В тихой мгле ночи отовсюду доносится едва различимый шум осенней непогоды. Илья шагал по разбитой дороге, перескакивая тут и там небольшие лужицы и комки грязи, которую смыло дождём на дорогу с обочины. Он шёл размеренно, с отрешенным лицом и практически ни о чем не думал. Конечно, в его голове проскальзывали разные мысли, но он старался сразу же отогнать их подальше. Ему не хотелось думать. Не хотелось жить. Он сознательно пытался отстраниться от любых дум, словно стараясь тем самым ритуально умереть и очиститься от содеянного. Он убил свою мать.
Сегодня он приехал к ней и понял, что она заметно сдала и ослабела. Если раньше она могла хотя бы привстать на кровати и протянуть сморщенную руку навстречу стакану воды, который он ей подносил, то на этот раз она с трудом пошевелилась. Да, раньше она протягивала руку с глубоким страданием на лице и явно различимым чувством стыда перед сыном, выраженном в вымученной и слегка заискивающей улыбке. Но сегодня не смогла сделать и этого!
Илья вдруг чётко осознал, что его мать умирает. Но ещё ярче он увидел, как ей больно. Это оказалось выше его сил. Он выскочил на крыльцо её небольшого частного домика и попытался продышаться. Он не знал, что ему делать. Врачи отправили мать умирать и понятно, что о выздоровлении не было и речи, но Илья не был готов к такому мучительному концу близкого человека... И вот теперь он, взрослый и здоровый лоб, стоял на деревянном, потемневшем от дождя и снега деревянном крылечке и рыдал в голос от собственного бессилия. Илья приезжал к матери каждый день после работы, по вечерам. В это время нанятая им сиделка, а по совместительству соседка мамы, убегала на пару часов к себе домой, переделать накопившиеся за время её отсутствия дела. А Илья сидел и смотрел на маму, разговаривал с ней, рассказывал про свою жизнь, хоть и говорить-то было особо нечего. Но он старался, приукрашивал все случившиеся за день события, чтобы мама ещё немного поулыбалась и восторженно повздыхала. А вот сегодня она не может даже открыть глаза. Однажды с ней такое уже случалось, но потом стало лучше. Только в этот раз Илья понял, что не желает маме такой жизни. И себе тоже.
Утерев слезы рукавом и постучав себя по лицу, он быстро вошёл в дом, сел рядом с мамой. Грубым, надрывающимся от поступающих рыданий голосом сказал, что очень её любит и всегда будет любить. А затем он опустил ей на лицо подушку и слегка прижав её, зажмурился и начал петь вслух ту самую колыбельную, которую когда-то перед сном ему напевала его мама. Илья пел, всё громче и громче, всхлипывал и ронял на пол одну слезу за другой. Когда колыбельная закончилась, он откинул подушку, посмотрел на бледную бездыханную мать и зарыдал изо всех сил...
Соседка вызвала скорую, объяснила фельдшерам состояние почившей и показала все документы. Она была уверена, что несчастная женщина умерла сама, именно в те пару часов, что с ней каждый день проводил её ребенок. Фельдшеры скупо выразили соболезнования притихшему к тому моменту Илье, грузно сидевшему в углу комнаты на стуле. Илья смотрел на всех людей, которые толпились в доме его мамы - на соседку,на фельдшеров,на набежавших зевак,которые бестолково выражали сочувствие,а в действительности пришли посмотреть на чужое горе - и не мог прийти в себя.
Но вот всё закончилось. Маму увезли, зеваки разошлись, соседка поохала и тоже убежала к себе, а Илья засобирался домой. Он неуверенно встал и побрел к своей машине, но понял, что не может ехать - голова раскалывалась, а руки и ноги тряслись, отказываясь слушаться. Он вышел на дорогу и побрел в сторону дома, отгоняя от себя все мысли... Ради кого он это сделал? Ради мамы? Или ради себя? Не для собственного ли спокойствия? Нет, он не может об этом даже думать, прочь, мысли, прочь.