В числе древностей, поднятых с морского дна близ Антикитеры, есть и совершенно непонятный инструмент, назначение и способ использования которого неизвестны... Как бы то ни было, больше всего он напоминает простой часовой механизм. "Периклес Редиалис"
Сто миллионов лет назад на Земле царили пресмыкающиеся. На суше властвовали динозавры, океаны рассекали ихтиозавры и плезиозавры, а за господство в небе боролись птерозавры и быстро развивающийся класс птиц.
Земная кора была испещрена вулканами, необычайно активными. Многие ученые считают, что именно их извержения так повлияли на климат, что в конечном счете привело к вымиранию динозавров и возвышению млекопитающих. Влияние извержений было столь же велико и в глубинах океана. Срединно-океанический хребет - подводная горная система на месте стыка тектонических плит планеты - был взломан изнутри мощными потоками в раскалённой мантии. Морская вода устремилась вниз по розломам, смешиваясь с расплавленными породами, растворяя минералы, чтобы потом снова выбросить их наружу в бьющих со дна горячих источниках - гидротермах. Давление на такой глубине столь велико, что, несмотря на температуру в сотни градусов, вода остается жидкой.
Грандиозные масштабы этой активности обогатили океаны кальцием, который организмы используют для того, чтобы строить сложные скелеты из карбоната кальция. По мере того как сменялись миллионы поколений этих существ, карбонат кальция откладывался в океанах в невиданных прежде количествах, образуя мощные меловые отложения (таковы Белые утесы Дувра), по которым этот геологический период и получил свое название - меловой.
Гидротермы также выносили сернистые соединения железа, меди, цинка и никеля. В темные твердые частицы, образуя огромные черные фонтаны, вокруг которых возникали подводные рудные залежи. Как правило, эти отложения со временем вновь погружались в мантию - породы океанского дна на больших глубинах плотнее, чем континентальная кора, образующая сушу и мелководья. Поэтому при столкновении океанической и континентальной тектонических плит более плотная океаническая кора погружается вниз, Иногда, однако, при таком столкновении часть древнего морского дна отрывается и оказывается поверх куска континентальной коры, чтобы со временем вознестись ввысь и стать горами. Так, океаническая кора из древнего моря, разделявшего в меловом периоде Европу и Африку, ныне образует живописный хребет Троодос на Кипре.
Но переместимся вперед к отметке 5000 лет до н.э. Динозавров давно нет, и дары Земли унаследовали люди. Жители Кипра научились выплавлять медь из богатых залежей сине-черной сернистой руды, которые они находили на лесистых склонах, и делать из нее орудия труда, украшения и оружие. Позже они разбогатеют, продавая медь торговцам - финикийцам, грекам, а потом и римлянам, которые повезут слитки этого ценного металла через все Средиземное море в Грецию, Италию, Малую Азию и Египет.
Однако горы Кипра - юные выскочки по сравнению с древними мудрыми скалами Корнуолла на юго-западе Англии. Граниты Корнуолла застыли во времена девонского периода, около 400 млн. лет назад, когда первая рыба только вырастила ноги, чтобы выйти на сушу, а моря заселяли первые аммониты и трилобиты. Пока гранит не затвердел полностью, раскаленная магма прорывалась снизу по вертикальным трещинам в холодной скале. По мере того как она охлаждалась, минералы в ней переходили в кристаллическую форму, образуя жилы ценных руд с красивыми названиями - вольфрамит, халькопирит, сфалерит, галенит и касситерит - окись олова.
Снова вперед во времени- и, как и в случае с Кипром, купцы со всего Средиземноморья прибывают в Корнуолл, чтобы купить слитки олова. Они свозят его на крошечный скалистый островок (позже его назовут Сент-Майклз-Маунт и построят там аббатство), а оттуда доставляют во Францию. Там перегружают на лошадей и везут 30 дней по суше до устья Роны, а дальше путь снова продолжается морем.
Медь поначалу широко использовали для изготовления оружия и различной утвари, но она довольно мягка и податлива. Медный топор недолго сохраняет свою остроту, а медный щит не может противостоять заострённым камням. Возможно, в нескольких разных местах и в разное время, но люди поняли что, добавив к меди немного, около 10% олова, можно сделать ее крепче и тверже. А кроме того, это снижает температуру плавления нового металла, давая кузнецам больше времени на его ковку, пока он стынет. Знание о новом сплаве - бронзе - распространилось по всему миру, возвестив начало бронзового века, который в Средиземноморье наступил около 2500 г. до н.э.
Вместе с передовыми методами обработки металла появились и сложные коммерческие сети, раскинувшиеся от Африки и Малой Азии до севера Европы и державшиеся в основном за счёт рынка меди и олова. В бронзе нуждались повсюду, и народы Средиземноморья разбогатели как никогда прежде.
