Вчера умер Отец Слов.
Весь Лондон пришёл с ним проститься – даже племена из Ислингтона и Хакни. Я никогда не видела так много людей: их было сотен пять, а может – и больше. Все сгрудились на главной площади, между двумя фонтанами, и старый Нельсон, вознёсшийся на своей колонне, неодобрительно хмурился, глядя на чужаков.
Люди нервничали: их пугало открытое пространство площади, до того огромной, что она, наверное, могла вместить целую армию Вещавших. Весть о смерти Отца растревожила лондонцев и скрепила печалью их сердца, как, бывало, он скреплял печатями свитки, запирая Слова. Мы были заперты в своём горе – одинокие, потерянные, – и люди жались друг к другу, ища поддержки и утешения.
Я чувствовала на себе чужие взгляды и ловила отдельные Слова. Люди то и дело похлопывали меня по плечу, стискивали руки холодными потными ладонями и заглядывали в лицо – в их глазах я читала всё, что они не могли произнести. Это внимание жгло меня хуже раскалённого железа, и я боялась утонуть в их сочувствии и захлебнуться собственной болью. Но люди продолжали прибывать, подбираясь ко мне, точно жадные воды Темзы, и я всё пожимала руки и кивала пришедшим. Лицо моё застыло посмертной маской: я стояла так уже несколько часов, – а все Слова раскрошились и умерли внутри. Я молчала. Кожу пощипывало от посторонних взглядов: люди пытались разглядеть во мне своё будущее – и, видимо, не могли.
Мы сложили большой костёр. Благо, на площади росло много деревьев: они взрывали древнюю мостовую корнями, льнули к статуям и тянулись ввысь, к Нельсону, загнанному на мраморный постамент. Мы собрали так много хвороста, что, когда я сложила последнюю ветвь к ногам Отца, машины почти не было видно. И хотя, присмотревшись, я всё ещё могла различить дверную ручку, проглядывавшую сквозь хворост, и изъеденный ржавчиной бок, никто уже не думал о ней как о транспортном средстве Вещавших. Погребённая под лавиной балок, веток и книг, машина перестала им быть. И стала последним пристанищем, сердцем будущего кургана, на который Нельсон будет смотреть, щурясь сквозь лондонский туман.
Я поправила книгу на груди Отца – синий корешок глядел на темнеющее небо, страницы распластались на впалой груди, будто силясь её обнять. Осторожно обогнув провал, где недавно вспучивались внутренности машины, а теперь, после того, как мы вытащили всё до последней трубки, только хрустели под моим весом ветки, я спустилась вниз. Вокруг всхлипывали и утирали лица люди. Позади громко, не таясь плакала какая-то женщина, и я чувствовала её слёзы на своих щеках.
Садилось, утопая в кровавой дымке, солнце. Из окон и провалов, зиявших среди руин, на нас смотрели гигантские деревья.
Я щёлкнула зажигалкой. Пора.
На закате я подожгла Отца.
И он горел. О, Первое Слово, как он горел.
Когда пламя вошло в полную силу, люди отхлынули скорбной толпой, и жгучие искры, с треском выскакивавшие из огня, понеслись за ними. Я ощущала дыхание пламени на своём лице: огонь рвался в небо, огонь ревел. И вместе с ним рвался в небо дух Отца Слов и духи каждой из книг, что мы сложили на погребальном костре. Прах страниц мешался с прахом костей и чёрными хлопьями возносился к звёздам.
«Пусть эти книги послужат тебе на Той Стороне, Отец».
Я отступила на шаг: от жара пылали щёки и слезились глаза.
Пахло горелым мясом – так, словно кто-то не уследил за жарящимся бараном, лакомством ко дню рождения Отца. А теперь его не стало. Я сглотнула.
