Глава 3
Над площадью стоял пьяный базарный гул. За сараями перешептывались те, кому нельзя было выйти за плетень. Может, прошелся бы кто-нибудь по базару, может, прислушался бы из-за телеги к их разговорам. Хотелось, наверное, кому-то выпить на даровщину, но удерживала предусмотрительная осторожность, заставляла держаться подальше от всевидящего ока.
Лучше держаться подальше от банкета подозрительных победителей. Данило строго приказал своим товарищам следить за всем и ждать его указаний. Они гордятся своим Данилом. «Адъютант» загонял их за сараи, если какой-нибудь неосторожный из них шатался среди пьяной толпы.
Солнце вдруг выглянуло из-за туч. На него посматривал «адъютант», посматривали и его хлопцы, одетые в рваные свитки поверх военной одежды. Внезапно ударил колокол в Казанской церкви, что возле базара. Перепуганная галка облетела колокольню, удирая от шумного сборища на базарной площади.
От Дьяченко пришел приказ собираться к отъезду.
і слава, i воля,
Ще нам доля усміхнеться...—
пела построенная к походу пьяная конница.
Душу й тіло ми положим...—
подтягивает кучка на базаре, кольцом окружая пустые телеги, где был сахар, но еще стояли на земле полные бочки спирта.
Душу й тіло ми положим —
мерещилось в пьяных кулацких головах. Шарапа делил спирт и себя не забывал. Угостил и своего соседа, Южима Пудрю:
— Выпьем, сват, давай породнимся, черт с ним, до каких пор ждать молодых!
Вдруг среди гула пьяной толпы раздался отчаянный крик:
— Врачиха исче-езла!.. Большевики-и! Где атаман?
«У меня гостит... Не вернулась ли... Одарка?» — мелькнуло в хмельной голове Южима. Все вокруг завертелось в вихре ярости: бочки со спиртом, Шарапа, галдеж людей. Зеленоватая струйка дразнила Южима своей прозрачностью. В глазах вспыхнули злые огоньки и погасли. Как во сне он подумал о ночном оскорбительном споре с гайдамацким вожаком. Эта ссора еще не закончена и в отсутствие Южима может завершиться у него дома гнусной победой бандитского борова.
— Украину они тщатся защищать. На большую дорогу с длинной рукой пошли бы вы подальше!..
И побежал с базарной площади домой!
А на базаре — сумятица. Тютюнниковцы только приготовились именно тут, в зеленоватых струйках спирта, увидеть свою Украину, и вдруг — происшествие. «Не надо было связываться с этой врачихой!» — возмущались гайдамаки. Всю ночь, как псы, грызлись «сечевики» возле дверей, школы. Откуда-то взялся вечером еще этот широкоплечий новичок. Молчаливый, вышколенный, как кремень упрямый и неумолимый. Даже грозился пристрелить, если эти гуляки не уйдут со двора школы, где сидела взаперти молодая канивецкая докторша.
— Ну и черт с нею, с докторшей! Подавись ты ею, дьявол широкоплечий! А мы еще дернем. Чашу, хлопцы, чашу наливай!
Их трупы были обнаружены утром в бурьяне на школьном дворе, за погребом. Чашу! Чашу!
Целую ночь радовалась кулацкая душа, заливаясь даровым спиртом и туманно мечтая об обещанных Директорией сорока десятинах и батраках...
Душу и тело..
...Южим уже не добежал, а дополз до своей хаты. Злость пересиливала опьянение. Едва открыл дверь в хату, как из комнаты выскочила Одарка. Слез ее не видел — только разорванную корсетку, оголенное плечо.
— Отец, что же это такое? — крикнула и хотела упасть ему на грудь.
Но Южим уже не владел собой.
Докторша все-таки убежала! Красные, наверное, уже вернутся! А эти грабители..
Разве может Южим Пудря уважать вот этих усатых гайдамаков, которые защищают чью-то землю? Чью, кому отвоевывают, бесчестя дочерей и жен крестьян?