Но продлилось это недолго. Где-то около 1200 г. до н.э. все рухнуло. Почему это произошло - одна из самых дискуссионных проблем древней истории. В числе выдвигаемых теорий - экономический спад, перемена климата, землетрясения и вторжения иных племён, а возможно, сказалось все вместе. Что бы ни было причиной, торговля остановилась, царства рухнули, знания - обработка металла, навигация, письменность - оказались утрачены, и регион погрузился в "Тёмные века", свидетельств о которых осталось мало. Без торговой сети, позволявшей соединить медь и олово, бронза оказалась в дефиците, и для изготовления оружия и других металлических изделий стали использовать железо, пусть оно и не столь прочно и красиво.
Ко временам Гомера, около VIII в. до н.э., греческая цивилизация выходила из тьмы, заново открывая былые умения. Возвышались города-государства, такие как Афины и Спарта. К этому времени кузнецы узнали, как соединять углерод и железо, чтобы получить сталь, куда более крепкую, чем кованое железо. Но бронза еще ценилась - предметы, сделанные из нее, никогда не выбрасывали, но переплавляли и использовали ее снова и снова на протяжении многих поколений. Кинжал, утративший лезвие, мог стать бусинами или браслетом, их продавали, а потом они могли превратиться в часть кухонного котла или ложа, достойного царского дома, а еще позже - возродиться в виде колеса повозки, статуи, ножа, топора или наконечника копья.
Но в какой-то момент кусок старой бронзы был переплавлен и пошел на изготовление не обычных предметов, а на тонкие детали сложного научного прибора. И по прихоти судьбы - корабль оказался в неудачном месте в неудачное время - этот прибор никогда не был отправлен в переплавку. Он погрузился на дно близ Антикитеры на глубину 60 м и пролежал там до тех пор, пока на заре ХХ в. водолазы капитана Контоса не подняли его.
Годы пребывания на морском дне бронза переносит куда лучше, чем многие другие металлы. Морская вода - это "суп" из заряженных ионов, в основном водорода и кислорода, образующих воду, и натрия и хлора, составляющих соль, но в ней много других элементов, таких как сульфаты и карбонаты. Это ионы стремятся атаковать любой материал, с которым вступают в контакт. Железо окисляется в морской воде полностью, теряя первоначальную форму и в итоге приобретая консистенцию шоколада.
Медь, однако, менее активна. Ионы морской воды отбирают у атомов меди электроны, образуя положительно заряженные ионы меди. Те вступают в реакцию с отрицательно заряженными ионами хлора, и получается хлористая медь. Подобным образом олово вступает в реакцию с ионами кислорода с образованием оксида олова.
Вот почему бронзовые статуи, поднятые из обломков погибшего близ Антикитеры корабля, довольно хорошо сохранились - стоило их очистить, и открылись первоначальные их формы. Но вещества, возникающие в ходе коррозии бронзы, могут повести себя скверно. Хлористая медь стабильна в воде, но не в воздухе. Когда предметы, подвергшиеся такого рода корозии, извлекают из моря, хлорид меди вступает в реакцию с кислородом и влагой воздуха, образуя соляную кислоту. Кислота разъедает неповрежденный металл, образуя еще больше хлористой меди, та снова реагирует с воздухом, возникает еще больше кислоты, и цикл продолжится. Если реакцию не остановить, предмет медленно и неумолимо разрушается.
Загадочный Антикитерский механизм много месяцев пролежал в ящике на открытом дворе Национального археологического музея в Афинах, прежде чем его обнаружили. Без всякой обработки, без присмотра, он буквально поедал сам себя. К моменту, когда безвестный служащий музея обратил внимание на ветхий развалившийся ящик и показал его директору музея Валериосу Стаису, внешне слои бронзы полностью разрушились. Иссохшие куски дерева прилипли к бронзовым частям, заставляя предположить, что объект некогда хранился в шкатулке, формой и размером примерно с толстый словарь. Возможно, усыхающее на воздухе дерево буквально разорвало содержимое на части. А может быть, сотрудник музея, желая узнать, что находится внутри, стукнул по шкатулке молотком. Как бы то ни было, теперь перед глазами археолога предстали четыре рассыпающихся куска.
Большую часть внешних поверхностей покрывал слой известняка - в основном карбонат кальция, откладывавшийся по мере того, как умирали кормившиеся на обломках морские организмы. Но там, где шкатулка треснула, яркие разноцветные пятна свидетельствовали о натиске пожирающих бронзу реакций. Преобладали бледно-зеленые и яркие сине-зеленые оттенки разных форм хлористой меди, но сквозь зелень Стаис увидел пятна красно-коричневого окисла меди, черно-коричневые и бело-черные тона разных видов окисляющегося олова и даже желтые и сине черные сульфиды олова и меди. Хотя в середине поблескивал метал, поверхность фрагментов покрывал порошкообразный материал, отвалившийся при прикосновении.
