Оно не отпускает. Оно то исчезает ненадолго, то появляется вновь. Иногда за повседневными делами о нём почти забываешь, но потом, когда день клонится к закату, оно приходит опять, ещё сильнее и ярче, ещё увереннее и беспощаднее, до холодного пота, до дрожи - где-то там, внутри, где, говорят, находится сердце. Его прогонять бесполезно - оно неизменно возвращается, чтобы напомнить о себе мрачными красками и яркими образами. Оно – это предчувствие. Предчувствие Гражданской войны.
Откуда оно появилось, объяснить невозможно. Вроде бы так же, как и вчера под окнами ходят троллейбусы, шумят деревья, и свистят чьи-то тормоза на перекрестке. Так же, как и вчера, очередная премьера в городском театре, очередной день города, цветы и концерт. Вроде бы те же самые лица в телевизоре говорят те же самые речи, но что-то неуловимое, что нельзя потрогать и измерить, не дает покоя. Его нельзя потрогать и измерить, но от этого оно не становится менее реальным.
Оно собирается, как мозаичное панно - из случайного сюжета по ТВ, из прочитанной в Интернете статьи, или из обрывка случайно услышанного на улице разговора. Оно настигает неожиданно, когда в радиоэфире ведущий поспешно обрывает дозвонившегося, или когда сосед мрачно показывает свой расчетный листок с зарплатой за месяц, и мозаика, вдруг, складывается в законченную картину.
Так уже было в истории России. Было перед революцией 1917 года. Русский бунт, беспощадный, но совсем не бессмысленный уже виднелся на горизонте, а элита ничего не замечала. Она по-прежнему обсуждала меню дорогих ресторанов и театральные афиши на предстоящую неделю.
Дамы и господа из высшего общества не хотели думать о плохом – им казалось, что так будет вечно, что омары в ресторанчике месье Дюваля никогда не закончатся, а полуодетые девицы из варьете мадам Синявской всегда будут радовать развратным канканом.
Они не хотели верить в тревожные сводки с фронтов Первой мировой, так же, как и в мрачные газетные статьи о предстоящих испытаниях. Страну уже трясло от стачек и забастовок, а золоченая публика по-прежнему разгоняла скуку в театрах. Не верили до последнего дня.
В театре «Народного Дома имени Государя Императора Николая II» вечером 25 октября (7 ноября) 1917 года давали оперу Верди «Дон Карлос» с Федором Шаляпиным. «Публика, как всегда, когда на сцене появлялся Шаляпин, бешено аплодировала, кричала, на галерке визжали... По окончании спектакля взяли пальто с вешалки и вышли на улицу, и тут сразу — стрекот пулеметов» - это из воспоминаний писательницы Нины Кривошеиной.
Конечно, были люди, которые предупреждали: что-то будет. Были и газеты, которые кричали аршинными заголовками, что России приходит конец, что впереди смутные времена, и что пора что-то изменить, пока не стало слишком поздно. Такие газеты окрестили «жёлтыми» и «черносотенными».
Их никто не читал, а, если и читал, то стеснялся признаться об этом в «приличном» обществе:
- Порфирий Игнатьич, а Вы читали вчерашнюю газету?
- Ну что Вы, Никанор Алексеевич, как можно верить таким писакам? Известно, пишут-с, кому что в голову взбредет. Не обращайте внимания, голубчик, извольте-ка лучше отведать этих фаршированных фазанов – Марфуша их замечательно готовит.
Не пройдет и месяца, Порфирий Игнатьич, на пару с Никанором Алексеевичем будут бежать не оглядываясь в одном нижнем белье куда глаза глядят, а Марфуша с маузером будет преследовать их до самой румынской границы.
Элита, ещё вчера сидевшая в бриллиантах и золоте на лучших местах в ложе императорского театра, в один момент лишилась всего. Бывшие хозяева жизни вдруг увидели людей с винтовками, бегущих мимо них по улицам Петрограда, увидели - и ничего не поняли. Кто они - эти небритые и плохо одетые люди, откуда они взялись и чего они хотят?
Через много лет, сидя в дешёвом парижском бистро, Порфирий Игнатьич с Никанором Алексеевичем будут пить водку и вести пьяные эмигрантские разговоры о той стране, где им когда-то было хорошо:
- А ведь барыня ей полушубок пожаловала со своего плеча – цигейковый, почти не ношенный, и отрез на платье собиралась подарить, а она – вон чего удумала…
- И то верно, Порфирий Игнатьич, это такой неблагодарный народец – не приведи господь. И чего им только не хватало?
Они так ничего и не поняли. Ничего.