Нет! Не волнуйтесь! Это было некоторое время назад. Сейчас со мной все в порядке. А воспоминания о тех днях, не худшие в моей длинной уже жизни…
Почки распустились
…ползал по комнате, пытаясь найти положение, в котором тупая мозжащая боль, отдающая в спину, была бы чуть терпимей, и отговаривал жену от вызова «Скорой». Почему отговаривал – фиг его знает! Через час жена не выдержала и без консультаций со мной «Скорую» все же вызвала.
К приезду медбригады, а приехали медики, через пятнадцать минут, я уже тупо раскачивался на месте, стоя на четырех «мослах» и, как мне кажется, сдержанно матерился. Под «твою мать!» врачиха вкатила мне укол баралгина и препроводила в карету «Скорой помощи». Я дошел на своих ногах, несмотря на попытки бригады уложить на носилки. К этому времени баралгин начал действовать и появилась идея вернуться домой, но врачи не дали - запихнули в машину и повезли в больницу. Следом на такси приехала Галя с необходимыми вещами, паспортом и прочими тапочками. Было около двух часов ночи.
Мест в больнице (в Москве!) не было, и меня положили на одну из четырех кроватей, скромно стоявших вдоль стен в коридоре. Медсестра показала мне свободную, и спросила: «Ну, что, мужчина, как самочувствие? Предупреждаю сразу – морг переполнен!»
- Спасибо! Не претендую. Можно я тут подожду?!
- О! Юморист оказался! Ну, говори: шуметь до утра не будешь?
- А что?
- Ну, тебе сразу укол вкатить или до утреннего обхода перетерпишь?
- Чего терпеть-то! У меня все о*кей!
- Смотри, юморист!
Про себя я ее сразу окрестил за упоминание морга - Фатой-Морганой. Кличка ушла в народ. Через пару дней ее называли только так.
Мужчины не плачут
Ночь прошла в каком-то ознобном полубреду. Утром пришел завотделением, навешал люлей персоналу и мигом раскассировал коридорных лежальцев по палатам. Фата Моргана схлопотала больше всех, но на мою удовлетворенную гримасу возразила: «Ну, когда по делу даже не обидно!» Завотделением почему-то именовался среди больных Бобом.
Боб после осмотра послал меня сдавать анализы. Кровь из вены брала медсестра, похожая на Бабу-Ягу, но по ухваткам она больше походила на вампира... Когда вернулся, в коридоре опять стояла уже одинокая кровать, на которой корчился парень лет тридцати с отчетливым кавказским профилем. Сначала он на кровати пытался найти наименее болезненную позицию, как я накануне. Потом сполз на пол и сел, прислонившись спиной к стене. Но все это мало помогало.
- Эй, джигит, - сказал я ему, - Не терпи, скажи медсестре что больно, пусть укол сделает.
Но джигит счел ниже своего достоинства звать женщину и жаловаться на боль. Пришлось самому сходить до медсестры. Как раз в коридоре случился завотделением. Он увидел корчащегося джигита и уже повернулся, чтобы еще навалять сестре, но Фата Моргана уже шла навстречу со шприцем. Завотделением одобрительно хмыкнул и пошел восвояси. После укола, медсестра, проходя мимо меня, миролюбиво спросила: «Как себя чувствуешь, юморист?»
- Здоров! Можно выписывать!
- Ага! Сейчас. Чтобы завтра опять на «Скорой» привезли?..
Джигит уже нормально лежал на кровати и, увидев меня, едва заметно кивнул головой.
Веселый дед
Не знаю, где его прятали (я его увидел впервые), но в нужный момент он во всей своей красе появился на сцене. Как раз тогда, когда в отделение привезли именного пациента. Именной пистолет – это когда на пистолете гравируют имя будущего владельца. Именной пациент – это пациент, у которого есть имя, и он не подпадает под общее определение «больной». Может, за него, вернее, за нее заплатили. В любом случае, вокруг нее возник непонятный ажиотаж, и носились с ней как с писаной торбой.
Сначала нарисовались ее дочь - дама лет шестидесяти пяти, вся в золотых украшениях, седая и величественная, как английская королева, в сопровождении уже собственной дочери с зятем. Они очень вежливо поздоровались со всеми, кто в этот момент присутствовал в холле с телевизором. А это были практически все ходячие больные, две медсестры, завотделением и еще пара врачей. Поздоровавшись, гости стали вполголоса выспрашивать у Боба об условиях содержания, кормежке, лечении и кто будет соседом у их, насколько я понял, матери и бабушки. Все достойно, интеллигентно и с осознанием собственной значимости. Наконец, в кресле-каталке подвезли королеву-мать – седенькую старушку в соломенной шляпке с цветочками. Она тоже всем любезно поулыбалась во все тридцать два вставных зуба, точней в две вставные челюсти, и даже помахала нам – больным у телевизора – сухонькой маленькой ладошкой, затянутой в светлосерую перчатку.
Боб, которому, подозреваю, надоел весь этот марлезонский балет, уже начальственно распорядился отвезти королеву-мать в отдельную палату, медсестра, ответственная за наполняемость морга, то есть, Фата Моргана, взялась за спинку инвалидного кресла, чтобы катить ее в направлении, указанном начальником, когда на сцену выпилил мавр, которого непонятно, где прятали. Как вы понимаете, в данном случае мавр – это не национальность, а амплуа.
Мавр был полоумным старичком без возраста, носил всклокоченную длинноволосую прическу под хиппи над румяным хитро улыбающимся лицом. Но самое главное - на мавре напрочь отсутствовала одежда, как верхняя, так и нижняя. Вплоть до отсутствующей набедренной повязки. То есть, он был абсолютно и непреложно голым. И при этом он мелко-мелко перебирал ножками.
Наверно, ему казалось, что он весело и быстро бежит через холл, и ему от этого было еще веселей. Поэтому он смеялся мелким старческим дребезжащим смехом. Но ошеломительным было даже не явление голого мавра народу. Сенсацией стали размеры его хозяйства, которое и должна была бы прикрывать отсутствующая набедренная повязка. Все его причиндалы, в том числе тестикулы, или парные мужские гонады, висели буквально ниже колена и были здорово, или, наоборот, нездорово раздуты. Выглядело это так, как если бы зайца по ошибке снабдили мошонкой и членом слона.
Далее последовала череда междометий, разбавленная несколькими более осмысленными звуками: королева ахнула. Ее дочь – принцесса - взвизгнула, а зять, как истинный принц-консорт, негромко сказал: «Ни хрена себе!»
Больные же после первого ошеломления дружно захохотали, заулюлюкали, а джигит пронзительно засвистел. И только королева-мать осталась сама собой, не поддавшись панике. Она привстала с кресла, ослепительно улыбнулась и сказала: «Витька! Оглоед! Опять хулиганишь?!»
Может, они нашли друг друга…