Послужной список Стаиса впечатлял. Родом он был с сурового острова Китера, лежащего к северу от Антикитеры. Как и его дядя Спиридон, министр образования, первым узнавший от капитана Контоса об остатках погибшего корабля, Валериос отправился на материковую Грецию полным амбиций молодым человеком. Он изучал медицину, затем археологию и в возрасте всего 30 лет стал доктором Национального археологического музея в Афинах как раз вовремя, чтобы в 1889 г. завершить строительство первого постоянного здания музея. С тех пор новые корпуса наполнились античными статуями, инструментами, предметами вооружения, керамикой и - немаловажно - сказочными находками с Антикитеры, которые за несколько минувших месяцев - невероятных, бурных, прекрасных месяцев - принесли всемирную славу и ему, и его музею. Но сколь бы много ценных артефактов ни прошло через музейные двери, ничего подобного Стаис никогда не видел.
Это был часовой механизм. Античный часовой механизм. Самый большой кусок странного объекта шириной и высотой был размером с книжную страницу. Один угол, возможно, когда-то был прямым, но другие оказались неровными и изъеденными. Шероховатый известняковый налет занимал большую часть передней поверхности, хотя сквозь него можно было рассмотреть черты давно погребенных, но все же выглядящих вполне современно зубчатых колёс. Впечатление было совершенно сверхъестественное и потустороннее, все равно что увидеть паровую машину на древней, изрытой кратерами поверхности Луны.
Яснее всего видно было большое колесо с квадратным отверстием в центре, возможно, предназначенным для оси, диаметром почти такое же, как весь кусок. В середине колеса были треугольные вырезы, так что получались четыре спицы неодинаковой ширины, образовавшие подобие креста. А по краю располагались около 200 крошечных неровных зубчиков, которым рука древнего мастера придала треугольную форму. Они были столь малы, что подсчитать их удалось только с помощью увеличительного стекла. Второе, меньшее зубчатое колесо на той же стороне, похоже, соединялось с первым, и был намек на другие, еще меньшие колесики или круги, хотя рассмотреть их было труднее.
С другой стороны самого большого обломка видно было еще несколько шестерен с еще более мелкими зубчиками - открывшихся там, где предмет разломился, поразительно острых и аккуратных. Два колеса средних размеров располагались одно над другим, верхнее слегка под углом от нижнего, кроме того, видны были несколько много меньших колесиков и квадратный штифт. Тонкая бронзовая пластина, похоже, крепившаяся к нижнему правому углу, сохранила остатки греческой надписи. Миниатюрные аккуратные буквы были так изъедены, что прочесть их было невозможно, но они занимали строку за строкой без единого пробела, как если бы сообщение было слишком важным, чтобы тратить место на промежутки между словами.
К одной стороне второго, несколько меньшего фрагмента, также была прикреплена плоская пластина с выгравированной надписью. На обороте ее была вырезана серия концентрических окружностей, походивших на направляющие для вращающейся стрелки. Минеральные отложения полностью скрывали лицевую сторону третьего фрагмента, но на обороте его была часть не читаемой надписи, а также выпуклое кольцо, пересекавшееся с другим выпуклым искривленным краем. Внутри кольца ясно различалась буква "Т", а нечто, напоминающее движущуюся стрелку, выдавалось из центра. Поверхность четвертого фрагмента была полностью съедена коррозией, но, судя по размеру и форме, он мог быть шестерней.
Зубчатые колеса, точность, с которой они были изготовлены, различные шкалы, стрелки и надписи - вероятно, инструкции - заставили Стаиса предположить, что это механический прибор для точных измерений или вычислений.
Но это было невозможно! Кускам рассыпавшимся в его руках, было не менее 2000лет, и ничего подобного среди античных древностей никогда не обнаруживали. Считалось, что у древних греков (и их современников) не было ни сложных научных приборов, ни настоящей науки как таковой. Ученые полагали, что часовой механизм был изобретен в средне вековой Европе, когда появились часы, что произошло 1000 лет позже. Это была поистине уникальная находка, ведь до Антикитерского механизма от Античности до нас не дошло ни единой шестерни, ни одного точного прибора со стрелкой или шкалой.
Античные тексты открывают несколько больше, хотя из них трудно понять, как именно работали описанные приборы и существовали ли они когда-либо на самом деле. К тому же часто приходится полагаться на тексты, написанные через много лет после произошедших событий, или на тексты, которые многократно переписывали, а потому в них могли вкрасться ошибки. Но и там встречается лишь несколько упоминаний о зубчатых передачах. Самый ранний из таких текстов - трактат о механике, датируемый примерно 330 г. до н. э. и приписываемый знаменитому философу Аристотелю. В нем говорится о соприкасающихся кругах, вращающихся в противоположных направлениях. Возможно , автор имеет в виду шестерни, но, поскольку о зубцах или выступах ничего не сказано, судить с уверенностью об этом сложно.