Докторша... Два трупа «сечевиков» возле школы. Бандитский разгул, самоуправство и беззаконие.
А он уважает закон, порядок и труд!
Туманно вспомнил Южим, что и ночью упорно одолевали его эти же мысли. Но тогда он отгонял их прочь, хотел по-доброму разойтись с этим атаманом. Скрестились все-таки их пути. Скрестились с Шарапой, скрестятся ли они с Данилом? Не уберег дочери, позарился на дармовой спирт.
Под мышкой у Южима тыква, в правой руке бутылка... Вторую где-то потерял.
Старшины уже торопились, одеваясь в хате. А Дьяченко?..
Южим порывисто открыл дверь в комнату...
В первый миг он окаменел. Его Параска, защищаясь из последних сил, старалась вырваться из крепких звериных лап бандита. Г олова ее была зажата рукой насильника так, что она не могла ни крикнуть, ни вырваться. Последние силы. Голову сдавило, будто камнем, дышать было трудно. Она вот-вот потеряет сознание...
Параска еще успела бросить взгляд на открытую дверь увидела как бы обезумевшего пьяного мужа и, душе-раздирающе крикнув, упала прямо на кровать...
Озверевший Дьяченко, захлебываясь, бормотал что-то и тоже посмотрел на дверь.
— Поглядываешь?! — закричал хозяин.
— Южим, милый! Бросаешь меня...— с рыданием вырвалось у жены.
— Прочь! Убью, морда!заорал Дьяченко на окаменевшего от ярости хозяина.
Замолчи, подлюга! А то так и размозжу твою голову, как гадине, ради белого дня!..
...Вспомнил: огромная змея кольцом извивалась в руках, Шарапы, и снова обжигающий холод пополз по коже...
— Украину отвоевываешь! Гад в моей пазухе...
Брошенная со всего размаху бутылка полетела прямо в . голову насильника. Рука не дрогнула у мужа, который обязан был защитить честь семьи, наказать бандита. -
Но ведь это не выстрел, а всего лишь бутылка со спиртом, пускай даже и брошенная изо всей силы оскорбленным мужем. Дьяченко, увидев летящую бутылку, в последний момент отскочил в сторону. Бутылка попала в голову лежавшей в беспамятстве Параски.
— Ой-ой! Боже ж мой... О-ой!
Параска сникла, а потом безжизненно сползла с кровати на пол. По залитому спиртом, перекошенному от ужаса лицу стекали красные ручейки...
— Ишь, гад ...— Южим отрезвел, озираясь вокруг. Тык ва упала на пол и разбилась.
Одарка стояла на пороге и безмолвно смотрела на мать. Такие же красивые брови, как и у нее, лицо, обезображенное осколками стекла.
— Мама... Родная! — отчаянно закричала она.
Липкие, окровавленные губы уже не шептали, не откликались, не освещались ласковой материнской улыбкой, не называли Одарочкой, доченькой.
Южим, как безумный, бросился во двор.
Дьяченко со своими подручными вскочили на коней и помчались по улице.
— Куда вы, проклятые? А Параска? Верните мне Параску!..
Отчаянное рыдание вырвалось из его груди.
—- Кто же бутылкой целится в гада? Дубиной его, дубиной, ради белого дня!..— бормотал, стоя посреди двора, сам не свой Южим Пудря.
Наконец солнце выглянуло из-за нависших туч. За селом раздались выстрелы, шум на базаре утих.
«А в хате... Что в хате?»..» Фантастические, чудовищные картины вырисовывались в больном воображении Юхима. Он не выдержал нервного напряжения, побежденный хмелем, трупом распластался посреди огорода. Грыз землю, хотел подавиться ею. «А может, тоже оседлать вороного и махнуть за ними? Только бы своими руками сдавить горло насильникам, не давить, а грызть, чтобы все видели и понимали...»