Вы спрашиваете: «Познавать себя — долг каждого ?»
— Не знаю, чтó ответить на этот вопрос. Как уже было сказано, никто не может жить, совсем себя не познавая. Это делается даже не по долгу, а по необходимости, и каждый вынужден познавать себя по мере той своей нужды, которая диктуется ему его судьбой, характером, делом, предназначением, страхом за свою жизнь. Но внутри всех личных и не похожих друг на друга необходимостей, судеб и страхов находится сознание Общего Блага, а значит сознание обязанности поддерживать Его, ибо из Него каждый черпает для себя то, без чего не может обойтись никто и ни в каком случае. И тогда оказывается, что каждый именно должен иметь понятие о себе и о том, чтó в нём заключено, чтобы точно знать, чéм заниматься и чтó делать ради постоянного пополнения Общего Блага, а не просто делать то, чтó ему интересно, или вообще ничего не делать, а только пользоваться трудами самопознания и самоотверженности других. Поэтому вот только по этой причине познание себя есть не только необходимость, но и долг. И долг нужно отдавать своевременно. А если он не отдаётся своевременно, то он накапливается, и чем дольше не отдавать, тем больше перенакоплений. Те люди, которые не имеют понятия об Общем Благе, или равнодушны к Нему, или даже ненавидят Его, создают перенакопления. Те, которым стыдно и совестно думать только о себе, расплачиваются и за других и за себя. И потому совестливому и честному человеку приходится познавать себя во столько раз глубже, во сколько раз невежественнее и бессовестнее живут остальные, а значит достигать в этом познании чрезмерно мучительных и невыносимо одиноких пределов.
Так Стыд и Совесть, не давая мне покоя, заставляли меня познавать себя до Божественных глубин. Постоянное столкновение моей совестливости и окружающей бессовестности на каждом шагу резало мой взор и истязало мою душу. И я думал: почему я — любящий и послушный — должен делать должное, а они — плюющие, равнодушные, невежественные и своевольные — могут делать чтó угодно ? Почему им позволено всё, а мне, порой, дышать неловко ? И чем труднее мне было слушаться, чем больше мук, одиночества и насмешек я терпел на этом пути, тем необходимей мне было познавать самоё себя, тем нужнее было мне знать, ктó же я такой, что должен мучиться, когда другие живут ни о чём не задумываясь, а если и мучаются, то совсем по другим причинам ? И гдé был ответ на этот вопрос, как не во мне ? Потому что никто, кроме моих собственных слёз, молитв, самоограничений, послушаний, мук и ожиданий, не мог ответить мне на него.
И вот я всю жизнь смотрю по сторонам, оглядываюсь и вижу беспросветную и необъятную самоуверенную и наглую тьму неведения, невежества, непослушания и равнодушия к Общему Благу. Эта кем-то установленная и от века узаконенная тьма называется цивилизация[i] и государство. Если бы цивилизация и государство были плодами воздержания, заботы, любви и послушания Благу, то я — послушный — не был бы диковиной для цивилизованных и государственных обывателей, надо мной не смеялись бы, не презирали меня, не опасались, не считали сумасшедшим, я не испытывал бы страха перед этой адской машиной, не кричал бы на каждом шагу Спаси меня, Господи, не трепетал бы, боясь не туда поставить ногу, сказать не то слово, подумать не ту мысль, я не чувствовал бы себя зёрнышком, которое в любой момент может быть растёрто в прах этими чудовищными жерновами, лишив меня возможности дожить до дня, в который мне откроется смысл моей жизни.
Каким же одиноким чувствую я себя среди всех этих ни в чём не сомневающихся устроителей, изобретателей, поддержателей, пользователей и невольников цивилизации и государственности. Для них всех есть место в этой тюрьме, для меня нет ничего. Так кáк же мне не познавать себя, если меня, с одной стороны, не выпускают из этой тюрьмы, а с другой стороны, не дают мне в ней места ? Ведь вокруг всё равно живые люди, в той или ной степени живые, и я вынужден иметь к ним то отношение, за которое меня не мучила бы Совесть. А какое отношение могу я иметь к ним, если не знаю, кáк относиться к самому себе, если вообще не знаю, ктó я такой ? Почему я один, а их миллионы и они — вместе ? Почему меня так мало, а их так много ? И получается, что никому не дóлжно так глубоко, тонко и тщательно познавать себя, как тому, кто более всех одинок и не похож на других. Вóт моя необходимость. Вóт мой долг.