Первыми греками, о которых нам достоверно известно, что они использовали шестерни, были два знаменитых изобретателя III в. до н.э. - Ктесибий и Архимед Сын брадобрея. Ктесибий стал величайшим инженером своего времени - после легендарного Архимеда. Он работал в Александрии и, вероятно, был первым заведующим знаменитого Александрийского мусейона. Ни один из текстов Ктесибия не дошел до нас, но мы много знаем о нем из работ позднейших авторов, таких как римский архитектор Витрувий, живший двумя столетиями позже. Витрувий сообщает, что Ктесибий сконструировал водяные час, в которых поплавок, поднимавшийся вместе с уровнем воды, двигал стрелку с помощью "зубчатой рейки и шестерни". Это устройство, в котором одна шестерня соединена с плоским зубчатым стрежнем, используется для превращения линейного движения во вращательное, и наоборот.
Архимед жил в богатом городе Сиракузы на Сицилии, хотя в юности почти наверняка работал в Александрии с Ктесибием. В числе множества приписывемых ему изобретений - "бесконечный винт", в котором винт с резьбой используется для того, чтобы включить в работу зубчатое колесо с куда большим шагом передачи. Полный оборот винта поворачивает колесо всего на один шаг, то есть на множество малых оборотов проворачивают колесо всего на один шаг, есть на множество малых оборотов проворачивают колесо лишь немного, но с куда большей силой, чем прилагалась к винту. Согласно Плутарху, похожее приспособление (полиспаст, система блоков и канатов, в которой выигрыш в усилии идет за счёт потери в расстоянии. - Прим. ред.) позволило Архимеду произвести впечатление на тирана Сиракуз, когда он одной рукой вытащил корабль из моря на сушу, "так легко и гладко, как если бы тот шел по воде".
Еще одно, более сложное приспособление, которое описывает Витрувий, - это одометр, измеритель пройденного пути. Его действие основано на том, что колесо повозки диаметром около 1,2м совершает, проезжая одну римскую милю, 400 оборотов. С каждым оборотом выступ на оси колеса цепляет шестерню с 400 зубцами, поворачивая ее на один шаг, так что с каждой милей механизм совершает оборот. Это колесо сцепляется с другой шестерней с отверстиями по окружности, в которых закреплены камешки, и по мере того, как шестерня поворачивается, камешки один за другим падают в ящик. Количество камешков соответствует милям пути.
Возможно, римским возничим платили помильно. Но мы не можем с уверенностью сказать, было ли это изобретение реализовано на практике. Однако общая идея выражена достаточно ясно, и подобные механизмы могли появиться задолго до времен Витрувия. В IV в. до н.э. Александра Македонского в азиатском походе сопровождали "бематисты", у которых была, наверно, самая скучная работа в античном мире - считать шаги, чтобы измерять расстояние. Точность их подсчетов даже в походах на сотни миль (ошибка часто составляла менее одного процента) наводит на мысль, что они, возможно, пользовались механическими одометрами.
Но вершины в изобретении зубчатых колес в Древней Греции достиг механик Герон, еще один последователь Ктесибия, преподававший в Александрийском мусейоне в I в.Герон писал о принципе, который начал разрабатывать Архимед, применяя зубчатые колеса разной величины, чтобы изменить силу приложенного воздействия.
В частности, он описал подъемную машину и нарисовал ее, показав, как последовательность зубчатых колес все большего размера позволяет поднимать тяжелый груз, прилагая относительно небольшое уилие. Нет никаких свидетельств в пользу того, что это изобретение было не чисто теоретическим - многие ученые считали, что зубцы оказались бы недостаточно прочны, чтобы приспособление работало на практике, - но само описание показывает: принцип взаимодействующих зубчатых колес в те времена понимали. Другой инструмент, детально описаный Героном, - диоптр, прибор для измерения углов, в котором для точной настройки применялись бесконечный винт и зубчатое полукольцо.
Итак, мы знаем, что греки использовали зубчатые колеса в простых механических устройствах начиная с 300 г. до н.э. Но большинство этих приспособлений включали лишь одну-две шестерни, соединявшиеся с винтом или зубчатым стержнем. От них не требовалось особой точности - лишь передать усилие или поднять груз. И тем не менее Герона считали гением, опередившим свою эпоху, писавшим о невозможных устройствах, которые находились за его пределами понимания его современников. В одной заметной работе 1950-х гг. о диоптре Герона говорится как об изобретении "уникальном, без прошлого и без будущего, прекрасном, но преждевременном, сложность которого превосходила технические возможности того времени".
В отличие от подъемного механизма и диоптра - которые, как считалось, далеко опередили свое время, - система зубчатых колес в Антикитерском механизме не оставляла сомнений в своей реальности, а от ее сложности захватывало дух. Это были точно выточенные бронзовые шестерни, явно предназначенные для каких-то вычислений. Подсчитать количество зубчатых колес в разрушенных фрагментах было нелегко, но Стаис и его коллеги разглядели только на источенных коррозией поверхностях по меньшей мере 15 шестерен. Похоже, они соединялись так, чтобы производить какие-то математические операции, результат которых на шкале указывали стрелки.
