Вторая мировая война была не только концом войны, но и началом напряженного и динамичного периода, который повлиял на общество на всех уровнях. Этот “послевоенный” период, как его стали называть, сформировал мир таким, каким мы его знаем сегодня; точно так же и сам период был сформирован как предшествовавшей ему войной, так и мощными силами, окружавшими его. Когда энергия принципиально разных идеологий-коммунизма и демократии — столкнулась с достижениями науки, такими как ядерная бомба, возникла опасная среда, которая создала атмосферу паранойи во всем мире и особенно в Америке.
Эта атмосфера широко известна как “холодная война”. В то время как холодная война шаг за шагом разыгрывалась между Соединенными Штатами и Советским Союзом, она одновременно разыгрывалась в повседневной жизни масс в пределах их границ. Паранойя, тем не менее, не была тем эффектом, который последовал сразу после окончания войны. На самом деле, Соединенные Штаты в течение войны наслаждались продолжительным периодом экономического роста, и после войны экономика США продолжалась с большой силой более десяти лет.[1] Таким образом, жизнь в Америке, возможно, была лучше, чем когда-либо. Средний класс вырос, уровень безработицы был одним из самых низких в истории, и “американская мечта”была для многих семей реальностью. В дополнение к положительной экономической ситуации Соединенные Штаты стали самой могущественной страной в мире; что более важно, Америка стала первой и единственной страной с атомной бомбой.[2]
Однако это значительное военное преимущество продолжалось лишь несколько коротких лет, пока Советский Союз успешно не испытал свою первую атомную бомбу в августе 1949 года. Это, по крайней мере, охладило настроение послевоенной Америки. Тони Джадт , автор книги “Postwar”, характеризует гонку вооружений беспрецедентных масштабов в последующее десятилетие, написав:
“две великие державы того времени вооружались до зубов и готовились к возможности термоядерной войны.”[4]
Для американцев “паранойя”, часто связанная с холодной войной, началась в основном в тот день, когда Советы объявили об успешном испытании.
Именно в этот период происходит лобовое столкновение политических сил коммунизма и демократии. Джадт утверждает:
“именно в эти послевоенные годы, между 1947 и 1953 годами, линия, отделяющая восток от Запада, слева от права, глубоко врезалась в европейскую культурную и интеллектуальную жизнь.”[5]
Соединенные Штаты явно находились по одну сторону этого водораздела, представляя западную демократию, а Советский Союз и советский блок были посажены прямо по другую сторону. Поражение немцев, хотя и явилось несомненным успехом для обеих сторон, оставило США и Советский Союз без общего врага; и без врага, который объединил бы обе страны, их радикальные идеологические разногласия быстро установили друг друга в качестве окончательного врага друг друга.[6] Несмотря на то, что основополагающие принципы демократии в корне противоположны принципам коммунизма, после войны с фашизмом американцы рассматривали коммунизм как еще одну радикальную идеологию, которая в конечном итоге будет представлять аналогичную угрозу. Эти настроения нашли отражение в длинной телеграмме Джорджа Кеннана, который заключает:
“внутренняя гармония нашего общества [будет]нарушена, наш традиционный образ жизни будет разрушен, международный авторитет нашего государства будет сломлен, если советская власть будет закрепленна.”[7]
С этого письма началась политика США “сдерживания”(containment)и общий страх перед коммунистическим перетоком в политически нестабильные регионы мира.
