Два года назад в МХТ состоялась премьера “Северного ветра”. Спектакль – режиссерский дебют Ренаты Литвиновой в театре. На него я попала спустя два года, когда страсти, связанные с перекупщиками (которые, судя по реакции и поведению сотрудников театра, были с ним связаны), поулеглись и спектакль стал одним из постоянных составляющих репертуара.
Спектакль построен вокруг одного постоянно повторяющегося события – новогоднего празднования в семейном кругу – и с каждым новым годом семья теряет одного из своих членов, впрочем, не особо переживая по этому поводу. Всякие новые люди внутри этого застолья воспринимаются с энтомологическим интересом – они интересны ровно до того момента, пока не натешат уставших друг от друга родственников новой личной историей в семейную копилку – о домогательствах или нелепой путанице почтальонши с дезертиром с Аляски; о знакомстве и первом поцелуе; о том, как же так вышло, что профессор Жгутик взял в жены Аду с ее “адовой внешностью”; о попытке спасения проститутки… И несмотря на то, что действие разворачивается в некоем якобы аполитичном безвременье (политическое напрямую проникает в повествование лишь в виде равнодушного вопроса: “Что случилось? Власть поменялась?”) , спектакль соткан из следов политической современности.
И самое яркое проявление политического возникает в виде предсмертного бреда самой старшей в семье – 100-летней Алисы (в исполнении Раисы Максимовой): Северный ветер оказывается стражем правопорядка, который пришел арестовывать “особо опасную рецидивистку, шпионку, врага государства, скрывающуюся под личиной зеленой елки”. Дрожь пластиковой наряженной елки (“Сопротивление бесполезно. Вы арестованы, агент антисевер”) под дулом полицейского пистолета – одна из самых ярких сцен спектакля.
Конец “Северного ветра” однозначно шекспировский – смерть приходит за каждым из персонажей, последней – за Бенедиктом в виде вечно юной Фанни, влекущей его на самолет. И хотя шекспировским слогом в “Северном ветре” заговорит только профессор Жгутик, и то лишь в двух фразах, вопреки монологам Гамлета в изменчивости и греховности здесь обвиняются мужчины, а не женщины. Литвиновой удалось воплотить в пьесе гендерный переворот, не углубляясь феминистскую оптику (возможно, слишком большой риск стать драматургом одной темы). Жгутик подливает не яд, но снотворное всем присутствующим (“К сожалению, они проснутся”), чтобы пришить обратно уродливый отсеченный пластическим хирургом нос своей жене, полюбившей другую женщину. А вместо шекспировской королевы Гертруды через краткое время после гибели жены, стюардессы Фанни, замуж за ее сестру выходит Бенедикт.
Литвинова демифологизирует концепт семьи как навязываемой бессмертной ценности и это, пожалуй, один из лучших театральных ответов нынешней политике, спекулирующей на семье, деторождении и традициях, о которых, впрочем, никто не знает наверняка.
И ничто не может заставить нас смеяться над этим навязыванием “традиционной семьи” лучше, чем зрелище знакомое всем с детства – семейное застолье, где каждому предъявляются какие-то ожидания, претензии и нелепые подарки. На третий Новый год (а их празднуется на сцене восемь) от фразы “И снова новый год, в саду все веточки заледенели!” начинает трясти, и сразу вспоминаются все эти вроде бы нейтральные, но всё-таки подневольные празднества, где понимание так и остается иллюзией. Близкие поневоле проверяют друг друга на предмет реализации пакета социальных ожиданий, делают гадости исподтишка, чтобы потом отрицать (“Веришь ты, что никто из нас никогда ей не звонил!”) или выдавить из себя “Ну, прости”, как делает это спустя год после ухода Хьюго Маргарита, впрочем, в уже пустой комнате.
Застолье в “Северном ветре” становится для кого-то ежегодно повторяющимся адом, а для кого-то единственным шансом реализовать свои извращенные коммуникативные наклонности посредством личных вопросов (“А правда, что кузен догнал и повалил вас?”, “А правда, что ты и какая-то женщина…?”) и колкостей (“Хватит жрать!”, “А если вспомнить, какой ты мне досталась, то вы вполне пара – две уродины”, “Сара – ведь она же совсем не шик”) – каждому достается за что-то свое – за внешность, запах или лесбийскую связь. Впрочем, вторая героиня адюльтера не появляется на сцене, от нее там лишь голубой шарфик и бриллиантовый протез руки, взамен настоящей: руку Саре оторвало гранатой, которую бросил оскорбленный изменой муж.
Остроумно обыграна в спектакле и тема харрасмента. Вечно одинокий Борис вот уже 16 лет пытается наладить свою личную жизнь, эпизодически прерывая мирные попытки познакомиться насилием. Финальная сцена спектакля доводит эти бесплодные асоциальные поиски до предела – свидания втроем. Ménage à trois не предвидится, третья здесь выступает гарантом пристойности и успешности многолетних попыток кузена Бориса затащить в постель хоть кого-то и желательно на добровольной основе: “Чтоб вы ничего такого не подумали, я тоже буду. Будут угощения, мы к свиданию готовы… Да кузен?” Но гонка за сексом у Литвиновой превращается в догонялки со смертью, которую сам герой не отличает от потенциальной сексуальной партнерши – подпрыгивая, с хлыстом и в халате кузен Борис отправляется на тот свет – самая нелепая смерть во всем спектакле.
Все герои, за исключением Хьюго, сумевшего вырваться из этого семейного ада, получают освобождение только со смертью. И кажется, “Северный ветер” убеждает нас пересмотреть отношение к семье (и в буквальном, и в концептуальном смысле) как можно раньше, посмотреть на нее ясными взрослыми глазами и прийти к эмансипации, перестав верить в “традиционную семью” как абсолют и единственное убежище от мира чужаков. В ответ нередко можно услышать торжествующе-язвительное: “Да кому ты нужен, кроме своей семьи!” Но это не более чем восклицание обезумевшей литвиновской Маргариты: “Да как ты смеешь? Подай мне ружье!”.
“Северный ветер” однозначно отвечает: сбеги или погибни. Самые тихие, безвольные, прогнувшиеся под навязываемыми чувством долга и бременем "ценностей" умирают, так и не узнав другой жизни, где их бы ценили не как единицу рода. Повесившаяся Фаина говорит Смерти: “Если бы я умела писать, как в книгах, записывать всё злое и улыбаться, я бы так хотела использовать всё то плохое, что они мне сделали”.
Автор: Ирина Меркулова