Сложность этого механизма наводила на мысль, что это могли быть часы или механический калькулятор, нечто вовсе непохожее на то, что, как предполагалось, могли создать древние греки. Но если так, то он почти на 2000 лет опередил свое время. Механические часы столь малого размера требовали изящных пружин и регулирующих устройств, и появились они в Европе только в XV в., а до первых механических калькуляторов, сложных хитроумных машинок, использующих шестеренки для того, чтобы складывать, вычитать, умножать и делить, не додумались и в следующие 200 лет.
Сегодня мы так привыкли к электронным компьютерам и калькуляторам, что сама идея вычислений с помощью металлических шестеренок может показаться странной. Представьте, например, что у вас есть шестерня с 20 зубцами, которая захватывает шестеренку с 10 зубцами. Каждый раз, когда вы проворачиваете первую шестерню на один оборот, вторая делает два. Иными словами, ваш ввод умножается на два (фактически вторая шестерня вращается в противоположном первой направлении, так что можно утверждать, что введенная величина умножается на минус два, но вы уловили идею). Это часть того, что происходит в часах - превращение тикающих секунд в минуты, а потом и в часы. Чем больше в вашем распоряжении шестеренок, соединенных последовательно или паралельно, тем более сложные вычисления можно производить.
Мысль о том, что обнаружены античные часы или калькулятор, вызвала в Афинском музее волнение и даже некоторый испуг. Понимая, что интерпретация находки выходит за пределы его компетенции, Стаис пригласил двух экспертов. Первым был Иоанис Своронос, директор Национального нумизматического музея Афин, хранитель древних монет и специалист по античным надписям. Один из старейших археологов страны и весьма эрудированый человек, он, к сожалению, был склонен выступать с эксцентричными теориями, которые не многие осмеливались оспорить. Вторым экспертом был австриец Адольф Вильгельм, блестящий молодой специалист по надписям, оказавшийся тогда в Афинах.
Через несколько дней Вильгельм осторожно предположил, что надпись на механизме была сделана где-то между II в. до н.э. и II в. н.э. Между тем Своронос и некоторые ведущие ученые Греции выступили с громкими и противоречащими друг другу публикациями в национальной прессе, горячо обсуждая возможное назначение странного инструмента. Их дебаты о зубцах и шкалах появились рядом с сообщениями о только что завоевавшей независимость Кубе и окупации Южной Африки Британией. Но со временем первоначальный ажиотаж утих, и эксперты занялись изложением своих теорий в научных изданиях.
Своронос успел первым и в 1903 г. представил доклад, написанный совместно с Периклесом Редиадисом, профессором геодезии и гидрографии. Старейший член Афинского археологического общества, Редиарис интересовался также историей мореплавания и был хорошо известен своими исследованиями места, где в 480 г. до н.э. произошло знаменитое Саламинское сражение.
Своронос размышлял над загадочными письменами Антикитерского механизма, вооружившись увеличительным стеклом. Он сумел расшифровать 220 стершихся греческих букв и несколько полных слов и сравнил их начертания с надписями на античных монетах, которые знал очень хорошо. Он отбросил мнение Вильгельма о возрасте устройства и заявил, что надписи датируются первой половиной III в. Это была бурная эпоха гражданских войн, когда Римской империей и входившей в нее Грецией правили сменявшие друг друга узурпаторы: они захватывали власть только для того, чтобы вскоре быть жестоко убитыми.
Тем временем Редиадис дал описание фрагментов устройства - первый технический, хотя и довольно расплывчатый отчет о предмете, который он назвал "крайне странным инструментом". Он отметил, что механизм помещался в деревянном ящике, как и навигационные приборы на современных ему кораблях, и заключил, что предмет этот не принадлежал к корабельному грузу, но был навигационным прибором, которым пользовалась команда.
По остаткам букв, расшифрованных Свороносом и Вильгельмом, Редиадис предположил, что надписи были инструкциями по обращению с прибором, и подчеркнул особую важность одного слова - (греческое слово, нужно позже вставить). Это технический термин, относящийся к градуированной шкале. Слово использовалось в одном из самых ранних известных детальных описаний устройства астролябии, датируемом VI в. Исходя из этого Своронос и Редиадис сделали вывод, что Антикитерский механизм - это некая разновидность астролябии.
Астролябии принадлежат к числу самых хитроумных инструментов, применявшихся в древности. Это были своего рода калькуляторы. Они использовались для решения задач, связанных со временем и положением Солнца и звезд на небе, и были популярны вплоть до XVII в., когда их начали вытеснять все более точные часы и астрономические таблицы.
В астролябиях, однако, было нечто, чего не могли заменить новые технологии. Название ее значит "ловец звезд", и это совершенно уместно: держа гравированный металлический круг астролябии, вы держите на ладони все небо. Со времен Аристотеля считалось (и очень мало кто в этом сомневался), что Земля неподвижно покоится в центре Вселенной, Солнце обращается вокруг нее, а позади вращается сфера неподвижных звезд.
