грехи.
Ветер, смешав её шёпот с шорохом листьев, унёс его с собой. Темнота окутала улицы. Месяц серебряной стружкой повис на небе. Пролив чёрной шёлковой кожей жался к небу, не желая спать. Я зашёл в дом, взял пустую бутылку из-под лимонада и пошёл к ручью. Дойдя до сопки, я услышал его тихий звон. Я пошёл к нему и, вдруг, у самого ручья, споткнувшись о камень, упал на металлический штырь, как на острое копьё, который, вонзился мне в живот, как-будто старый Бес высунул из земли палец и вонзил в моё нутро свой острый огненный коготь. Я почувствовал острую боль, и пытался подняться, но тут же, потерял сознание. Из темноты ко мне вышла Ольга.
- Гляди, на блузке нет пятен, я их замыла. Теперь никто не о чём не узнает, хотя Николай всё равно всем расскажет Ты как? Стал нищим, потому что не можешь ничего взять с собой! Мы теперь оба нищие, и ты меня не попрекнёшь, что взял меня как из бани, нагую и без денег, зато чистую и красивую. Вот ты говорил, что покойников не надо бояться. Всяко бывает. Я тебе под ноги свою обиду бросила, а ты не заметил. Ты меня мёртвую убил, а я тебя живого.
Она засмеялась и спряталась за спину старой лиственницы. Я недвижно лежал в луже крови головой в ручье, остекленевшими глазами, ловя звёздные блики. Моя душа постучалась в небо, но небо не открыло ей свои двери. Она летала над землёй в темноте, ища свет и, долетев до края земли, свалилась в бездну.