После того, как советская армия получила атомную бомбу, новые страхи по поводу наступления коммунизма стали неразрывно переплетаться с угрозой, исходящей от самой бомбы. В фильме Atomic Café, вышедшем в 1982 году, архивные кадры сенатора США Оуэна Брюстера показывают, как он говорит, что русские получили атомную бомбу,
“не через независимые исследования, а из Америки, от предателей в наших собственных рядах”,
имея в виду именно предполагаемых коммунистов.[8] Чем больше политики говорили о “предателях в наших рядах”, тем больше общественность пугалась надвигающейся гибели от бомбы. Паранойя усугублялась еще и тем, что политические деятели, такие как Брюстер и пресловутый Джозеф Маккарти, предлагали нам искать за границей не только врага, но и соседей. Уильям Дуглас, в то время помощник судьи Верховного суда, внимательно наблюдал за этой тенденцией:
“Концентрация на военных средствах помогла породить страх. Она породила страх и неуверенность отчасти из-за ужасов атомной войны. Но … страх имеет много проявлений. Коммунистическая угроза внутри страны была усилена и превознесена далеко за пределы ее реальности. Безответственные разговоры безответственных людей раздули пламя страха … подозрение заняло место доброй воли.”[9]
Возможно, одна из величайших ироний того времени заключается в том, что из-за страха перед коммунизмом окружающая среда в Америке в разгар “Красной паники” приняла вид подозрительности, похожий на тот, который существовал в странах по ту сторону “железного занавеса”. Хеда Ковали в своих мемуарах под жестокой звездой часто описывает репрессивную среду страха, которая существовала в послевоенной Чехословакии. После того, как муж Ковали был арестован по делу о печально известном “Сланском процессе”, она была немедленно уволена с работы из-за ее внезапного плохого положения в Коммунистической партии.[10] Между тем, в Соединенных Штатах документ под названием “Red Channels” был опубликован журналом новостей, заявленной целью которого было
“раскрыть наиболее важные аспекты коммунистической деятельности в Америке каждую неделю.”[11]
В документе перечислялось более 150 радио-и телевизионных писателей, продюсеров и актеров, которые, по слухам, были “антиамериканцами” и поддерживали коммунистические идеалы. В результате почти все перечисленные лица потеряли работу и не смогли получить новую работу в отрасли. Оглядываясь назад, можно провести параллели между нервозностью американцев, когда они кажутся “антиамериканцами”, и страхом чехов за железным занавесом показаться симпатичными Западу.
Еще одним элементом, способствующим распространению паранойи, были продолжающиеся усилия правительства США по обеспечению ядерной готовности. Ученые сегодня насмехались бы над большинством предложений, изложенных правительством в радиопрограммах, в печати и в фильме; они варьировались от строительства семейных приютов для радиоактивных осадков до мультяшного звона, который гудит: “утка… и обложка!” Фильм Atomic Café показывает клипы детей, когда они практикуются, прячась под партами в школе, ныряя для укрытия на улицах и быстро падая на землю на семейный пикник. Это ощущение, что “бомба” может взорваться в любой момент, проникло в американскую культуру.[12]
Таким образом, связь между угрозой коммунизма и угрозой ядерной войны была круговой и самоподвижной. Без этой бомбы коммунизм не представлял для Америки физической угрозы; об этом свидетельствует тот факт, что истинный пик Красной паники в 50-е годы наступила только после того, как Советский Союз получил водородную бомбу и создал запасы ядерных боеголовок. Тем не менее, если бы не глубокая пропасть, отделявшая “коммунистов” Востока от “капиталистов”Запада, бомба сама по себе не представляла бы такой угрозы и, следовательно, не вызывала бы такой степени страха. Годы Холодной войны — и, как следствие, среда паранойи-представляли собой смешение несовместимых социальных идеологий с оружием настолько мощным, что его использование было сродни самоуничтожению; исторически это была величайшая игра балансирующая на грани войны и мира.
Источники
[1] Jorgensen, Dale W. “Productivity and Postwar U.S. Economic Growth.” The Journal of Economic Perspectives 2 (1988): 23–41.
[2] Tony Judt, Postwar : A History of Europe Since 1945, New York: Penguin Books, Limited, 2005, 117–18.
[3] Tony Judt, Postwar : A History of Europe Since 1945, New York: Penguin Books, Limited, 2005, 247
[4] IBID
[5] Tony Judt, Postwar : A History of Europe Since 1945, New York: Penguin Books, Limited, 2005, 197
[6] IBID
[7] George F. Kennan, “The Long Telegram,” letter to Secretary of State, 22 Feb. 1946, Moscow.
[8] Atomic Cafe, prod. Jayne Loader, Kevin Rafferty and Pierce Rafferty, 1982.
[9] William O. Douglas, “The Black Silence of Fear,” The New York Times Magazine, 13 January 1952.
[10] Heda M. Kovaly, Under a Cruel Star: A Life in Prague, 1941–1968, trans. Helen Epstein and Franci Epstein, New York: Holmes & Meier, Incorporated, 1997.
[11] “Red Channels: The Report of Communist Influence in Radio and Television.” Counterattack(1950), 214
[12] Atomic Cafe, prod. Jayne Loader, Kevin Rafferty and Pierce Rafferty, 1982.