Астролябия - это плоский диск, поверх которого крутится круглая пластина, представляя двумерную картину вращения небес - такой, какой она видится с Земли. Солнце, звезды, горизонт и все небо показаны на ней в виде замысловатых схем. Надписи сегодня кажутся нам сложными и непонятными, но это результат многовековых астрономических наблюдений, и в них зашифровано наше место в видимой Вселенной.
В центре круглой основы инструмента - по латыни она называется mater, то есть "мать" - есть штырек, на который, как виниловый диск в проигрывателе, надевается плоская металлическая панель, так называемый тимпан. На нем выгравирована непонятная, но красивая паутина пересекающихся кривых, прямых и окружностей. Это карта небесной сферы, спроэцированая на плоский диск, с северным полюсом в центре - так обычные географические карты показывают нашу шарообразную планету на плоском листе бумаги. На пластине выгравированы вертикальный модуль, указывающий север и юг, и горизонтальный, определяющий восток и запад. Ряд кривых и окружностей изображает небесный экватор (как если бы он был протянут прямо в небо), тропики Рака и Козерога, горизонт, а также различные отметки высот над горизонтом и градусы широты. Положение этих линий зависит от того, на каком расстоянии к югу или северу от экватора вы находитесь, поэтому к большинству астролябий прилагались сменные пластины, каждая определенной широты.
Поверх этой жестко зафиксированой карты неба располагается вращающаяся панель под названием "паук". На этом диске отмечены главные созвездия и окружность, изображающая путь Солнца по небу. Конечно, все небо движется немного быстрее, чем звезды, ежедневно обгоняя их на несколько градусов. Путь, который проделывает Солнце относительно звезд на протяжении года, называется эклиптикой, потому что единственное время, когда можно точно увидеть положение Солнца относительно звезд - это время затмения (по-гречески "эклипсис"). В древности 360-градусный круг эклиптики был разбит на двенадцать 30-градусных секторов по долготе, соответствовавших 12 знакам зодиака. Они были нанесены по окружности астролябии - это и была шкала, упомянутая в тексте VI в. и в надписи на Антикитерском механизме.
На "пауке" промежутки между созвездиями были вырезаны, так что можно было видеть небесную карту под ней (отсюда название этой пластины, означающее "сеть" или "паутина"). Точные положения звезд указывали стрелки , часто кинжалов или языков пламени. По мере того как этот пресвечивающий диск вращался по небесной карте, он показывал движение звезд по небу. Поверх "паутины" крепился вращающийся прямой стержень, называвшийся линейкой и представлявший Солнце. Точное положение Солна на небесной карте определялось точкой, в которой линейка пересекала окружность эклиптики. Вначале линейку устанавливали относительно эклиптики, чтобы показать определенный день года, затем она вращалась вместе с "паутиной", изображая движение Солнца по небу в течение дня. Дополнительные линии на фиксированной пластине, отмечавшие часы, позволяли астрономам узнать время, когда Солнце или любая отмеченная на карте звезда достигнут определенной высоты.
Астролябии использовали в основном для астрономических предсказаний и наблюдений (на оборотной стороне были визиры для измерения высоты звезд или Солнца). Для навигации они были не слишком удобны. Мало того, что тяжелый металлический диск раскачивался бы на ветру, если бы вы попытались использовать его на палубе, но к тому же были и другие, более простые приспособления для измерения полуденной высоты Солнца, а именно это нужно, чтобы определить широту, на которой находится корабль. И астролябии не измеряли долготу - как далеко к востоку или западу вы зашли. Это было невозможно вплоть до XVIII в., когда легендарный британский часовщик Джон Харрисон добился такой точности хода часов, что их можно было брать в плавание и определять разницу между временем в родном порту и временем в том месте, где корабль находился сейчас, определенном по звездам.
Хотя ни одного инструрмента, сделанного ранее IX в., до наших дней не дошло, астролябии почти наверняка были в ходу намного раньше. Живший во II в. греческий астроном Птолемей описал конструкцию астролябии (он называл ее астролабоном, и это была, скорее, армиллярная сфера, или небесный глобус. - Прим. ред.) и оставил множество астрономических наблюдений, возможно, сделанных с ее помощью. До наших дней дошел колоритный (хотя и мало похожий на правду) рассказ, будто Птолемей изобрел астролябию, когда ехал на осле, размышляя над своим небесным глобусом. Он уронил глобус, а осел наступил на него и раздавил, подав таким образом Птолемею идею. В других текстах есть, однако, указания на то, что астролябию изобрел Гиппарх, астроном, который жил и работал На Родосе во II в. до н.э. Именно у него Птолемей почерпнул немало сведений для своих астрономических трактатов.
Зодиакальная шкала, обнаруженная Свороносом и Редиадисом, определенно наводила на мысль, что Антикитерский механизм имел какое-то отношение к астрономии. Но он не был похож ни на одну известную на тот момент астролябию. Начать с того, что астролябии не были квадратными и не помещались в деревянных ящиках. Но главное - хотя у астролябии есть шкалы и стрелки, ей совершенно ни к чему зубчатые колеса.
