Первая часть. Вторая часть. Третья часть. Четвертая часть. Пятая часть. Шестая часть. Седьмая часть.
Восторг и умиление, неизбежно вызываемые всем ходом выпускного вечера, не коснулись Линарда. Его раздражали небрежно поставленные по углам зала березки, которые уже начинали вянуть в магнитофонном грохоте совершенно не подходящей к случаю «Ты, судьба...» Раймонда Паулса, встречающей выпускников, речь директрисы, пересыпанная затасканными красивостями, которая, ударяясь о барабанную перепонку, отскакивала от нее, как от стенки горох, не касаясь сердца, хотя именно сердцу была предназначена.
Линарда выводили из себя возня с цветами, шуршание оберточной бумаги, а больше всего то, что у самого в руках цветы. Его буквально бесило, что у женщин происходящее вызывает слезы, даже Саулцерите украдкой прикладывает платочек к уголкам глаз.
На последнем родительском собрании классная руководительница уговорила Линарда произнести на выпускном акте несколько слов от имени родителей, а примерно неделю назад позвонила и сказала, что выступать ему не надо. В тот момент это Линарда обрадовало, а сейчас терзала мысль, что он, возможно, признан недостойным в связи с...
Линард помрачнел еще больше, проклиная болото, в котором приходится жить: даже школа не в состоянии подняться над слухами, сплетнями, пересудами. Он жалел Саулцерите и одновременно злился на нее, хотя готов был утверждать, что своим поведением Саулцерите не давала повода для подобных разговоров. Однако, когда всех пригласили за стол и бывшая жена оказалась на противоположном его конце, Линард не поспешил к ней, а остался там, где был.
Ели, разговаривали, пели, отзвучал первый вальс, и молодежь перешла на «вечернюю зарядку», а школьный зал все еще не нуждался в освещении, казалось, этот день будет длиться вечно.
— Я думаю... не пора ли домой, - сказала Саулцерите.
— Да. Что мы тут маемся, - согласился Линард. Ему давно здесь надоело, но и домой идти не хотелось. Балва сказала: не приходи. К тому же, это ведь не его дом, значит, возвратиться - означало унизиться. Оправдываться, сожалеть о своих поступках он не хотел и не мог, потому что считал их правильными. А может, и не будет никакого унижения, - размышлял он. Взвинченная пересудами, Балва просто потеряла над собой контроль, вскричала наболевшее и теперь ждет его, надеясь, что он не принял ее слова всерьез.
Вечерний воздух коснулся лба, как прохладная ладонь, снимающая тяжесть и несущая успокоение.
— Может, зайдем ко мне? - предложила Саулцерите. - Отпразднуем вдвоем ... в последний раз.
— Почему в последний?
— Мы так долго затрудняли тебя. Теперь Дайга уже большая, и мы постараемся ...
— Ну что за глупости!
— Зайдем?
— Нет. Надо идти ... домой.
— Ну хорошо ... Может быть... хотя бы кружочек по парку? Хочу с тобой поговорить.
Навязчивые мысли...
Пока Линарда нет, я успеваю накричать на Дидзиса и поругаться с мамой. И из-за чего? Из-за сущих пустяков? Просто у меня болит голова и все раздражает. Говорят, есть женщины, для которых слезы - облегчение, они снимают горечь с сердца, как грозовой дождь - пыль с листьев деревьев и с травы.
У меня наоборот - слезы загоняют горечь внутрь сердца. Оно как бы нарывает и дергает, и я еще долго ощущаю его тяжесть. Будто что-то непоправимо разрушено, сломано, потеряно. И так до самого вечера, пока сон не окутает облаками небытия. А на другой день пережитое уже не кажется таким значительным. Поэтому я стараюсь не плакать. Креплюсь. Сдерживаю себя.
Но сегодня не могу. На этот раз на самом деле - все разрушено. Если Линард так ... если ему все равно ... если не хочет понять, каково мне, когда на меня показывают пальцем: обманутая жена. Кому дело до того, что я готова голову дать на отсечение, что мой муж ... Кто мне поверит, если он сам своим поведением доказывает обратное? Дурачок, большой ребенок, он так уверен в своей правоте. Он отвергает, он не верит! А другие верят и распускают слухи. И никогда, никогда мы от этих слухов не избавимся.
До тех пор, пока будет жив хоть один из «дорогих современников», нет-нет да вспомнят о том, какая история приключилась у Линарда Плуциса с его бывшей женой и как вторая жена (я!) все это терпела. А когда об этом станет некому говорить, тогда и мы уж будем под землей.
И если это дойдет до Дидзиса, что он подумает о своих родителях? Как мы перед ним оправдаемся? Поверит ли он нам? А этот ребенок, который в скором времени появится, это же будет живой упрек, подтверждение слухам, и люди будут изучать его лицо, выискивая в нем черты Линарда. Нет! Ни за что!
А если ... если действительно тут всего лишь сплетня? Может быть, что дитя - плод пустопорожней болтовни; как знать, может она сама эти слухи и распустила, чтобы досадить мне. Фу, да как я могла так подумать! Разве женщина...
Да нет, это невозможно! Тогда бы она сделала это давно, а не сейчас. Скоро Линард должен быть дома. Как мне держаться? Если это всего лишь злой наговор, я причиняю вред и себе, и ему. А если все же нет? Если правда? Я должна это знать. Сейчас же, до того, как увижу Линарда. Пойду к ней и объяснюсь.
Да, но что я ей скажу? «Правда ли, что у вас будет ребенок?» За шесть лет мы с ней и словом не перемолвились, и вдруг такая ... интимная тема. «Это мое личное дело», - холодно ответит она. Какое же личное? Разве это не задевает меня и Линарда? Может, как-нибудь так ... обиняком? Да нет, с чего это я стану перед ней ловчить, будто чувствую за собой вину? Пусть ответит коротко и ясно; как бы там ни было, какой-то повод для разговоров она дала, в конце концов нет дыма без огня.
Двери ее квартиры закрыты, звонок напрасно раздается в тишине. Хватит жать на кнопку, еще соседи навострят уши; а я не хочу, чтобы меня как просительницу видели у ее порога.
Что там, в школе, можно до сих пор делать, когда молодежь давно танцует - музыка и сюда долетает. Сидят в сторонке и наслаждаются: какая их дочь взрослая и красивая. Что правда, то правда... Она наклоняется, что-то шепчет на ухо, они обмениваются взглядами, смеются. Ужас! А остальные это видят и тоже перешептываются, только не о своих чадах. Господи, был бы Линард чуть по разумнее! По сдержаннее, по рассудительнее. Если бы он мог хоть на миг усомниться в своей правоте, он бы понял…