Я был пастушком, привыкшим к пейзажу, как к своей жизни, я умел играть на дудке, развлекая стадо, и – скорее всего от скуки, не помню точно – научился владеть пращой: сильно и точно.
Хотя ремень для неё я сделал сам, как сам же и подбирал камни, разящие другие – более крупные.
Я знал, что есть народ, постоянно угрожающий тому, к которому я принадлежу, но не думал, что когда-нибудь мне предстоит сыграть роль, которая останется на свитках истории.
Я ничего не знал об истории, когда царь Саул – жестоковыйный, никогда не гнувший шеи – полил меня благовонным маслом, поражённый моею игрою, хотя играл я как обычно.
…и когда вышел гигант – мне стало не по себе: он смотрел поверх всех, убеждённый в своей силе и непоразимости, он был такого роста, что солнце слегка померкло, и стоявшие за ним воины щерили рты улыбками.
Смешок доносился до меня – маленького пастушка, раскручивавшего пращу, уверенного, что мне надо…
…я не помню своих ощущений.
Мне просто надо было точно метнуть камень – и он полетел, и, попав в лоб гиганту, пробил его кость, и падал тот, казалось, вечность, и замершие в ужасе противники больше не решились атаковать.
Я стал царём.
Вы знаете моё имя.
Оно звенит и играет, оно овеяно мифами и историей, она стало больше, чем легенда.
Я обучился ратному искусству – мои копья, пущенные во врагов, поражали их с неумолимой силой, и мой меч работал также чётко, как когда-то губы выдували правильный звук.
Я стал жестоким царём.
Многие боялись меня, многие любили, и я, часто задумываясь, как и зачем путь ведёт так, как он ведёт, не находил ответа.
…я был сражён красотою женщины: я сам не представлял, что не представляю, как может действовать красота.
Я послал мужа её – своего вернейшего слугу и друга – в пекло, из которого нельзя вернуться, и он не вернулся, и я забрал его женщину, и Бог – для меня такой же тайный и закрытый, как для вас: поколения поколений – покарал меня многим.
Так хотелось думать.
Бог не открывался мне.
Но женщина осталась со мной, как навсегда со мной осталась моя память, пережившая века, моя легенда, известная вам по книге, объявленной священной, моя жизнь, демонстрировавшая такие взлёты и падения, что у самого меня, её проживавшую, захватывало дух.