Как все, кто видел механизм, профессор Редиарис был поражен сложностью систем передачи. Несмотря на относительно позднюю датировку Свороноса, отнесшего механизм к III в., он с трудом сопротивлялся мысли, что перед ним прибор, созданный куда позже. Редиарису система передач Антикитерского механизма напоминала устройство современных часов. И если бы не уверенность Свороноса в том, что прибор был сделан задолго до изобретения пружин, регуляторов хода и анкерного механизма, он бы "решил, что перед ним морской хронометр Харрисона"
Но, когда пришло время определить назначение механизма, Редиадиса не обескуражило отсутствие сходства с известными астролябиями. Он полагал, что, как и в обычной астролябии, древний прибор должен был использовать линию визира в сочетании с градуированой шкалой, чтобы измерять высоту звезд или Солнца в небе. Он предположил, что Антикитерский механизм - это совершенно иной тип астролябии, в котором время дня или положение Солнца не считывалось по выгравированным картам и шкалам, а вычислялось механически с помощью набора шестеренок, а результат указывали стрелки. И хотя он назвал прибор "астролябией" (на следующие полвека определение это, как заметил один историк, "прилипло как банный лист"), на самом деле он описал род часового механизма, который работал не автоматически после завода, но вращался вручную и настраивался согласно движению звезд. Это была вдохновенная и довольно красивая догадка, выстроенная на редких намеках, содержащихся в обломках Антикитерского механизма.
К сожалению, ни Редиадис, ни Своронос не задались вопросом, зачем кому-то понадобилось создавать такой сложный механизм, чтобы делать то, с чем прекрасно справлялась обыкновенная астролябия.
В 1905 г. другой историк мореплавания по имени Константин Радос, такой же, как и Редиадис, специалист по саламинскому сражению, опубликовал работу, в которой утверждал, что Антикитерский механизм слишком сложен для астролябии. Он тоже сравнил систему зубчатых передач с часовым механизмом и даже, как он полагал, заметил остатки металлической пружины в одном из обломков. Так может ли быть, что это все-таки механические часы с заводом? Радос не мог поверить, что такое сложное устройство могло применяться на том корабле, с которого подняли античные статуи у Антикитеры. Он предположил, что прибор мог затонуть в результате другого, более позднего кораблекрушения и лишь случайно оказался среди более древних обломков.
Еще через два года "в борьбу" вступил молодой немец Альберт Рем. Позже он стал одним из крупнейших в мире специалистов по античным надписям. Но тогда он только что поступил на работу в Мюнхенский университет и лишь начинал делать себе имя. Разочарованный недостатком технических подробностей в описании Редиадиса и плохим качеством фотографий, он отправился в Афины, чтобы лично изучить обломки, после чего поддержал Радоса, придя к выводу, что, хотя механизм определенно древний, он никак не может быть разновидностью астролябии.
К тому времени обломки подверглись осторожной, но все же не слишком удачной очистке. Она открыла новые отметки и была необходима, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение бронзы, однако в ходе процедуры были утрачены некоторые наружные детали. В результате очистки, однако, Рему удалось прочитать на передней шкале третьего фрагмента прежде скрытое и крайне важное слово: (греч. слово нужно будет позже вставить). Это греческое название месяца древнеегипетского календаря. Не было никакого смысла указывать названия месяцев на астролябии, утверждал Рем, да и на любом другом навигационном приборе.
Он предположил, что обломки представляют собой остатки прибора планетария. При повороте рукоятки шестерни разного размера могли передавать движение пропорционально скоростям известных тогда планет - Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера, и Сатурна, показывая их приблизительное положение при взгляде с Земли в разные дни, недели и месяцы года.
В 1910 г. рассерженный Редиадис дал ответ. В новой работе он утверждал, что, даже если механизм и не является астролябией, еще менее вероятно, что это может быть планетарий - шестерни слишком слабые и плоские для устройства сферической формы. Вдобавок он повторил свой несколько сомнительный старый аргумент: раз прибор находился на корабле и помещался в деревянной шкатулке, то, скорее всего, он относился к корабельному оборудованию.
После этого изучение механизма приостановилось, хотя перебранка между некоторыми всемирно известными историками науки продолжалась. Единственное крупное исследование обломков в эти годы относительно затишья провел Ион Теофанидис, контр-адмирал греческого флота. Он заинтересовался механизмом в 1920-е гг., когда готовил статью для морской энциклопедии о путешествиях апостола Павла, который в I в., распространяя христианство, неоднократно пересекал Средиземное море, пока не попал в караблекрушение у Мальты, когда его везли в качестве заключенного в Рим.
Теофанидис опубликовал свои выводы в 1934 г. Когда известковый налет счистили, обнаружилось большое кольцо на лицевой пластине главного фрагмента механизма с градуированой шкалой по окружности. Могла ли это быть зодиакальная шкала, упоминавшаяся в надписи?