Любому множественному человеку не нужно и напрягаться, чтобы познать себя, его много, и он, глядя на множество подобных ему существ, видит и знает, ктó он такой, потому что он такой же, как и другие. А мнé на кого смотреть, чтобы увидеть себя, гдé мои зеркалá, гдé мои подобия ? Они есть в этом мире ? Они были в нём ? — Но даже если и есть и были, то, кроме как в книгах, я нигде их не видывал. Но сколько бы я ни смотрел на них в книгах, гдé мне взять последнее и окончательное подтверждение, что я такой же, как они — они, на которых я всегда равнялся, оглядывался, которыми всегда хотел стать и быть ? — К святым, которые на Земле, и к дивным Твоим — к ним всё желание моё. — Ведь познать себя нужно несомненно, убеждённо, окончательно, а значит из Первых и Главных Рук, то есть так, чтобы уже никто и никогда не смог поменять моё мнение обо мне, чтобы не было так, что я ещё не знаю о себе того, чтó есть, или придумываю то, чего во мне нет и быть не может.
И вот для того, чтобы несомненное и окончательное было достигнуто, мне нужно было приучить себя и на всю жизнь закрепить в себе мысль о том, что всё встречающееся мне на пути нужно принимать как Благо, вы слышите, всё(!) — всё, кроме моего собственного и общего неверия в эту мысль, а также кроме того, чего не позволяла мне принять как Благо моя сегодняшняя Совесть, а точнее моё сегодняшнее понимание Совести. Только тáк, не уклоняясь ни от чего болезненного, непонятного, нежеланного, непривычного, страшного, трудного и тяжёлого, можно было познать себя поистине.
Ибо для познания себя необходимо принимать как Благо и доброе и злое, причём, злое в большей степени, чем доброе, потому что для любого познания враждебные обстоятельства и тяжёлые условия бытия нужны больше, чем дружеские и лёгкие. Но выбирать ту степень тяжести и враждебности, которая нужна для познания именно меня, сам я не мог, ибо я не знал и не мог знать степени этой степени, её может знать только тот, кто так же, как и я, а скорей всего больше, чем я, и намного раньше меня, заинтересован в познании меня. И когда я услышал ужасающие меня поначалу слова о том, что Земля отдана в руки нечестивых, то постепенно должен был приучить себя к пониманию того, что вот это и есть то общемировое и частное условие, при котором только и можно действительно и без сомнений познать себя. Потому что познать один предмет можно только в длительном воздействии на него других предметов, причём предметов враждебных, беспощадных, безжалостных, изматывающих и смертельно-опасных для него.
Таким образом, если человек есть желание, то познать моё основное, коренное, не придуманное и необусловленное этим миром желание, которое вложено в меня от рождения и которое я не могу поменять на другое желание, можно лишь находясь на необъятной, необозримой, безумной свалке самоуверенно враждующих и в корне несовместимых желаний. Так Любовь познаёт себя только в мире Нелюбви, Правда познаёт себя только в мире Неправды, Совесть — в мире бессовестности, Забота — в мире Равнодушия, Преданность — в мире Предательств.
____________________________________
[i] Цивилизация — «civiliser» (смягчать нравы, просвещать) и прилагательное от причастия civilisé (благовоспитанный, просвещённый). Благодаря чему и кому смягчались нравы и просвещались мозги ? — не благодаря ли рабству и холопству, когда один стирает руки и ноги до крови, а другой без нужды умягчает их елеем; один не может связать двух слов, а другой, сидя на нём, становится доктором наук ? И для чего ? Чтобы заботиться о нём ? Нет — чтобы упиваться собой.