Мимо пролетел обрывок страницы – обугленной бабочкой он рвался прочь, спасаясь от огня, но я схватила его и смяла крылья, комкая Слова. Потом я бросила бумажный шарик в костёр и ещё долго смотрела, как полыхало пламя. Может быть, Отец прямо сейчас показывал Вещавшим свои любимые книги и рассказывал о мире, что растерял Слова. Я сжала руки – там, где их коснулись тлеющие буквы, темнели разводы сажи.
Четыре Слова комом встали у меня в горле: МНЕ НЕ ХВАТАЛО ОТЦА.
Но я их не произнесла.
Когда огонь догорел, люди завалили кострище камнями и кирпичами. Для этого они разобрали несколько стен – ветхие здания, обступившие площадь, крошились и проседали, терзаемые угрюмыми людьми. Мы работали ночью при свете звёзд и карманных фонариков, и такая густая, топкая тишина кралась за нами, будто мы оказались в степях Бессловесных.
К рассвету каждый из собравшихся положил на курган хотя бы один камень. Люди выглядели уставшими: серые, осунувшиеся лица, запертые в глазах Слова. Я подумала, что среди них лишь мраморный Нельсон, осенённый утренним солнцем, выглядел здоровым и счастливым. Тени, ещё вчера бывшие людьми, окружили меня. Я сделала вдох – и выдохнула Слова.
Я плохо помню, о чём говорила: горе всё ещё гудело у меня внутри, заглушая мысли, – но хочется верить, что я справилась. Хочется верить, что Отцу понравились Слова, произнесённые над его курганом.
Через семь дней люди снова соберутся на площади. И я снова заговорю.
Но к тому времени я уже буду не просто женщиной из Кенсингтона и дочерью, пережившей утрату. Мою голову обреют, оставив только низкий хвост, и сеть татуировок протянется от затылка ко лбу: двадцать шесть букв английского алфавита, десять цифр и все знаки препинания, с которыми меня познакомил Отец, расцветут на коже, как расцветают на страницах Слова. Мои губы и пальцы станут чёрными, и этот цвет расскажет всякому, кто взглянет на меня, о моём пути: о Словах, что произносят чернильные губы, и страницах, которых касаются чернильные пальцы.
Через семь дней у Лондона появится Матерь Слов, и жизнь постепенно вернётся к тому, какой она была до смерти Отца.
Я продолжу его дело: истории и сказки снова подхватят людей, как бывало в золотые века Вещавших, станут им радостью и утешением в душном безмолвии, спеленавшем мир. Я буду оживлять Слова и вместе с ними – образы прошлого и будущего, о котором некоторые из нас, всё ещё умеющие говорить, читать и писать, позволяют себе мечтать в тишине библиотек.
Я и сама скоро перееду в библиотеку. Говорят, в центральной, на площади Святого Джеймса, есть гигантские залы, заросшие паутиной, – тысячи книг стоят там на источенных временем полках, и никто из чтецов не может понять, что написали в них Вещавшие. Люди послушно складывают слова в предложения, но смысл ускользает от них, прячась в формулах и схемах. Может, эти залы ждут меня?
Ждут, как ждут Байтеллы из Шотландии: в Уигтауне, я слышала, у Отца Слов есть три взрослых сына, и старший, если верить его письмам, давно хотел побывать в Лондоне. Думаю, пора пригласить его повидаться – я отправлю весточку с караваном бродячих библиотекарей, когда они будут проходить через город. В конце концов, я новая Матерь Слов – и когда-нибудь люди пойдут за моими детьми. Все – от Байтеллов, жонглирующих Словами на берегу пересохшего залива, до немых Бессловесных, ушедших в степи, – признают необходимость подобных союзов. Признаю и я.
Я огладила камень у подножия кургана – в утреннем свете он казался белой страницей из книги.
«Спи спокойно, папа».
Я поднялась с колен и расправила плечи.
«Надеюсь, твои внуки будут любить читать».
*Ислингтон, Хакни, Кенсингтон – районы Лондона.
**Байтелл, Шон – владелец самого большого книжного магазина в Шотландии и автор книги «Дневник книготорговца».
Автор: Ирина Беляева