Теофанидис также подтвердил, что большое крестообразное зубчатое колесо вовлекло во вращение несколько меньших шестерен. Он также описал рукоятку сбоку, которая, по-видимому, приводила в движение главное колесо, когда ее вращали вручную, предположил Теофанидис, или, возможно, с помощью водяных часов. Он также отметил, что буквы были выгравированы столь искусно, что над ними явно трудился высококвалифицированный мастер, а не простой работяга. И, как и все специалисты в морском деле, Теофандис был убежден, что механизм представляет собой навигационный прибор. А надписи - это инструкции или правила, которые капитан мог записать для себя лично.
Вдобавок к этому, как и Рэм, Теофанидис считал, что приспособление использовалось для вычисления точного положения Солнца, Луны и планет, а передаточные отношения зубцов разных шестерен обеспечивали правильное отображение скорости движения светил. Но он не мог полностью отбросить мысль об астролябии. В некоторых выгравированых числах он увидел те же отношения, что и между прямыми и окружностями астролябии, и предположил что надписи - это инструкции по совмещению этих отметок с линейкой и компасом так, чтобы их можно было использовать вместе с прибором для решения различных астрономических и навигационных задач. Он также предположил, что, установив стрелки прибора в соответствии с тенью, которую отбрасывает стержень, помещенный в центр концентрических окружностей, можно, приведя механизм в движение, вычислить точное местонахождение корабля.
Теофанидис увлекся Антикитерским механизмом и провел много лет, изучая фотографии его фрагментов и пытаясь построить его модель. Ему даже пришлось продать несколько принадлежавших его семье домов в центре Афин, чтобы финансировать исследования. Но больше он ничего не опубликовал. Значительная часть его обширных трудов не получила известности, оставшись после его смерти лежать в виде пыльных кип бумаг в доме его семьи.
Между тем Альберт Рем поднимался по карьерной лестнице все выше и выше и в 1930 г. стал ректором Мюнхенского университета, превратившись в одного из самых влиятельных ученых страны. Но жизнь вокруг него менялась. С середины 1920-х гг. усиливалось влияние нацисткой партии, к этому добавился экономический спад. Рем с ужасом замечал, что нацистское движение набирает силу среди его студентов, и делал все, чтобы разубедить их, но без большого успеха. Когда в 1933 г. к власти пришел Адольф Гитлер, многим евреям-коллегам Рема не осталось иного выбора, кроме как бежать из страны. Сам Рем продолжал громко протестовать, вызывая все болшее неудовольствие режима, и в 1936 г. его вынудили подать в отставку.
Через девять лет, когда Вторая мировая война закончилась, Рема снова назначили ректором в знак признания его заслуг в сопротивлении нацизму. Но он недолго занимал этот пост. Он столь же откровенно выступил против новых властей, не признававших важность классических исследований для немецкого образования, и в 1946 г. снова был смещен с должности. Подобное упорство было присуще Рему во всем: он, как и Теофанидис, не мог забыть о древних шестернях Антикитерского механизма. После первой своей публикации о нем он всю жизнь изучал фрагменты устройства, намереваясь окончательно разгадать, как оно работало, и одной триумфальной исчерпывающей работой заставить всех критиков замолчать.
В то время как Рем сопротивлялся нацистскому режиму, тень Гитлера накрыла и Афины в апреле 1941 г. в город вступили немецкие войска. Король и правительство бежали на Крит (кроме премьер-министра Александроса Коризиса, который в отчаянии застрелился), Национальный археологический музей был закрыт. Ценные экспонаты убрали со стендов и спрятали в заколоченных ящиках - некоторые в пещерах в холмах вокруг Афин, некоторые в подземных хранилищах Банка Греции, а остальные в подвалах самого музея, где их торопливо засыпали песком. Там экспонаты переждали долгие темные годы оккупации, сокрытые от мародерствующей армии. К несчастью, спрятать таким же образом городские запасы продовольствия было невозможно. Немецкие солдаты, не озаботившиеся снабжением, разграбили все афинские склады. К моменту, когда спрятанные экспонаты снова увидели свет, десятки тысяч афинян умерли от голода.
Когда оккупация закончилась, Грецию несколько лет терзала гражданская война, но музей все-таки открылся вновь под руководством нового директора Христоса Карузоса, и в период между 1945-м и 1964-м те экспонаты, что не пропали в годы смуты, постепенно возвращались в экспозицию. Антикитерский механизм пережил все, но к этому времени о нем успели подзабыть. Историки науки, яростно спорившие о его датировке и назначении, отошли в мир иной, а в глазах искуствоведов и археологов работавших в музее теперь, обшарпанные обломки не могли идти ни в какое сравнение с прекрасными вазами и статуями, заполнявшими залы. Так что таинственные куски не были выставлены вместе с другими предметами из Антикитеры. Они вновь лежали в ящике в запасниках.