Я стал первокурсником химфака МГУ.
Нагрузки оказались для меня чудовищными. Лекции и семинары с 9 до 17, с 11 до 19, включая субботу. Каждый день новый и новый материал. Но еще тяжелей была абсолютная невозможность хотя бы на недолгое время остаться одному. Чтобы никто не разговаривал рядом, не задавал вопросов, не заглядывал через плечо. Весь подаваемый на лекциях материал надо было хотя бы раз просмотреть вечером, почитать учебники, но сил на это просто не оставалось. Нагрузки убивали.
Я оказался совершенно не готов к новому ритму жизни – ни морально, ни физически. Поначалу никак не мог рассчитать свой бюджет. В результате постоянно хотелось есть. От столовской еды тошнило. В первые месяцы просто не мог проглотить какой-нибудь шницель и оставлял его в тарелке, уходя голодным.
Не мог распланировать время. В результате постоянно не успевал – в столовую, в библиотеку, на автобус от общаги до университета. Автобус всегда был набит битком, и, хотя расстояние от общежития на Ломоносовском до факультета вряд ли превышало пару километров, но автобусом было удобней – можно было поспать лишние двадцать минут. А спать хотелось постоянно, и просыпаться было тяжело.
В комнате нас было пятеро, с разных концов Союза, и все учились в разных группах. Один из них, виртуоз мата Валера. Надо сказать, что в моем лексиконе матерных слов и выражений до знакомства с Валерой не было. Определенный набор в памяти присутствовал, но в практике не использовался. И отец, и, тем более, мама разговаривали исключительно литературными выражениями. Отец вообще, несмотря на глубоко крестьянское своё происхождение и военное прошлое, был весьма интеллигентным и начитанным человеком. Великолепно играл в шахматы, разбирался в классической музыке. Родители считали, что мат унижает прежде всего самого матерящегося.
Но мой однокурсник Валера матом не ругался. Он им виртуозно разговаривал, выстраивая сложные грамматические конструкции. На неподготовленного человека это производило ошеломляющее впечатление.
Я начал Валеру перевоспитывать. Дело пошло так удачно, что к концу первого курса Валера научился разговаривать вполне литературно, а я усвоил наиболее простые матерные конструкции из его словарного запаса и даже начал переходить к конструкциям более сложным, проявляя при этом определенный творческий подход и сноровку. К сожалению, с течением времени блистательные Валерины конструкции подзабылись.
Еще один уже с осени начинал готовить снаряжение к весенним походам по горам. Парень откуда-то с юга Украины прекрасно играл на гитаре и пел не совсем литературные песни. Четвертый постоянно сидел за учебниками и знал ответы на любые вопросы по программе.
Честно говоря, до университета я и не подозревал о таком многообразии человеческих характеров. Один из самых талантливых моих однокурсников обладал совершенно дебильной, топором рубленой рожей. В свободное время, которого у него было более чем достаточно, пил самогонку, которую привозил из родной деревни на далеком Севере, а, напившись, самозабвенно играл на гармошке. При этом для того, чтобы сдать любой экзамен, ему достаточно было просто пролистать учебник перед экзаменом, пробежаться по диагонали. Он всё схватывал на лету, всё понимал и всё запоминал. Это был просто уникального таланта парень. Надеюсь, к пятому курсу он не спился.
Жизнь на виду давила. Невозможность остаться в одиночестве хотя бы на час угнетала. Я пристрастился к прогулкам по Москве. Особенно любил гулять в снегопад, в метель. Выходил из общаги, доходил до Ленинского проспекта – и к центру. Шел до Кремля, выходил к библиотеке Ленина – и обратно, уже на метро. Именно в этой толпе я чувствовал себя совершенно спокойно, отдыхал в ней.
На Ленинских горах катался на лыжах. Чертил круги, пока ноги несли. На лыжах легко научился кататься, а с коньками ничего не вышло – надоело падать затылком об лед и отбивать копчик, и конькобежные эксперименты я прекратил.
Хотя если бы пару раз шарахнулся головой об лед посильней – может, и добил бы недобитое папенькой в детстве. И сегодня делал пассы руками, снимал боль в голове и геморрой в ж.опе, рассказывал про прошлое и врал про будущее.
К концу семестра как-то удалось адаптироваться. Первый экзамен, неорганическую химию, сдал на четверку – и попал в больницу. Две математики пришлось сдавать в феврале, и выше трояков мне не поставили (посчитали, что пересдача…). Было стыдно.
Эпизод с больницей заслуживает отдельного рассказа. Перед Новым годом у меня заболел безымянный палец на руке. Покраснел, опух. Дергающая боль. В поликлинику нашу университетскую я не успел. Новогодняя ночь была жуткой. После новогодних праздников мне вырвали ноготь. Сдал первый экзамен, и отправился в больницу, где мне отрезали кусок фаланги. Дали больничный. Я улетел в Адлер, пошел к хирургу, и он мне отхватил еще кусок кости, потому что в столице опилили не всё, и на пальце начался остеомиелит.
Много лет спустя, когда мои маленькие дети спрашивали, куда делся палец, я отвечал им, что его откусила их мама. В пароксизме страсти. Дочь не понимала и пугалась. Сын не верил, смеялся, приставал с расспросами. Ему, как мужчине, я отдельно рассказывал, что палец откусила не мама, а совсем другая девушка, но тоже в пароксизме. А с их мамой я познакомился уже без пальца.
Летнюю сессию сдал легко и очень даже неплохо. А пятерка по математике ввела в коматозное состояние преподавателя, который вел у нас семинары. Вообще летом мне всегда всё удавалось намного легче и лучше, чем зимой. На каникулы уезжал я вполне довольный жизнью и собой любимым. Понял, что могу. Кроме того, существенно обогатился мой «личный» опыт, и появилась какая-то личная жизнь, если она может появиться в студенческой общаге.